Плотин, Эннеады (I.2 1) «Поскольку зло, «сковав мир законом необходимости», присутствует здесь повсеместно, душа же всячески стремится избежать зла, Значит, самим нам следует спасаться бегством.» Мы считаем, что нужно бороться, а не убегать.
Неоплатоники не признают зла в духе – зло только в материи, в неспособности воспринять духовное, в несовершенстве принимающей материи. В то же время по давней традиции, идущей от самого Платона, они признают переселение душ как наказание за проступки предыдущей жизни. Чётко проблему формулирует Плотин в Первой эннеаде (I.1 12): «Но если душа без греха, зачем тогда кара? И как это совместить с утверждениями тех, кто верит в её греховность, возмездие в аду, последующее исправление и возрождение в новом теле? Это вполне возможно, ибо в первом случае под душой понимают нечто чистое и простое, сущностно сродное мировой Душе, во втором же к ней присоединяют её низшую, смешанную часть, наполненную страстями и смешанную по своей природе. Соединённая в одно целое, такая сложная душа грешит и мучится, и несёт покарание.» На мой взгляд, не очень последовательно, потому что в такой системе материальное оказывается сильней идеального, но что поделаешь.
Как о нём Пушкин высказался, что Грандисон наводит сон, так это и остаётся, между прочим, несправедливо. Руссо не каждого автора называл современным Гомером. Популярные писатели заслуживают внимания уже из-за своей популярности - какие-то общезначимые вещи они проговаривают, пусть потом это и становится скучно.
"Кларисса" мне очень понравилась. Эту книгу я бы даже хотела иметь на бумаге. Если бы какое-нибудь издательство выпустило репринт издания 18-го века, я бы постаралась поставить его на полку. С той же старой орфографией, и даже помня, как Карамзин критикует перевод. Ну и что? Теперь-то это окно в другой мир, вместе со всеми своими особенностями.
В числе прочего, роман Ричардсона показывает, на каком фоне заблистал Вальмон. Великий обольститель Ловелас, чьё имя даже стало нарицательным, окончил свои обольщения тем, что изнасиловал бедную Клариссу! Вальмон бы до такого никогда не опустился.
Первый роман, "Памела", был так популярна, что породил фандом, в котором писал сам Филдинг. "История Джозефа Эндрюса, брата знаменитой Памелы Эндрюс" была первой книгой, которую я купила после войны в Луганске. Мы пошли гулять по городу сразу после возвращения. Воды нет, света нет, работы нет, но вечный букинист стоит на своём привычном месте, не смогли пройти мимо. И читала я его при естественном освещении, в световой день у окна.
Так что и "Грандисона" прочитаю, не буду дожидаться холодной зимы.
www.trinitas.ru/rus/doc/0012/001d/00123205.htm А.И. Субетто Русский вопрос и борьба против глобального империализма в пространстве социалистической революции в XXI веке (в диалоге с Ю.П.Беловым)
К вопросу о том, какие идеи этого труда я разделяю. Насколько общепризнанными являются эти идеи в современном коммунистическом или социалистическом движении в России я знать не могу и за это не отвечаю. Кто знает, может подсказать.
Итак, с чем я согласна.
1. Еще Р.Люксембург в работе «Накопление капитала», которая стала одним из оснований источников теории империализма В.И.Ленина (в его работе «Империализм как высшая стадия капитализма», 1916), показала, что предположение К.Маркса, легшее в основу балансовых уравнений «Капитала», о том, что «мир» представляет собой «одну-единственную нацию» и «капиталистическое производство установлено повсеместно и во всех отраслях промышленности», является невыполнимым. Почему? В.И.Ленин показывает, что в цикл расширенного воспроизводства капиталистической экономики Запада непрерывно впрыскиваются огромные средства извне. Он пишет, анализируя воспроизводство английского капитализма: «Народный доход Англии приблизительно удвоился с 1865 по 1898г., а доход «от заграницы» за это время вырос в девять раз» (В.И.Ленин. Соч., 5 изд., т. 27, с. 403). С.Г.Кара-Мурза справедливо замечает по этому поводу: «…оказывается, что цикл расширенного воспроизводства не может быть замкнут только благодаря труду занятых в нем рабочих, за счет прибавочной стоимости. Для него необходимо непрерывное привлечение ресурсов извне капиталистической системы (из деревни, из колоний, из «третьего мира»).
Я понятия не имела, что об этом писала Роза Люксембург, это очень приятно. Надо к Восьмому марта её почитать. В любом случае я считаю это правильным.
Рассматривать капиталистическое общество в отрыве от третьего мира - грубейшая ошибка. Гуманизм и цивилизованность отдельно, а колонии отдельно - так не получится, это всё равно что отделить скорость паровоза от топки, в которую кочегар кидает уголь. Западные достижения нужно рассматривать в комплексе, не только на территории собственно Европы, но во всей системе. Брать себе за образец одну небольшую часть системы, игнорируя необходимые для достижения результата средства - тупиковый путь. Неудивительно, что небольшая часть огромной системы удовлетворяет некоторым критериям гуманности или стандартам потребления. На отдельно взятой даче Тимошенко тоже сейчас всё нормально, мирно и приятно, нельзя же отсюда делать вывод, что на Украине в целом всё хорошо, а война в Донбассе от этого островка блаженства никак не зависит.
И больше всего отравляла ей жизнь мысль о том, что она пожизненно приговорена к ежедневному приготовлению обедов. Их следовало не только подавать вовремя: еда должна была быть превосходной и именно той, какую ему хотелось, однако вопросов заранее задавать не полагалось. Если ей как-нибудь и случалось спросить - просто так, выполняя еще одну бессмысленную церемонию в ряду обыденных и бессмысленных домашних обычаев, - он, даже не подняв глаз от газеты, отвечал: "Что-нибудь". Он полагал, что говорит правду, и говорил это приветливым тоном, ибо, по его мнению, не было на свете менее деспотичного супруга. Но вот наступал час обеда, и тут уж подавалось не что-нибудь, а именно то, что он любил, и никакого промаха не позволялось: мясо не имело права выглядеть мясом, а рыба - рыбой, свинине не следовало походить на свинину, а курице - на пернатое. И даже когда для спаржи был не сезон, надлежало достать ее любой ценою, чтобы он мог вдоволь насладиться горячим благоуханием мочи. Она его не винила: виновата была сама жизнь. Хватало малейшего сомнения, чтобы он отодвинул тарелку со словами: "Еда приготовлена без любви".
И больше всего отравляла ей жизнь мысль о том, что она пожизненно приговорена к ежедневному приготовлению обедов. Их следовало не только подавать вовремя: еда должна была быть превосходной и именно той, какую ему хотелось, однако вопросов заранее задавать не полагалось. Если ей как-нибудь и случалось спросить - просто так, выполняя еще одну бессмысленную церемонию в ряду обыденных и бессмысленных домашних обычаев, - он, даже не подняв глаз от газеты, отвечал: "Что-нибудь". Он полагал, что говорит правду, и говорил это приветливым тоном, ибо, по его мнению, не было на свете менее деспотичного супруга. Но вот наступал час обеда, и тут уж подавалось не что-нибудь, а именно то, что он любил, и никакого промаха не позволялось: мясо не имело права выглядеть мясом, а рыба - рыбой, свинине не следовало походить на свинину, а курице - на пернатое. И даже когда для спаржи был не сезон, надлежало достать ее любой ценою, чтобы он мог вдоволь насладиться горячим благоуханием мочи. Она его не винила: виновата была сама жизнь. Хватало малейшего сомнения, чтобы он отодвинул тарелку со словами: "Еда приготовлена без любви".
Этим летом закрываются гештальты, которым по двадцать лет. Этот роман Маркеса - один из них. Когда его очень хотелось, его не было на бумаге, когда появился интернет, его задвинули какие-то более актуальные вещи, а теперь я очень рада, что не прочитала его раньше. Он в самый раз именно сейчас. Любовь, смерть, семейная жизнь, старость - это такие темы, которые без жизненного опыта нельзя правильно оценить.
Маркес именно так хорош, как я помню, подарил мне три чудесных дня, оживил и возродил этим жарким летом. Одно замечание: раньше не бросалось в глаза, как он изумительно похож на Павича по стилю, причём у обоих авторов те образы и метафоры, которые раньше поражали фантастичностью и вычурностью, сейчас воспринимаются как сухие и точные описания совершенно обыденных явлений.
Роман по смысловому фону очень напоминает Кустурицу: безумная смесь высокого и низкого, вечной любви, фантастических происшествий в повседенвной реальности и невероятных нелепостей. Всё время чтения мне хотелось пересмотреть фильм "Чёрная кошка, белый кот" как что-то близкое и почитать Ричардсона как полную противоложность. Если бы "Кавалер Грандисон" не был в три раза длиннее, я бы рискнула, но столько чопорности, чинности и спокойствия всё-таки без особого настроя не вынести ярким жарким летом. А тёмной холодной зимой вообще замёрзнешь, когда же читать английского Гомера? Засада.
Возвращаясь к теме, Маркеса можно читать всегда, кто не дошёл ещё до этого романа, отлично проведёт время.
Самиздат, исторические романы. Конец 18 - начало 19 века, эпоха Наполеоновских войне в Европе и её предпосылки.
Случайно увидела в ленте, спонтанно решила потратить вечер на что-то совсем неизвестное, без груза отсылок, советов и коннотаций. Автор есть в жж и фб. Если интересно, можно было бы продолжить знакомство, эта мысль тоже была.
Написано неплохо. Знание эпохи чувствуется. Изображать русскую армию и русское общество того времени значит соревноваться с Толстым, автор молодец, что не побоялась. Это были плюсы, но возобладали минусы.
На первой же странице появляются клятые москали, которые насилуют всё живое в несчастной Европе. Можно было бы тут и бросить, но нет, думаю, надо быть объективной, надо дать автору второй шанс, не надо позволять своей текущей ситуации влиять на восприятие литературного произведения (хотя почему, собственно? разнообразия ради; обычно позволяю, а в этот раз не позволю). Открыла второй том (может, автор стал лучше писать к середине книги) и зачиталась. Очень неплохо, но опять появились два миллиона изнасилованных немок, да еще стали определять сюжет. К тому же добавился инцест в августейшем семействе - если Мартин в этом не виноват, тем хуже. Это для меня оказалось слишком.
Очень жаль. Есть что терять и портить, но тут мировоззрение, его трудно поменять. Будет еще и эта талантливая вещь усложнять нам работу.
Текущее Вчера сделала наконец-то дома уборку, максимально приближённую к генеральной. Пришла сегодня с работы - нет воды. Гора посуды, стирка, жара, как некстати!
Время достраивать долгострои - сделать то, что не получается сделать уже лет двадцать. В процессе закрашивания в приличный цвет белых пятен в своем образовании читаю катилинарии и смотрю "Я шагаю по Москве". Когда-то же надо это делать, почему не сегодня?
Прошлым летом был у нас со старыми друзьями такой чудесный день, когда мы собрались без детей, две семейные пары, могли делать что угодно. Мы тогда пили пиво и смотрели "Терминатор-2". В это воскресенье был такой же день с ЕЗ - пиво в жару и "Криминальное чтиво". Память, память. В книги и фильмы вписываешь себя, при пересматривании и перечитывании вспоминаешь свои мысли, чувства и себя самого той надцатилетней давности, когда это было первый раз... Я взяла дочке в библиотеке "Золотой шар" Почепцова, зацените: 5razvorotov.livejournal.com/753849.html
Уайльд писал, что в любимой книге на той же странице тебя всегда встретят те же самые герои, и это привлекает в перечитывании. Это верно, но в самых любимых, важных, первых книгах жанра встречают не столько герои, сколько ты сам, героев почти не видно. За "Зверобоя" и браться страшно, мне было 8 лет. Я лежала в больнице в глазном отделении и мне нельзя было читать. На том же этаже было отделение ухо-горло-нос, и там я познакомилась с девочкой, которой можно было читать и у которой была эта книга. Девочку выписывали через пару дней...
Тем, кто не уехал из ЛНР\ДНР, и тем, кто сюда возвращается, часто приходится слышать: "Как вы не боитесь там жить, там же бомбят, там же вас могут убить!" Мне в таких случаях всегда хочется спросить: "А вы наверно живёте в таком месте, где смерти нет?" Теоретически все знают, что человек смертен и даже внезапно смертен, а практически каждый думает, что ниточку может оборвать только пуля или бомба, а не тот, кто подвесил. Если это случится, не всё ли вам будет равно, сколько человек погибнет одновременно с вами - один, сто или никто? Это будут проблемы оставшихся, а не ваши. Или вы как раз этого и боитесь - разбирать завалы за бесплатно, когда в жизни так много других интересных вещей? Вот так и скажите. Только это уже совсем другое дело.
Если бы я сумела написать фанфик по Этерне, у меня получилось бы примерно так: archiveofourown.org/works/5559679 а именно: 1. Оригинальный женский персонаж обязательно (канонные дамы почти все мне не нравятся) 2. Кто-нибудь из сдержанных и серьёзных героев, но не Лионель Савиньяк 3. Та же страсть к продумыванию деталей\обоснуев при неспособности писать яркие драматические сцены, анти-Шиллер с уклоном в Джейн Остин.
Ну в общем-то, это уже сделано, можно ничего не писать, тем более что до клавиатуры дело так и не дошло. Tags: Отблески Этерны
Реально то, что опасно игнорировать Может, как-то уточнить эту миниму (schwalbeman.livejournal.com/50576.html)? Во время войны она стала сильно напоминать золотое правило этики - не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали себе. Как писал где-то в своих бесконечных эссе Фридрих Ницше, это на самом деле оправдание сильного эгоизма: если некто достаточно силён, чтобы защитить себя от всех, кто попытается прислать ему обратку, он может причинять ближним любой вред с чистой совестью (что-то подобное наверняка есть у Канта, это в его стиле выхода на нравственный закон вместо разумного эгоизма, но мне совершенно некогда искать, возьмём у одиозного автора то, что у него хорошо).
Итак, исходная ситуация рисовалась следующим образом: если человек проигнорирует стоящую на его пути стену, он набьёт себе шишку, следовательно, стена реальна. Далее, если шахматист проигнорирует какое-то шахматное правило, он проиграет партию и может даже инфаркт схватить, то есть опасность совершенно реальна, а это доказывает, что и шахматные правила реальны - столь же реальны, сколь с одной стороны стена, а с другой - опасность, которую приносит пренебрежение к ним.
Однако если киевляне игнорируют народное восстание в Донбассе, верят, что мы сами себя обстреливаем, и имеют достаточно танков или дипломатов, чтобы за два года не увидеть наяву ни одного отряда ополченцев, тут получается два выхода...
Моя статья в Терре Культуре Американский писатель Уильям Фолкнер (1897-1962) является одним из самых значительных прозаиков двадцатого века. Йокнапатофская сага, которую писатель создавал более тридцати лет, объединяет несколько десятков рассказов, повестей и романов, которые по форме необычайно изысканы и представляют собой блестящие образцы литературы модерна, а тематически посвящены обычной жизни американской провинции в вымышленном округе Йокнапатофа, который отражает многие черты родного края писателя, представляя собой в то же время особый художественный универсум [2].
Традиционным стало восприятие Фолкнера как писателя-гуманиста [1]. Автор сам позиционировал себя как гуманиста и называл литературу школой гуманизма [11]. Известность Фолкнера, его литературные достижения, а также его высказывания на тему писательского труда и смысла литературного творчества немало способствовали восприятию Фолкнера как гуманиста и формированию позитивного имиджа гуманизма в двадцатом веке. Между тем в философском плане упомянутое отождествление несостоятельно, что подтверждается серьёзным несовпадением гуманистической концепции и тех идей, которые Фолкнер считал ключевыми и к которым постоянно обращался в своём творчестве. Предварительному анализу указанной проблемы будет посвящена данная статья.читать дальше
Гуманизмом в наше время часто называют некоторый расплывчатый набор представлений, который включает в себя доброту, любовь к людям, снисходительность, сострадание и прочие понятия того же ряда. Это значение является переносным и потому неточным. Гуманизм – философское учение, и как таковое должен определяться гораздо строже. Для уяснения основных идей гуманизма обратимся к первоисточникам.
Центральные принципы гуманистической концепции сформулировал Пико делла Мирандола в «Речи о достоинстве человека», которая была написана в 1486 году [6]. Пико сформировался как мыслитель в совершенно особой атмосфере европейского Возрождения. Английская исследовательница Ф. Йейтс останавливается на характеристиках идейного климата XV века в своей книге «Джордано Бруно и герметическая традиция» [4]. Книга вышла в 1964 г, была переведена на русский в 2000 г, и является очень важным исследованием, которое позволяет создать правильное представление о той эпохе в европейской истории. Хотя основное внимание автор уделяет времени Джордано Бруно, который жил в конце XVI века, о духовных корнях Возрождения Йейтс говорит достаточно подробно. В нижеследующей характеристике эпохи Возрождения и её истоков мы будем опираться на указанную работу Ф. Йейтс.
Европейский XV век по праву можно назвать веком герметического возрождения. В это время в Европе просыпается интерес к творчеству Гермеса Трисмегиста. Под этим именем известен автор философских и религиозных трактатов, написанных в эпоху эллинизма. Гермес Трисмегист (Триждывеличайший) отождествлялся ещё в начале нашей эры с богом Гермесом, который по представлениям греков дал письменность египтянам, был изобретателем букв и прародителем всех наук и искусств. Евгемерическое толкование мифа позволяло рассматривать Гермеса как египетского мага и теурга, владеющего тайнами мудрости и религии задолго до евреев и Христа.
Основные идеи герметического корпуса сочетаются с концепцией золотого века и представляют время Гермеса Трисмегиста как век неповрежденной истинной мудрости на земле. Египтянство, то есть религия и философия Гермеса Трисмегиста, рассматривается герметиками как подлинная основа иудаизма и христианства, причём иудаизм ближе к истине, чем появившееся позже христианство. Большое место в герметическом корпусе занимают идеи натуральной магии и теургии. Высшие силы признаются существующими, и герметическая философия дает истинным философам возможность ими управлять. В этом аспекте философия сливается с магией — овладение подлинной (герметической) философией делает философа магом.
В XV веке герметический корпус становится необычайно популярен. Его переводит такой знаковый мыслитель эпохи как Марсилио Фичино, основатель неоплатонической академии во Флоренции [8]. Фичино имел духовный сан, и тем не менее считал возможным сочетать истинную египетскую мудрость и христианство как не имеющие противоречий. В духе эпохи флорентийские неоплатоники полагали, что человечество шло к мудрости разными путями, и путь герметических магов самый древний и самый лучший из них.
Герметические трактаты возникли на закате античной цивилизации, в то время, когда духовный климат в эллинистических странах формировался учениями неоплатонического толка. Произведения, приписываемые Гермесу Трисмегисту, содержат неоплатоническую терминологию своего времени и разрабатывают неоплатоническую проблематику. Демонология, демонолатрия и теургия занимают важное место в неоплатоническом универсуме. Центральной фигурой неоплатонизма и соответственно герметизма является философ-маг, получивший истинные знания, которые ставят его над миром, позволяют ему управлять природой и общаться с высшими духами.
Согласно мировоззрению тех кругов, где зародился европейский гуманизм, следующая после герметизма ступень к истине это иудейская философия. Эти представления обусловили интерес первых гуманистов и их предтеч к каббале. Каббала сходна с герметизмом в том, что ей тоже приписывается большая древность, но по идейному содержанию и терминологии эта иудейская традиция восходит к той же эпохе неоплатонизма, что и герметические трактаты, касается тех же вопросов и направлена по сходному пути духовных исканий. Центральная тема каббалистических учений — это тема тайного знания, которое даёт посвящённым власть над духовной сущностью мира [7].
Основатель гуманизма Пико делла Мирандола был каббалистом, платоником и герметиком. Его принадлежность к этим течениям сама по себе показывает, что гуманизм в современном понимании, как доброжелательность и уважение к людям, был очень далёк от сферы философских и религиозных интересов Пико. Учение Пико делла Мирандолы требует рассмотрения и оценки в неоплатоническом и герметическом философском контексте.
Пико мыслил образами, но вполне возможно изложить его идеи так, чтобы люди с рационалистической выучкой могли понять главное. Трактат «О величии и достоинстве человека» позволяет выделить два основных положения гуманистической концепции следующим образом:
1. Предназначение человека – стать Богом, развивая свой интеллект и приобретая знания об истинной природе мира и души. Пико говорит об этом неоднократно, выражаясь, в честности, следующим образом: «И кто не стал бы добиваться посвящения в эти таинства? Кто, пренебрегая всем земным, презирая дары судьбы, не заботясь о теле, не пожелал бы стать сотрапезником Богов, еще живя на земле и получив дар бессмертия, напоив нектаром себя – смертное существо! Кто не захотел бы так быть завороженным платоновским "Федром" и так воодушевиться экстазом Сократа, чтобы бежать из этого мира, вместилища дьявола, взмахами крыльев и ног и достигнуть быстро небесного Иерусалима! Мы будем возбуждаться, отцы, восторгами Сократа, которые настолько выводят нас за пределы рассудка, что возносят нас и наш разум к Богу. Они тем более будут возбуждать нас, если мы сами приведем сначала в движение то, что есть в нас самих» [4]
Именно эта цель является определяющей для европейского рационализма и задаёт вектор развития науки в Новое время. Указанная концепция также является базовой в теории прогресса, будучи положенной в основание прогрессизма явно или неявно.
2. В третировании незнающих простецов как людей второго сорта Пико проявляет себя как последовательный платоник: «Рождающемуся человеку Отец дал семена и зародыши разнородной жизни и соответственно тому, как каждый их возделает, они вырастут и дадут в нем свои плоды. И если зародыши растительные, то человек будет растением, если чувственные, то станет животным, если рациональные, то сделается небесным существом, а если интеллектуальные, то станет ангелом и сыном Бога» [4].
Из этого разделения людей на роды, которые отличаются по отнологическому статусу, выросла протестантская концепция о предопределении, бытующая в современной культуре в секулярной форме разделения людей на лузеров и виннеров, неудачников и победителей. Статус человека определяется при рождении и не может быть изменен в течение жизни никакими поступками [3].
Как видим, Пико был весьма далёк от утверждения равного человеческого достоинства всех людей. Он разделяет людей по родам, и из всех родов особо выделяет учёных, знающих, интеллектуалов, владетелей истинного знания. Именно они будут овладевать знаниями и приближаться к божеству, именно они должны стать в центре мироздания как создатели интеллектуальной культуры для избранных.
Гуманистические идеи определяли развитие западного общества от эпохи Возрождения до времени самого Фолкнера. Как показывает Ф. Йейтс в книге «Розенкрейцерское просвещение», основатель новоевропейской науки Ф. Бэкон использовал идеи не только гуманистов, но и герметиков в обработке розенкрейцеров [6]. Например, самое известное высказывание Бэкона «знание — сила» можно по достоинству оценить только в том философском и идейном контексте, в котором возникали его труды. Чтобы правильно понять, как воспринимались идеи Бэкона, нужно учитывать тот духовный климат, в котором формировался не только сам Бэкон как мыслитель, но и читатели его книг. Мысль о том, что знание даёт человеку небывалую власть не только над природой, но и над людьми, была общим местом со времён Фичино. Новизна, которую внёс Бэкон, заключалась в том, что это знание предлагалось искать не в мистических озарениях древних платоников и не в пыльных философских трактатах античности, а в окружающей природе, которую нужно считать не храмом, а мастерской. Это была совершенно новая мысль в философской традиции со времён античности, однако по сути такое нововведение не затрагивает те две основные идеи, которые были выделены при анализе манифеста Пико, то есть разделение людей по родам и интеллектуальное совершенствование как путь овладеть силами, управляющими миром.
Пример Бэкона является показательным. Философы и учёные, пошедшие по его следам, чья деятельность привела к появлению европейского Просвещения, достигли небывалых успехов в исследовании природы, но при этом не затронули сущность гуманистического идеала, то есть сферу целеполагания, ответ на вопрос «зачем?». Со времён Пико и вплоть до середины двадцатого века полагается, что наука и интеллектуальная деятельность самоценны, что это основная черта, выделяющая человека в мироздании, что наука нужна для достижения небывалого величия человека и человечества. Помощь слабым, поддержка нуждающихся, искоренение несправедливости в европейской культуре считается не целью, а побочным эффектом развития науки. Эти цели не нужно ставить особо, это произойдёт само собой, согласно естественному ходу вещей. Как правило, не ставится и вопрос о том, одни ли качества нужны человеку для достижения обеих целей или разные, и что выбирать, если эти качества войдут в конфликт или не будет хватать ресурсов на развитие тех и других. Инерция развития, заданного мыслителями Возрождения, настолько велика, что эти вопросы в течение нескольких веков оставались слепым пятном общественного сознания европейских народов.
Реализация гуманистического идеала в европейской культуре происходила со времени Пико до времени самого Фолкнера. Мощный взрыв Ренессанса, рационализм Декарта, Век Разума, прогрессивный девятнадцатый – все эти этапы пути нового человека были уже пройдены к тому моменту, когда Фолкнер взялся за перо. В своей нобелевской речи писатель оценивает этот путь и одержанные на этом пути победы однозначно отрицательно. Прогресс привел к повсеместному торжеству страха, губительному для человека, к концу человека, который невозможно принять только из гордости, стойкости и надежды, а не потому, что развитие общества даёт какие-то основания для оптимизма:
«Наша нынешняя трагедия заключается в чувстве всеобщего и универсального страха, с таких давних пор поддерживаемого в нас, что мы даже научились выносить его. Проблем духа более не существует. Остался лишь один вопрос: когда тело мое разорвут на части? Поэтому молодые писатели наших дней — мужчины и женщины — отвернулись от проблем человеческого сердца, находящегося в конфликте с самим собой, — а только этот конфликт может породить хорошую литературу, ибо ничего иное не стоит описания, не стоит мук и пота.
Они должны снова это понять. Они должны убедить себя в том, что страх — самое гнусное, что только может существовать, и, убедив себя в этом, отринуть его навсегда и убрать из своей мастерской все, кроме старых идеалов человеческого сердца — любви и чести, жалости и гордости, сострадания и жертвенности, — отсутствие которых выхолащивает и убивает литературу. До тех пор пока они этого не сделают, они будут работать под знаком проклятия. Они пишут не о любви, но о пороке, о поражениях, в которых проигравший ничего не теряет, о победах, не приносящих ни надежды, ни — что самое страшное — жалости и сострадания. Их раны не уязвляют плоти вечности, они не оставляют шрамов. Они пишут не о сердце, но о железах внутренней секреции.
До тех пор пока они вновь не поймут этой истины, они будут писать как равнодушные наблюдатели конца человеческого. Я отказываюсь принять конец человека. Легко сказать, что человек бессмертен просто потому, что он выстоит; что когда с последней ненужной твердыни, одиноко возвышающегося в лучах последнего багрового и умирающего вечера, прозвучит последний затихающий звук проклятия, что даже и тогда останется еще одно колебание — колебание его слабого неизбывного голоса. Я отказываюсь это принять. Я верю в то, что человек не только выстоит — он победит. Он бессмертен не потому, что только он один среди живых существ обладает неизбывным голосом, но потому, что обладает душой, духом, способным к состраданию, жертвенности и терпению. Долг поэта, писателя и состоит в том, чтобы писать об этом. Его привилегия состоит в том, чтобы, возвышая человеческие сердца, возрождая в них мужество и честь, и надежду, и гордость, и сострадание, и жалость, и жертвенность — которые составляли славу человека в прошлом, — помочь ему выстоять. Поэт должен не просто создавать летопись человеческой жизни; его произведение может стать фундаментом, столпом, поддерживающим человека, помогающим ему выстоять и победить» [10].
Гуманистам XIX – XX вв развитие человека представлялось путем от победы к победе. Вера в прогресс одушевляла не одно поколение передовых людей, была общим местом коллективного сознания европейской культуры в XIX веке, и две мировые войны в XX веке воспринимались как странное и непонятное явление, которое противоречит всем теориям. Человек по-прежнему считался вершиной развития природы, а западная история — вершиной развития истории человечества. Вопреки этому прогрессистскому оптимизму Фолкнер оценивает результат развития человека в Новое время как катастрофу. Не гордость и радость стали следствием реализации гуманистической программы, а повсеместное торжество страха.
Более того, Фолкнер не видит и не показывает в своих произведениях развития человечества как такового. В его художественном мире технические новшества не меняют человека. Появляются чудесные и немыслимые раньше автомобили и прочие механизмы, но они не меняют ни социальной структуры общества, ни набора типичных персонажей, ни их мировоззрения, и становится очевидно, что достижения науки не затрагивают самой сути человека.
Фолкнер показывает отсутствие принципиальных изменений человека к двадцатому веку разными художественными средствами. В их числе использование имён и названий, которые прямо отсылают к библейским или античным текстам, подсказывая читателю, что в сельской глубинке разыгрывается античная драма или повторяется библейский сюжет. Кроме того, писатель создаёт своеобразные архетипические сюжеты уже в рамках описанного им мира Йокнапатофы. Таким сюжетом в частности является отношение Стивенса к Юле, а потом к её дочери Линде, когда Юрист проявляет верность, не ожидая никакой награды и воспринимая как награду возможность эту верность проявить:
«Рэтлиф закрыл дверцу, обошел машину, открыл другую дверцу, сел, захлопнул и эту дверцу, включил мотор, зажег фары и тронул машину, — оба они тоже старики, обоим под шестьдесят.
— Не знаю, может, она уже припрятала где-нибудь дочку, а может, еще только собирается завести. Но уж если заведет, так дай бог, чтобы она никогда не привозила ее в Джефферсон. Вам уже попались на пути две Юлы Уорнер, не думаю, что вы смогли бы выдержать и третью» [9].
Немного иначе, в юмористическом ключе, описывается повторяющийся сюжет в случае Рэтлифа:
«…А теперь Юрист получил свободу. И наконец — разумеется, не через три дня после отъезда Линды в Нью-Йорк, но и не через триста дней — он, как говорится, получил уже полную свободу. Он стоял у окошка на почте, с распечатанным письмом в руках, когда я вошел, и случайно в эту минуту, кроме нас, там никого не было.
— Его зовут Бартон Коль, — говорит он.
— Это как? — говорю. — Кого это так зовут?
— Мечту, вот кого, — говорит.
— Коул? — спрашиваю.
— Нет, — говорит, — вы произносите "Коул", а его фамилия — Коль.
— Вот как, — говорю, — Коль. Не очень-то американское имя.
— А Владимир Кириллыч, по-вашему, очень американское имя?
К счастью, на почте было пусто. Чистая случайность, он тут ни при чем.
— О, черт! — говорю. — Сто пятьдесят лет подряд, с тех пор как ваши проклятые янки из Конгресса выселили нас в горы Вирджинии, один Рэтлиф из каждого поколения тратит полжизни, чтобы скрыть свое имя, а в конце концов кто-нибудь обязательно ляпнет при всех. Наверно, Юла меня выдала?»
Надо заметить, что на примере пары Стивенс-Рэтлиф Фолкнер совершенно определенно показывает в своих произведениях, что интеллект и рациональность не являются критерием для отделения людей высшего сорта от людей низшего сорта.
Окружной прокурор Гэвин Стивенс и продавец швейных машинок В.К. Рэтлиф — два центральных персонажа йокнапатофской саги, которые осмысляют события и выполняют в художественном мире произведений Фолкнера роль сказителей и хранителей смысла. Стивенс получал образование в Гарварде, США, и в Европе, он является самым образованным человеком в округе, и это неоднократно подчеркивается. Рэтлиф не выезжал за пределы округа и был образован не больше своих односельчан, чьими делами он постоянно интересуется. Согласно концепции Пико, это два противоположных человеческих типа, которые отличаются как животное от ангела. У Фолкнера же Стивенс и Рэтлиф выполняют схожие функции и могут даже заменять друг друга как рассказчики.
Сходство Стивенса и Рэтлифа, их взаимозаменяемость и одинаковый функционал в саге подчеркнуты их одинаковым отношением к другим сквозным персонажам эпопеи: оба, и Юрист, и Рэтлиф, безответно влюблены в Юлу, оба являются антагонистами Флема Сноупса, оба бескорыстно заботятся о дочери Юлы Линде, для Чика Мэллисона Юрист и Рэтлиф одинаково авторитетны и как люди, и как повествователи.
Интересно, что именно Юрист чаще является действующим лицом, героем приключений детективного и любовного характера, а Рэтлиф почти никогда не выходит из роли наблюдателя и всё знающего созерцателя, для которого самое главное – знание.
Таким образом, созданный Фолкнером художественный мир противоречит концепции гуманистов в одном из самых важных и центральных её положений. Интеллектуальная деятельность и поиск знаний в фолкнеровском мире не являются способом покорить природу, подняться над миром и над другими людьми. Герои Фолкнера ставят свои знания на службу простым людям, не знающим, не интеллектуалам. Рэтлиф использует свой незаурядный ум и наблюдательность, чтобы понять тайные пружины поступков окружающих и применяет своё знание, чтобы предупредить беду, отвести от кого-то злую волю сильного, помочь тем, кто не может помочь себе сам. Гэвин Стивенс, Юрист, делает на посту окружного прокурора то же самое, только в более официальной форме, используя возможности, которые даёт ему его должность и гарвардский диплом. И Рэтлиф, и Стивенс не ставят себя выше остальных только потому, что владеют знаниями, которых нет у других, а напротив, ставят свои знания на службу людям, которые их не имеют.
Отношение Фолкнера к делению людей не по выбору интеллектуальной деятельности, а по врожденной принадлежности к лузерам или виннерам показано в образе Минка Сноупса. Минк — сквозной персонаж нескольких произведений йокнапатофской саги. Окончательно его образ оформился в итоговом произведении Фолкнера «Особняк» [9; 11].
Поначалу Минк был явным отрицательным персонажем – убийца, который стрелял из засады, злодей и выродок даже в семействе Сноупсов. После многих лет размышлений Фолкнер меняет Минка кардинально. В тех же самых действиях проявляется неутоленная жажда справедливости, ради которой человек готов просидеть сорок лет в тюрьме, претерпеть любые мытарства и отдать жизнь. Минк единственный открыто формулирует концепцию разделения людей на две категории с разным онтологическим статусом – он, Минк, лузер, а Флем победитель, у Минка, ничего не получается в жизни просто потому, что он таким родился, поделать с этим ничего нельзя и даже переживать из-за этого не имеет смысла. Несмотря на это, ценой огромных усилий и без всякой надежды на успех Минк добивается торжества справедливости.
Достоинство человека Фолкнер видит не в интеллектуальной деятельности и не в управлении прогрессом, а в стойкости и жертвенности:
«А я думал: "Быть может, такая верность и стойкость должны встретиться каждому хоть раз в жизни, пусть даже кто-то страдает. Да, ты слышал про любовь, про утрату, а может быть, и про любовь, и утрату, и горе, про верность и стойкость, и ты сам знал и любовь, и утрату, и горе, но никогда не встречал все пять вместе, вернее, четыре, потому что верность и стойкость, про которые я думаю, неотделимы", — а она в это время говорила…» (Гэвин Стивенс)
«…Теперь он уже мог рискнуть, ему даже захотелось дать ей [земле] полную волю, — пусть покажет, пусть докажет, на что она способна, если постарается как следует. И в самом деле, только он об этом подумал, как сразу почувствовал, что Минк Сноупс, которому всю жизнь приходилось мучиться и мотаться зря, теперь расползается, расплывается, растекается легко, как во сне; он словно видел, как он уходит туда, к тонким травинкам, к мелким корешкам, в ходы, проточенные червями, вниз, вниз, в землю, где уже было полно людей, что всю жизнь мотались и мыкались, а теперь свободны, и пускай теперь земля, прах, мучается, и страдает, и тоскует от страстей, и надежд, и страха, от справедливости и несправедливости, от горя, а люди лежат себе спокойно, все вместе, скопом, тихо и мирно, и не разберешь, где кто, да и разбирать не стоит, и он тоже среди них, всем им ровня — самым добрым, самым храбрым, неотделимый от них, безымянный, как они: как те, прекрасные, блистательные, гордые и смелые, те, что там, на самой вершине, среди сияющих видений и снов, стали вехами в долгой летописи человечества, — Елена и епископы, короли и ангелы-изгнанники, надменные и непокорные серафимы.» (Минк Сноупс)
Как мы видим, основные идеи гуманистической концепции не представлены в прозе Фолкнера, зато автор воплощает в своем творчестве те идеалы, которые гуманизму противоположны и были отвергнуты гуманизмом как реакционные, как наследие Темных веков и христианской, не гуманистической культуры. Осмысление творчества Фолкнера как христианского, а не гуманистического писателя является насущной задачей культурологии нашего времени.
ЛИТЕРАТУРА
1. Н. Анастасьев. Уильям Фолкнер: краткая справка \\ Писатели США. Краткие творческие биографии. — М.: Радуга, 1990.
2. Ищенко Н.С. Йокнапатофские локусы в творчестве Уильяма Фолкнера как центры формирования и осмысления истории \\ Республиканские чтения памяти М. Матусовского. – Луганск, 2016.
3. Ищенко Н.С. Невидимая Церковь в массовой культуре \\ Четверть века с философией. — Луганск, 2015.
4. Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М.: Новое литературное обозрение, 2000
5. Йейтс Ф. Розенкрейцерское просвещение. — М.: Алетейа, Энигма, 1999.
6. Пико делла Мирандола. Речь о достоинстве человека. \\ «История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли в пяти томах». Т.1. — М.: «Издательство Академии художеств СССР», 1962.
7. Соловьёв В. С. Каббала // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
8. Фичино М. О звезде волхвов. О Солнце. Вступительная статья О. Акопяна \\ Платоновские исследования. РГГУ-РХГА, Москва – Санкт-Петербург, 2014
9. Фолкнер У. Особняк \\ У.Фолкнер. «Свет в августе. Особняк» — М., "Художественная литература", 1975.
10. Фолкнер У. Речь при получении нобелевской премии \\ "Писатели США о 9литературе", т. 2. — М.: «Прогресс», 1982
11. Фолкнер У. Статьи, речи, интервью. Письма / Сост. А.Н. Николюкина. — М.: Радуга, 1985.
Владимир Богун "Порой переименователи весьма озадачивают. В Ирпене в рамках декоммунизации переименовали улицу Маяковского в Малышко, Горького - в Гончара. Но при этом стоит заметить, что Маяковский как вышел в 1910 году из партии, так до той поры, когда его "любовная лодка разбилась о быт", оставался беспартийным, а вот Малышко - член ЦК ЛКСМУ. Гончар в иерархии КПСС стоял еще выше - член ЦК КПУ. Гайдара переименовали в Довженко, значительная часть творчества которого должна оказаться под запретом, поскольку он воспел коллективизацию и Щорса, которого убрали с карты Ирпеня, заменив на погибшего под Луганском айдаровца. Появилась улица Шептицкого, который заклеймил УПА, приветствовал в 44-м Красную армию и Сталина. Декоммунизировали зачем-то Суворова, Кутузова и Нахимова. Идиотизм, хотя, справедливости ради, мэр Ирпеня в управленческом плане выглядит очень достойно, при нем город реально меняется в лучшую сторону на глазах"
Мой комментарий: ещё одно доказательство того, что современная декоммунизация на самом деле - дерусификация. Враги действуют так, как будто советское и русское по сути одно и то же. Некоторые объясняют это их примитивной тупостью. Полагаю, если они глупы как индивиды, это не мешает воле, которая ими движет, быть не только железной, но и разумной.
Вчера я ничего об этом не писала. И говорила об этом мало. Сегодня полистала ленту, которая заполнена воспоминаниями луганчан о втором июня 2014 г. и уже не могу смолчать. Время не стирает этих чувств. Два года назад я оторопела. И, как мне кажется, до сих пор внутренне не могу выйти из того состояния. Меняются события, температура воздуха и картинка за окном, меняется сознание бывших близких людей, и война прочесала своей уродливой походкой по нашим землям и безвозвратно все вокруг переделала, трансформировала... А началась она для меня именно второго июня 2014 г. Я сдала теоретический госэкзамен в магистратуре и шла в красивом платье по цветущему, но затихшему в предчувствиях Луганску. Однако я получила свою пятерку и решила пройтись пешком домой. Хотела завернуть в парк перед администрацией, но, если откровенно, то поленилась прошагать через дорогу, заменив мысленно дальнейшую прогулку на идею покупки клубники, чтобы наградить себя за успешное тестирование. Луганчане знают, что остановка "Центральный рынок" находится совсем рядом со зданием бывшей облгосадминистрации. К тому моменту торговцы вынесли недопроданное поближе к месту остановки общественного транспорта. Туда я и направилась. И вдруг над нами пролетел самолет, он пролетел слишком, как мне показалось, низко. Настолько, что от его гула мне не было слышно голоса мужа в телефоне. Я проговорила: "Все, тут как-то страшновато становится, я кладу трубку, куплю клубнику и побегу домой". Потом я еще раз увидела этот самолет и услышала залп, а за ним череду разрывов. Люди кричали: "Он выстрелил!" Кто-то, как и я, упал. Дальше все бежали в разные стороны. И я бежала. И слышала только собственное сердце. Так звучит страх. Уже через десять минут я смотрела видео того, как авиаснарядами разнесло часть нашего парка и здания ОГА. Там погибли невинные люди. Там женщинам оторвало ноги, мужчинам прошило осколками спины... Там чисто случайно не погибли дети, которые гуляли рядом на детской площадке. Чуть позже ко мне прибежал папа мужа, который, как выяснилось, вышел в момент залпа из аптеки в сквере возле администрации и видел весь тот ужас, уничтоживший все наши надежды на мир. Я еще не знала, что впереди у нас блокада и ежедневные старания выжить. Но я уже понимала, что есть истина в словах - "армия может выстрелить в свой народ лишь один раз, после - это уже чужая армия..." А так хотелось, чтобы этот странный сюрреализм прекратился, чтобы опомнились все. Не суждено. И уже чужая армия еще множество раз ударила по моей мирной жизни. Источник
Эту землю с отливом зеленым Между нами по горстке деля, Как стараются неутомимо Бог, природа, судьба, провиденье, Короли, спаниели и розы И питейные все заведенья. Сколько мудрости в этом законе, Но и грусти порой — voila. Булат Окуджава
Первое, самое простое из того, что, может быть, получится сказать, – о сюжете. Это – фанфик по эпохе Короля-Солнца; нет, даже не фанфик, а такая, знаете, фантазия, из тех, что и не пишутся-то обычно (фанфик – это все-таки по произведению, а не просто вот так, как намечталось), а просто проигрываются внутри себя склонными к этому людьми, — совершенно бессовестная, неудержимая, ни с чем не считающаяся мэрисьюшная фантазия для внутреннего пользования, в которой можно всё. Можно все, потому что обычно таким ни с кем не делятся.
читать дальше Можно молодой талантливой дворянке (Кейт Уинслет), потерявшей семью в результате несчастного случая, освоить самостоятельно специальность, которую впоследствии назовут ландшафтным дизайном, — и работать по этой специальности. Во времена Людовика Четырнадцатого, а почему нет? И получить работу в самом великом проекте эпохи – создании садов Версаля, у великого Андре Ленотра, заинтересов его своим талантом и нестандартным подходом, обойдя при этом, конечно же, многих более именитых конкурентов. И делать эту работу, упоенно и радостно, неудержимо, копаясь в грязи вместе с рабочими, забивая сваи, воплощая в акте торжествующего творчества все самые заветные замыслы ума и воображения. И получать приглашения в Лувр, и познакомиться со всем двором, и завоевать его уважение, и вызвать интерес к своей личности у самого короля. И говорить с ним, королем Людовиком Четырнадцатым, так, как не осмелился и не был способен говорить с ним никто другой. И будет миг, когда король подаст руку женщине-творцу и поведет ее в танце. И конечно же, опасности и приключения – как же без них? И любовь – любовь между мэтром Ленотром (Маттиас Шонартс) и его удивительной помощницей. И любовь эта будет счастливой, несмотря на все сложности и препятствия. И осуществится самая главная, самая тайная, самая заветная женская мечта. Ведь кто бы что ни говорил, а самая главная и заветная женская мечта – это не Золушка, не поцелуй прекрасного принца и не влюбленное чудовище, превращающееся в прекрасного принца. Самая главная, самая тайная, самая заветная женская мечта – это два человека, творящие вместе и понимающие друг друга без слов. Скрываем-скрываем, горько и целомудренно, а тут вот некоторые взяли – и на весь свет поведали. Вот это вот всё, как вы понимаете, должно было смотреться неловко и смешно. Оно обычно так и смотрится, поэтому люди, способные испытывать неловкость от чужой излишней откровенности, как правило, избегают читать фанфики. Но получается иначе. Музыка (Питер Грегсон), пронзительность и свежесть зрительного ряда, печаль и тайная меланхолия, разлитая во всем, создающая ощущение удивленного, нежного и понимающего взгляда, что-то еще, исключающее неловкость, оставляют у зрителя чувство потрясающей доверчивости и беззащитности – как будто бы эту историю именно ему, этому конкретному зрителю, доверил кто-то очень закрытый. И предать эту доверчивость невозможно. И если мне все-таки дозволено будет немного безответственно поиграть смыслами, я добавлю еще, улыбнувшись. Напрашивается предположение, что самый популярный актер самого фанфикоемкого цикла всех времен и народов осмыслил опыт общения с фанатами по-своему, в сугубо авторской, так сказать, манере. Уже невозможно отделаться от мысли, что любой, самый нелепый и беспомощный фанфик – попытка чьей-то неумелой души сказать о себе. Затаенные мечты, слепой порыв к прекрасному. Над этим не смеются. Идем дальше. То, что принято называть проблематикой. Это история двух очень закрытых людей, идущих к пониманию друг друга. Они ведут свой диалог поступками, потому что словами у них не получается – или получается недостаточно полно и глубоко для того, чтобы по-настоящему, как они взыскуют, расслышать друг друга (привет Ильенкову: «В реальных делах человек демонстрирует подлинный способ своего мышления гораздо более адекватно, чем в своих повествованиях об этих делах» [Ильенков 1974, с. 117]). В этом диалоге поступками, в этом молчаливом, напряженном взаимодействии – застенчивое достоинство, безмерная бережность и деликатность. Они – достоинство, бережность и деликатность — присутствуют и в отношениях героини с королем. Это не те отношения, к которым идут долго и трудно, чтобы остаться в них навсегда. Случайное соприкосновение двух душ, не меняющее жизнь, но остающееся в ней дальним трепетным светом. Не любовь, не связь единомышленников – касание двух одиноких живых душ, тайное и мгновенное «я здесь». А еще этот фильм – гимн творчеству, творческому труду, тяжелому и радостному, взахлеб, без остатка. И в нем присутствует такая жгучая, такая реальная стихия творчества, что становится мучительно неподъемной уже душе. Фильм рекомендуется для просмотра молодым людям; инъекции повторять ежегодно. Не повредит. Зрительный ряд. Пронзительная красота мира – души ли? Превосходная работа оператора: «эту землю с отливом зеленым» нам раскрывают не только зримо – но с влажностью, дыханием, структурой, вплоть до тактильных ощущений. Бесконечно реальный, бесконечно прекрасный мир мечты – той, что не сбывается. Поэтому во всем разлита меланхолия, глубокая печаль, сопровождающая самые радостные моменты. И трепетная радость во всем. Временами грань совсем стирается, и мир становится совсем сновидческим – или дольним. Блистательный кружок дам двора Людовика Четырнадцатого оказывается кругом женщин, каждая из которых кого-то потеряла – и не может утешиться. Роза несет смысл, который мы мучительно стараемся понять – потому что сказано что-то важное, что-то, что мы упустили. В роще, где прогуливаются напудренные дамы и кавалеры, есть «древо желаний», и оно – прекрасное переживание, какое бывает только во сне. И это очень реальный мир смеющихся, кокетничающих, нарядных, очень несчастных и одиноких людей. И конечно, Кейт Уинслет. Ее вклад в неповторимую атмосферу фильма очень значителен. Мало существует актеров, способных не просто убедительно играть роль, но и создавать ощущение присутствия живой души персонажа, с ее аурой, с ее тембром. Еще меньше – тех, кто способен ауру распространить на все, происходящее на экране. Кейт это удалось. Ранимость и замкнутость ее героини, ее подлинность немало способствуют превращению фанфика во что-то, к чему нельзя отнестись безответственно. И заключительные кадры, объясняющие название. Созданный героиней Уинслет «маленький хаос» – крошечный кусочек в бескрайнем совершенстве Версальских садов. То ли философский вывод о роли хаоса в мире творческого совершенства, то ли озорная, но совсем не злая шутка, предваряющая неизбежное феминистское толкование фильма. Поди разбери. oduvan.org/?p=3319
Рецензия. «Достояние республики» (СССР, 1971, режиссер Владимир Бычков)
Ольга Валькова
У этого фильма очень необычный жанр. В СССР часто ставились «фильмы о революции», в том числе – о гражданской войне, борьбе с бандитизмом, преступностью в первые годы Советский власти, трудностях, лишениях, победах живших тогда людей. В числе этих фильмов так много подлинных шедевров, что все перечислить просто невозможно. Назову лишь некоторые: «Свадьба в Малиновке», «Чапаев», «Адъютант его превосходительства», «Белое солнце пустыни», «Свой среди чужих, чужой среди своих». Еще больше было фильмов проходных, «выезжавших» на одобряемой государством тематике. Одним словом, имелся весьма солидный свод картин, объединенных темой революции и первых лет Советской власти, так что имеет смысл говорить об устойчивой и развитой традиции. Все эти фильмы, различные по стилистике и художественным задачам, были объединены принципом историзма: их авторы воспринимали рассматриваемую эпоху как историческую, реально бывшую, отталкивались именно от исторического материала и различными средствами, включая гротеск, гиперболу, буффонаду, романтизацию и опоэтизирование, стремились показать, «как оно было». «Достояние республики» стоит в этом ряду особняком. В ходе просмотра быстро становится ясно, что авторы основывали свое произведение не на исторической платформе, а на самом своде произведений об этой эпохе. Там есть все, что только встречается в фильмах этой тематики: голод и беспризорность, переполненные поезда, революционные матросы и солдаты, красная конница, происки «бывших» и трудный путь наиболее честных из них к сотрудничеству с новой властью, доблестная борьба уголовного розыска с валом преступности, вольные банды и их колоритные и жестокие атаманы. Но зрителю очевидно, а авторы и не скрывают, что все это – если не цитирование, то, во всяком случае, аллюзии, отсылки к тому художественному материалу, который зрителю уже хорошо знаком. Все не только узнаваемо – все оформлено именно как знаки, призванные напомнить зрителю те или иные стороны известной ему художественной вселенной. Это подчеркивается потрясающей музыкой Крылатова, о которой речь впереди. Таким образом, первое, что мы должны констатировать: перед нами произведение постмодернизма – из того времени, кода и слова-то такого никто не знал. Но постмодернизм не может быть самоцелью полноценного художественного произведения: это всего лишь метод. В мире, построенном на «фильмах о революции», разворачивается история – настолько необычная и фантастическая, что я с трудом удерживаюсь от того, чтобы назвать этот фильм еще и первой советский фэнтези – из того времени, когда и слова-то такого никто не знал. Маленький сирота, воспитывавшийся при монастыре, ученик старого богомаза (художника-иконописца), талантливый и чуткий сердцем, ветрами революции оказывается заброшенным в кипящий котлом мир людей и головокружительных приключений. В своих странствиях он знакомится с двумя очень разными людьми и глубоко привязывается к обоим. Один из них («Можешь называть меня Маркизом.») – фигура совершенно фэнтезийная, как будто бы пришедшая в мир революционной фантазии из совсем другой литературы – стрелок, фехтовальщик, менестрель, странник по мирам, который гораздо естественнее смотрится в пудреных париках и мушкетерских плащах, чем в костюмах той эпохи, в которой ему довелось быть (А. Миронов). Другой – сотрудник молодого и еще неумелого уголовного розыска, дитя своей эпохи, наивный, прямолинейный и полный светлых надежд (О. Табаков). И эти два человека тоже привязываются к маленькому сироте. В кипящем и безжалостном мире войны и дороги души находят друг друга. Формально эти два человека – враги. Маркизу честь не позволяет отмахнуться от морального долга перед князем Тихвинским, которому он «многим обязан», и он помогает вывезти за границу и вернуть князю бесценную коллекцию произведений искусства. Молодой сотрудник Угро стремится вернуть искусство республике – маленькому художнику и таким, как он. Развивается квест – истинный квест со всем, что по жанру полагается: поисками, конными погонями, состязаниями в меткой стрельбе, странствиями с бродячим цирком и теми встречами и головокружительными совпадениями, без которых квест не квест. И по мере того, как история развивается, мы все больше понимаем, что у этих двух внешне совершенно противоположных людей есть что-то общее – очень глубокое, трудновыговариваемое и заветное. Не зря маленький мечтатель привязанностью связывает их между собой. И о музыке. Гениальный Крылатов рассказывает нам все, что я сейчас костноязычно попыталась выразить – и еще гораздо большее. Его музыка озвучивает постмодернистскую идею фильма – она тоже построена на цитатах и аллюзиях. Но она вырывается из пут аллюзий и цитат и поднимается до такого щемящего, пронзительного, свежего и нежного открытия мира, что мы начинаем подозревать: это все-таки сказка о чудесах. oduvan.org/?p=3208