Автор
christa-eselinНе обессудьте, я ещё чуть-чуть вдогонку к предыдущему. А то, как говорила служанка в "Мещанине во дворянстве": «Сударь, я лопну, если не прохохочусь».
Он не для детей, этот фильм. То есть, не для реальных живых детей. Он вот для тех ушастых затюканных одиннадцатилетних существ, которых мы годами держим глубоко внутри себя, и держим-то, между прочим, в чёрном теле. Поперемено пичкая то Голдингом, то Сартром, то Выготским, то ещё чем-нибудь питательным. И тут вдруг – целый холодильник мороженки, с вишней, с шоколадкой, щастье-щастье, ну, как не запрыгать до небес.... Ему, этому веснушчатому и ушастому, ведь тоже иногда надо порезвиться – побегать, поискать у речки прозрачные камушки, в космонавтов поиграть…
А тут - всё такое узнаваемое, такое родное... вот только вчера сам всё это придумал и разыграл с приятелями, гордясь собой и загоняя слёзы внутрь. Да, я поднял мятеж и угнал корабль, чтобы спасти бывшего командира, судите меня, я один во всём виноват! – Дурак, дурак, что ты наделал, тебя же расстреляют! – Да, капитан, расстреляют, но проблема-то в чём? - И вот уже капитан бледнеет, фигеет и седеет на глазах, предвкушая, как сейчас будет подписывать смертный приговор лучшему другу, а друг стоит с каменной рожей и втихаря торжествует, а этот твой, одиннадцатилетний, тоже страдает и торжествует, и прыгает от восторга, что так хорошо всё придумал. И вот это, восхитительно-детское: сперва доведём всё до накала, до предела, чтобы рыдать, трепетать и захлёбываться горем и восторгом – да, да, пусть герой ослепнет на фиг, но всех спасёт!... Нет, стоп, как же он ослепнет? А в следующей игре кто будет вместо него? - А, ну, тогда давайте, щас он ослепнет, а вот щас прозреет, потому что у него специальное внутреннее веко такое, он просто про него забыл…. И нет в душе протеста против таких бесстыдных подтасовок – не потому даже, что они детские, а потому что актёр по-настоящему играет и слепоту, и прозрение, и ты ему ВЕРИШЬ.
читать дальше
Или вот эти бытовые мелодрамы посреди космического балагана с абажурами, крокодилами и космическими дивами, вымазанными зелёным пластилином. Родители главного героя в качестве официальных лиц в гостях на корабле. Сын в качестве официального лица ходит за ними с официальным лицом, и видно, что в данный момент он предпочёл бы чинить вдрызг разбитый шаттл на планете людоедов. Папа с ним уже четырнадцать лет не разговаривает по сугубо принципиальным причинам, а мама, наоборот, разговаривает, но так, что лучше бы она этого не делала. Официальный приём, банкет, мама упражняется в нежных бестактностях в адрес сына, офицеры ржут и подшучивают, сын молчит и смотрит в пространство. Боже, КАК он туда смотрит! Это ж на разрыв сердца, ёлки-палки… Папа, спасая ситуацию, нежно затыкает маму и уводит с банкета; он-то хорошо понимает своего сына, четырнадцатилетний бойкот этому только поспособствовал... И, да! - все эти уютные семейные неурядицы развиваются на фоне очередного трындеца и апокалипсиса; кругом свиные рыла, рога, копыта, хвостатые-бородатые дипломаты по пути на мирную конференцию режут друг друга, почём зря, за иллюминатором болтается камикадзе, норовя врезаться в корабль и всё к чертям взорвать. И тут, до кучи, папу героя настигает инфаркт и митральный клапан. Для операции нужна специальная вулканская кровь, поскольку папа по национальности вулканец (как завёрнуто, э?). Натурально, такая есть только у сына. Все бегут к нему, но не тут-то было. "Нет, - говорит сын, - у нас ранен капитан, я должен его замещать. Я не могу уйти с мостика, от этого зависят жизни сотен людей". Кошмар, Шекспир, мамины рыдания, истерика рекой: сынок, урод несчастный, я взываю к твоей человеческой половине… "Нет", - говорит сынок, неописуемо каменея при этом лицом. А потом, получив от мамы по этому самому лицу в качестве приправы к материнскому проклятию, стоит возле захлопнувшейся двери и - тихо трогает её рукой.
Мы уже не видим его лица, видим только эту руку, согнутые плечи и две тени на стене.
И... вот не смешно оно уже, ни чуточки. А прямо вот даже совсем наоборот.
Кстати, разыграйся что-то подобное не на борту летающей сковородки с ящиками и зелёными тётками, а в каком-то более подходящем для мелодрамы месте, оно бы ТАК не подействовало, ручаюсь. Театральная же условность и сказочная опосредованность сплошь и рядом творят с нами чудесные вещи.
И, погладив по ушам и веснушкам своего внутреннего одиннадцатилетнего оболтуса, ты как-то уже по взрослому задумываешься о том, как беззащитен и сир человек в своей крошечной Вселенной, и какие мы, блин, в сущности, друг другу гуманоиды, и как бы вот эдак не забывать, что вон к тому инопланетянину рядом с тобой, возможно, следует относиться не так, как ты считаешь нужным, а так, как он бы сам этого хотел. Ибо – что тебе как землянину здорОво, то твоему ближнему инопланетянину - позор, печаль и личный апокалипсис.
Вот такое кино, ребята.