Поведение королевы после отъезда Рокэ заставляет иначе взглянуть на её поведение в первых двух книгах. Сразу после отъезда Рокэ и до самого конца королева уверенно и неизменно действует как союзница Алвы. Если считать, что сначала она была шпионкой Штанцлера, сторонницей Ракана и хотела убить Рокэ, то перемена просто невероятная. Объяснение, которое я сложила из кусочков, объясняет не только эту перемену (то есть её отсутствие), но и проясняет кое-что в других интригах довоенного времени. В первую очередь это убийство Джастина.
Замечательно, что когда пишут фики по ОЭ, в случае королевы больше всего отступления от канона. То Валентин на нее смотрит с ненавистью, то Рокэ говорит о ней гадости. Между тем в книге ничего подобного и близко нет (как говорят фанаты, по недосмотру автора, но мы этим путём не пойдём).
В оценке и понимании королевы наглядным образом сталкиваются два мировоззрения: либеральное-номиналистическое и континентальное-метафизическое. (носителем второго в данном случае оказываюсь только я одна, потому сама его и называю).
читать дальшеВ первом случае ситуация видится следующим образом. До появления Альдо королева шпионка Штанцлера и враг Рокэ. После появления Альдо королева меняет свою позицию из чисто эгоистических соображений. Она понимает, что Альдо обречен (еще до Айнсмеллера и Доры, при благословении конклава и поддержке эсператистких династий!), и выслуживается перед будущими победителями. Очевидно, это модификация известной теории о Невидимой Руке и разумном эгоизме: каждый преследует свои эгоистические интересы, давит слабых и подличает перед сильным, а в результате получается Кёльнский собор, победа на Куликовом поле и прочие высоты духа. Я уже столько раз плевалась по этому поводу, что не буду повторяться.
Покажу лучше, что об этом думает Гегель:
di-mat.ru/node/153
Вместо того чтобы удовлетвориться простым рассказом о великих делах, совершенных героями всемирной истории, и признать их внутренний характер соответствующим содержанию их дел, историки-прагматисты считали своим правом и обязанностью выискивать мнимые скрытые мотивы, лежащие за сообщаемыми ими явными фактами. Они полагали, что историческое исследование обнаруживает тем большую глубину, чем больше ему удается лишить доселе почитавшегося и прославлявшегося героя его ореола и низвести его в отношении его происхождения и его настоящего значения до уровня посредственности. Они поэтому часто рекомендовали изучение психологии как вспомогательной дисциплины такого историко-прагматического исследования, потому что мы из последней-де узнаем, каковы те подлинные побуждения, которыми вообще руководствуется человек в своих действиях. Но эта психология есть не что иное, как то мелочное знание людей, которое, вместо того чтобы рассматривать всеобщие и существенные черты человеческой [311] природы, делает предметом своего рассмотрения преимущественно лишь частное и случайное в изолированных влечениях, страстях и т. д. Впрочем, по отношению к мотивам, лежащим в основании великих исторических дел, историку, применяющему этот психолого-прагматический способ рассмотрения, все же остается выбор между субстанциальными интересами отечества, справедливости, религиозной истины и т. д. и субъективными и формальными интересами тщеславия, властолюбия, корысти и т. д. Но историки-прагматисты выбирают последние, видят в них настоящие побудительные причины потому, что в противном случае не получила бы подтверждения предпосылка о противоположности между внутренним (умонастроением действующего) и внешним (содержанием действия). Но так как, согласно истине, внутреннее и внешнее имеют одно и то же содержание, то мы вопреки этому школьному мудрствованию должны определенно утверждать, что, если бы исторические герои преследовали лишь субъективные и формальные интересы, они не свершили бы совершенных ими дел. С точки зрения единства внутреннего и внешнего мы должны признать, что великие люди хотели того, что они сделали, и сделали то, что хотели.