Автор
edelberte Есть нечто загадочное в викторианской эпохе. Даже те, кто, подобно вашей покорной слуге, видит в Англии извечного врага, в англосаксонском духе - нравственного и духовного антагониста, а в протестантизме - сектантство самого скверного толка, не могут отказать ей в обаянии. Паровозы, паровые прессы, Дарвин с его обезьянами - все эти порождения британского гения сеяли смятение умов во всем мире, но, казалось, - не в самой Англии. Застегнутые на все пуговицы джентльмены садились в вагоны поездов с таким же достоинством, что и в пролетки, дамы с прямыми спинами и изящно скрещенными лодыжками невозмутимо пили чай на палубах пароходов.
Именно в эту эпоху всеобщего волнения Англия выработала для себя то, что впоследствии стали считать многовековыми британскими традициями: сдержанную учтивость, такт, тщательно соблюдаемый распорядок дня с пятичасовыми чаепитиями, культ семьи, спорт, любовь к природе... Самая прогрессивная в техническом отношении страна мира с вежливой твердостью не позволяла прогрессу лезть себе в душу.
В преддверии эпохи коротко отшумел и сгинул байронизм. Собственно, "байронизм" - это громко сказано. Похоже, дерзкий лорд умудрился произвести глубокое впечатление где угодно, но только не у себя на родине. А английские романтики... романтики "озерной школы", поиграв чуть-чуть с излюбленными всеми прочими романтиками идеалами французской революции и прочими атрибутами мятежности, брезгливо эти игрушки отбросили, увлеклись Средневековьем и заделались твердолобыми тори.
И это, согласитесь, очень странно. Обычно романтики так себя не вели. Нормальные романтики - это вынырнувшие из "штурм-унд-дранга" разбойники, мцыри и демоны, превыше всего ставившие свои мятежные страсти и, как следствие, полностью подчиненные этим страстям. Нормальному романтическому герою полагалось ни с чем не считаться и все вокруг себя рушить, а романтическому автору - этим восхищаться.
читать дальше
И, конечно же, любовь. Неодолимое (как неуловимый Джо: потому что и не хотят одолевать!) влечение поверх всех и всяческих барьеров, против собственных убеждений и морали. Влечение к преступникам, нечистым духам и публичным женщинам ценилось в особенности - с точки зрения романтиков предельная паршивость объекта как ничто другое доказывала истинность чувств.
Начитавшиеся тогдашних властителей дум юные создания умудрялись иной раз пренебрегать даже собственными сердечными склонностями - если эти склонности были "бюргерскими" и излишне добропорядочными, а следовательно, "неистинными" - предпочитая им сомнительные и малопривлекательные, зато до жути "романтические" в своем безобразии связи. В литературе есть тому свидетельства.
Впрочем, я несколько отвлеклась. Речь здесь все-таки не о романтизме, который, конечно же, не сам по себе расцвел, а являлся симптомом развития глубинных цивилизационных изменений в континентальной Европе. Речь о Британии - и о том, что там по загадочным причинам (и не надейтесь, что я их перед вами раскрою!) все это не прижилось.
Вы не против присмотреться внимательнее к тому, как оно там было? Все-таки то, что нестандартно, причем - плодотворно и привлекательно нестандартно, - это не только интересно, но и полезным может при случае оказаться - если суметь догадаться, как правильно готовить. Тогда - Джейн Остин.
Джейн Остин, значительнейшая английская писательница начала 19 века, предтеча викторианского мышления, чья популярность растет по мере того, как все больше людей эпохи развитого до невозможности капитализма начинают догадываться, что их в чем-то по-крупному обманули. И ее самый известный роман "Гордость и предубеждение".
Напомню. В центре романа - развитие взаимной сердечной склонности, возникшей между провинциальной барышней Элизабет Беннет и богатым и гордым мистером Дарси. М-ру Дарси с самого начала ясно, что его избранница заслуживает любви и уважения, и он довольно быстро осознает, что влюблен, но в окончательном решении его останавливает социальное положение девушки, грубость, бестактность и вообще всяческая непрестижность ее родни. Иначе обстоит дело с Элизабет. В результате предубеждения и клеветы она уверена, что мистер Дарси - плохой человек: мало того, что высокомерен и пренебрежительно относится к людям, так еще и совершил некогда откровенно низкий поступок.
Остин пишет сдержанно - и очень точно, фиксируя малейшие нюансы. Читатель с самого начала наблюдает несомненное и усиливающееся влечение Элизабет к мистеру Дарси, но сама героиня уверена, что испытывает к нему неприязнь и даже ненависть. И автор подтверждает - да, именно это она и испытывает. Неприязнь. Отвращение. Ненависть. И совершенно искренна в этих чувствах. И потом, когда ситуация разрешается ко всеобщему удовольствию, клевета развеивается и благородство Дарси становится для нее очевидным, Элизабет говорит, что ее чувства кардинальным образом изменились. "Быть может, я не всегда его любила так, как сейчас. Но хорошая память при таких обстоятельствах непростительна. И сейчас я вспоминаю об этом в последний раз."(с) "Еще более взволнованная, Элизабет отвечала серьезно и искренне. Повторно заверив его, что мистер Дарси - ее настоящий избранник, она рассказала отцу, как постепенно менялись ее взгляды на этого человека."(с)
Что это? Склонность к самообману, невнимательность к собственным чувствам, неспособность разобраться в мотивах? Нет, весь контекст убеждает нас: для этой культуры в высшей степени характерны как раз утонченное внимание к чувствам и честность по отношению к себе. Именно честность не позволяет Элизабет на пике счастья заменить насмешливо-горькое "хорошая память непростительна" на такое удобное в данных обстоятельствах "всегда любила, только сама не понимала".
Тут другое. Понимание любви не как влечения, а именно как любви - человеческого чувства, непременно включающего в себя симпатию, восторг, нежность. Отказ принимать влечение само по себе как мотивацию, как нечто, способное повлиять на оценки и решения - и это на очень, очень глубоком уровне.
И только принимая это во внимание, можно понять героиню романа: она совершенно искренна, она и в самом деле не любила мистера Дарси, пока считала его негодяем. Ибо разве можно любить дурное и злое? Тяга к дурному называется иначе.
Итак, господа, что мы тут наблюдаем? А наблюдаем мы две связанные между собой вещи: глубокое проникновение этики в сферу эмоционального, во-первых; и такое же глубокое культурное табу на низшие мотивации, во-вторых.
( Тут надо, наверное, сделать небольшое отступление - напомнить, что такое есть культурный запрет. Не мною и не сейчас открыто, что система табу как раз и составляет костяк культуры: без них культура теряет самоидентичность и вообще рассыпается, перестает существовать. При этом такие табу воспринимаются именно как запреты только со стороны; для самих носителей культуры они естественны и безусловны. И, скажем, пожирание сумасшедшей семейкой своей дохлой собаки не есть действие безобидное - оно направлено на разрушение культуры.)
И если принять эти особенности мировосприятия за культурное ядро, все очень хорошо объясняется - и "странность" английских романтиков (если люди не считают этически не обусловленный "мятежный порыв" чем-то достойным внимания, они, естественно, ищут романтики в другом - в средневековом возвышенном культе чести и служения, например; и политические воззрения тори тут годятся больше, чем виговские, и тем более - чем всякие порывисто-революционные), и сама расцветшая из этого ядра викторианская культура - ее утонченная изысканность, склонность к ритуалу; сдержанность и строгость в сочетании с постоянным вниманием к этическим моментам, "джентльменство"; ее защищенность от искушений и болезненной возбужденности, порождаемой переменами и открытиями; та внутренная теплота, уютность, чистота, что нашими западными современниками воспринимается как утерянный рай.
На этом месте моих рассуждений ninaofterdingen воскликнула: "Так вот по чему они так сильно били своими сексуальными революциями!" Совершенно согласна: именно это ядро, помещающее понятия добра и зла в область непосредственно переживаемых эмоций, и было целью. Оно никак не хотело само до конца разрушаться; а без этого "прекрасный, блин, новый мир", где добра никто от зла не отличает и отличать не хочет, никак не построить.
Оно и сейчас еще до конца не разрушено.
Есть такой английский фильм-фанфик по мотивам "Гордости и предубеждения" - "Дневник Бриджит Джонс". То есть это книжка, по которой он поставлен, была чистым фанфиком - там механически воспроизводился сюжет романа Остин в современном антураже. Создатели фильма поступили тоньше: они исправили сюжет, сделав его самостоятельным, и оставили только отсылку к роману (главного героя зовут Дарси, и играет его тот же актер (Колин Ферт), что и в канонической экранизации ГиП) и ту самую психологическую схему: героиня, вполне современная и "раскованная" девушка, которая курит, пьет (чтоб не сказать - пьянствует) и отнюдь не разделяет мнения, что в интимные отношения следует вступать только после свадьбы, не может полюбить главного героя и расстается с ним, пока думает, что он некогда совершил подлый поступок. И многочисленные поклонницы фильма (а у него много поклонниц!) воспринимают этот поворот сюжета совершенно естественно, и у них не возникает вопроса: "Если тебя к нему тянет, то какая тебе, к черту, разница - он чужую невесту сто лет назад соблазнил или у него соблазнили?!" Нет, не возникает. Ни имморалистического "какая, к черту, разница", ни романтического "несмотря ни на что!". А это значит, что викторианское мировосприятие живо и работает.
И тут у меня возникают вопросы - много вопросов. И ответов на них я не знаю.
Это устойчивое викторианское ядро - откуда оно, такое симпатичное, взялось? Ведь если присмотреться к истории Англии, становится понятно, что оно не всегда присутствовало. Либо было скрыто в недрах народной культуры - очень глубоко под напластованиями. Но тогда что, какие условия, заставили его выйти на поверхность? Какова тут роль пуританства? Способствовало ли оно формированию викторианской культуры или, наоборот, выхолащивало ее (см. Диккенса)? Сыграло ли какую-то роль, что наиболее рьяные протестантские секты благополучно откочевали за океан?
И так далее.
Буду благодарна за любые соображения.