Восторг британского мещанства

[ninaofterdingen]

Автор schwalbeman

Есть у Чуковского критическое эссе «Нат Пинкертон и современная литература». В целом, текст в копилку «Заката Европы», даром что написан на десять лет раньше, в 1908. Корней Иванович жалуется на деградацию... гм... всего. Старые жанры и формы сохраняют еще по инерции верность каким-то приличиям, а новомодное искусство синематографа, не заставшее славных времен, уже и родилось вульгарным и отвратительно пошлым. Стоит почитать этот текст; он иллюстрирует, насколько общими, распыленными в атмосфере были идеи, ныне прочно монополизированные сконденсировавшим их Шпенглером. Во всяком случае, именно таково, без сомнения, противопоставление культуры и цивилизации.

Но я, собственно, не об Untergang'ах, у меня другие интересы. Одним из которых является тема взаимоотношений рациональности и культуры. Я на эту тему уже неоднократно отписывался; вот теперь и еще одно лыко в ту же строку. Чуковский пишет, в том числе, о том, как Шерлока Холмса, сыщика-аристократа, почти донкихота от уголовного сыска сменяет неандерталец Нат Пинкертон (нынешнему читателю, впрочем, почти неизвестный), ищейка с логическими способностями олигофрена. Буш с ним, с Пинкертоном, тем более, что он действительно оказался тупиковой ветвью, а вот пассаж о Холмсе нужно цитировать, и цитировать полностью:

Доброе старое мещанство! Каково б оно ни было, -- оно было социология, а Нат Пинкертон -- ведь это уже зоология, ведь это уже конец нашему человеческому бытию -- и как же нам не тосковать о мещанстве!

Доброе, старое, британское мещанство -- создавшее Дарвина, Милля, Спенсера, Гексли, Уоллеса, -- оно так любило нашу человеческую культуру, что, создав из себя и для себя Шерлока Холмса, оно и в нем, в вольнопрактикующем сыщике, возвеличило эту культуру: силу и могущество логики, обаятельность человеческой мысли, находчивость, наблюдательность, остроумие.

О, конечно, Шерлок Холмс нелеп и смешон со всеми своими силлогизмами, но важно то, что именно силлогизмы восславили в нем доброе, старое, британское мещанство.

Вы помните, -- это на каждой странице, -- Шерлок сидит, сидит у себя на Бэкер-Стрит, глядит на постылого своего Уотсона, да ни с того, ни с сего и скажет:

-- Вы уже стали заниматься медицинской практикой.

-- Откуда вы знаете? -- вопрошает неизменно Уотсон.

-- Оттуда же, откуда я знаю, что у вас неуклюжая служанка.

-- Все, что вы говорите, верно, но откуда, откуда вы это знаете?

Холмс тогда улыбается, потирает свои длинные, нервные руки и говорит:

-- Это очень просто! На внутренней стороне вашего левого сапога, как раз в том месте, куда падает свет, я замечаю шесть царапин, идущих почти параллельно одна другой. Очевидно, кто-то весьма небрежно снимал засохшую грязь с краев каблука. Отсюда два вывода: во-первых, вы выходили в дурную погоду, а во-вторых, у вас в доме имеется скверный экземпляр лондонской прислуги, не умеющей чистить сапоги. Что касается вашей практики, то надо быть уж очень большим тупицей, чтобы не причислить к корпорации врачей человека, от которого несет йодоформом, у которого на правом указательном пальце черное пятно от ляписа, а оттопыренный карман сюртука ясно указывает на местонахождение стетоскопа... Кроме того, я хорошо вижу, что окно в вашей спальне находится с правой стороны.

-- Откуда вы знаете? -- снова спрашивает Уотсон, который для того и существует, чтобы спрашивать: откуда вы знаете?

-- Друг мой, это очень, очень просто. В это время года вы бреетесь при дневном свете. С левой стороны вы выбриты хуже, а около подбородка совсем скверно. Ясно, что левая сторона у вас хуже освещается, чем правая.

Конечно, в этих милых силлогизмах все посылки на костылях, но все же, как-никак, это силлогизмы. Доброе, старое британское мещанство здесь, как умело, выразило свой восторг пред умом человеческим, пред его беспредельной силой. Для своих читателей Шерлок велик именно такими силлогизмами.


Что смущает при виде этого потока насмешек? Наверное, то, что мы, живущие через сто лет после эссе Чуковского, уже совершенно не настроены воспринимать силлогизмы Холмса милыми в своей хромоте. То есть мы, в целом, понимаем, что доказать что-либо на практике при помощи таких построений невозможно, но чувство благоговения перед талантом британского сыщика вытеснило в нас весь здоровый скепсис... Все экранизации холмсианы направлены именно на увековечение этого благоговения: из них вычищено все, что могло бы скомпрометировать Холмса в наших глазах, а рациональность его построений выпячена еще сильнее. Сто лет назад Холмс был смешон. Сейчас над ним не смеются: это супермэн без страха и упрека. Британское мещанство победило насмешку К. И. Чуковского, оставив последней в удел безнадежную партизанскую войну на территории пьяных анекдотов. «Элементарно, Ватсон». Но ведь это андеграунд. Публичная, принятая в обществе, культура совершенно по-британски «выражает свой восторг» перед тем, что раньше считалось подлинным умом лишь на нескольких болотистых островах, а теперь заменило все прочие формы умствования для всего мира. В 1908 году неуклюжая логика Холмса, творец которого всегда имел возможность заглянуть в конец задачника, была всего лишь проявлением забавной экзотической культурной традиции. Она была этнической, как матрешка, как баварская сосиска. В 2008 году это уже норма, не только единая для всего прогрессивного человечества, но и вообще абсолютная.

Две мировые войны отгремело за сто минувших лет. Две мировые плюс одна холодная. И в каждом из этих глобальных конфликтов англо-саксонский атлантический мир наносил удар за ударом по континентальной европейской культуре: французской, немецкой, советской. Последствия этой цепи фатальных поражений настолько грандиозны, что их невозможно окинуть взглядом со столь близкой перспективы. Мы точно в тени огромной горы, и совершенно не представляем себе, насколько она высока. Психически здоровому человеку больно даже задумываться об этой трагедии; нужно быть натуральным психом, чтобы оперировать такими масштабами духовных утрат, этими гигантскими язвами, котрые не болят, а только зияют пустотой.

Иначе почему, как вы думаете, доктор Свасьян, великий армяно-советский германофил ударился в эту вальдорфскую чепуху, во вздорную антропософию? Уж не было ли это методологическое раблезианство (затрудняюсь выразиться по-другому) принятием на себя подвига юродства в какой-то высокой академической форме? Здоровый человек не может написать того, о чем пишет Свасьян, но беда в том, что пишет-то он правду! Такую правду, которая не под силу человеку, покуда он, бедненький, не свихнется (у британских сыщиков свои донкихоты, у немецких философов — свои). Тут либо Р. Штайнер, либо вообще молчком и рот на замок.

Я, мои дамы и господа, пока еще не готов становиться истины ради безумцем. У меня двое детей растут, родители старенькие. Поэтому громаду англосаксонских эстетики, рациональности и социальности, подмявших под себя континентальный Запад до того, что только жалкие окровавленные клочки торчат из-под этой глыбы, я предпочитаю обозревать по маленьким кусочкам. Так как-то попроще, и сердечко не ёкает. Вот, взгляните на Шерлока Холмса, ныне совершенно несмешного. Чувствуете восторг пред умом человеческим? Это восторг перед гордо развевающимся стягом наших мучителей.