Автор
asriyanПочти забытый сегодня Шкловский (сегодня, впрочем, мало кто не забыт) – один из самых, может быть, важных призраков в русской литературе XX века. Старый грузинский анекдот: «– Гиви, ты помидоры любишь? – Кушать люблю, а так – нет!» Так я к нему и относился с ранней юности – «читать любил, а так – нет», еще не понимая причин. Тогда и не могло быть никакого понимания. Веселый циник и авантюрист, человек, проживший не меньше полудюжины разных жизней – в те сонные годы последнего десятилетия советской жизни он завораживал в первую очередь своей биографией, как нам тогда казалось – совершенно для нас немыслимой… И только сегодня, пережив свою революционную эпоху, благодаря которой каждый, кому это зачем-либо было нужно, оказался обладателем биографии не менее, а то и более фантасмагорической, можно спокойно говорить о людях, так недавно казавшихся героями Майн Рида… Мы сравнялись в биографиях – если даже ни в чем другом – и слишком многое стало понятным…
Шкловский ввел в русскую литературу самый, наверное, подлый литературный образ – «гамбургский счет». И именно этот образ оказался самым востребованным из бесчисленного множества написанных им томов. Это был совсем короткий отрывок, на всякий случай напомню:
“
Гамбургский счет — чрезвычайно важное понятие.
Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера.
Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы.
Они борются при закрытых дверях и завешанных окнах. Долго, некрасиво и тяжело.
Здесь устанавливаются истинные классы борцов, — чтобы не исхалтуриться.
Гамбургский счет необходим в литературе.
По гамбургскому счету — Серафимовича и Вересаева нет. Они не доезжают до города.
В Гамбурге — Булгаков у ковра.
Бабель — легковес.
Горький — сомнителен (часто не в форме).
Хлебников был чемпион”
Хлебников передернулся бы от такого сомнительного комплимента.
Солженицын когда-то сказал о Вознесенском: «деревянное ухо»… Шкловский, называвший себя «учеником Хлебникова», демонстрирует здесь такую запредельную деревянность – куда там Вознесенскому…
читать дальше
Представить писателей, борющихся друг с другом – «долго, некрасиво и тяжело» – может только человек, целиком разделяющий англосаксонский центростремительный образ мира. Образ кормушки в центре вольера, и толпы, пребывающей в непрерывной давке и борьбе за доступ к кормушке. Русско-немецкий центробежный образ предполагает прямо противоположный взгляд – человек движется от центра, от дома, к горизонту, открывая новое – и окружность, служащая границей между познанным и обживаемым миром, оставшимся за спиной первопроходца, и непознанной темнотой впереди, с каждым днем все длиннее, с каждым днем все острее необходимость в новых и новых открывателях, их всегда мало, всегда не хватает, появление нового – всегда праздник для остальных, а не повод подраться… Идеальный немец – и продолживший ту же традицию идеальный русский – это воин и инженер, осознающий себя на переднем крае, где впереди – неведомое, а за спиной – все человечество. Идеальный англосакс – дипломат и бухгалтер, натасканный на соперничество с людьми, на внутреннюю грызню, изыскивающий хитроумные способы, которыми можно было бы завладеть чужой добычей.
Полунемец-полуеврей Шкловский здесь не только сам выступил в пробковом шлеме идеального англосакса – он, сам того не подозревая, как гениальный провокатор вбросил в обращение лакмусовую бумажку, абсолютный культурный индикатор. Люди, принявшие идею «гамбургского счета», выдают свою тайную культурную принадлежность…
Литература, конечно же, иерахична в той же мере, в какой и аристократична. Каждому, имеющему к ней отношение, безумно хочется восстановить подлинную иерархию, навести порядок… Ведь официальная история литературы и текущая табель о рангах складывались на основе событий совершенно случайных… Степень вовлеченности в "литературный процесс", наличие востребованных у литтусовки взглядов, правильные знакомства и регулярные возлияния с кем надо - и в результате средний россиянец если и помнит фамилию Панаева - то знает о нем лишь то, что был такой муж любовницы Некрасова, даже сам чего-то писал. Хотя по-хорошему, скорее Некрасов должен бы упоминаться в комментариях к Панаеву...
Мне тоже хочется написать "Подлинную историю русской литературы" - половина персонажей первого ряда ушла бы на задворки, а на их место вышли бы Вельтман, Лесков, Сухово-Кобылин, А.К. Толстой... И оставшиеся выглядели бы сильно иначе - все романы Толстого, к примеру, остался бы в назидание потомкам: вот что бывает, когда гениальный прозаик, автор "Севастопольских рассказов", возомнит себя пророком и начнет насиловать собственный талант.
Да и в XX веке тоже - достаточно было бы, к примеру, толком прочесть Кржижановского и Заяицкого - да хотя бы только повесть "Баклажаны" - и вся картина прозы начала века перевернулась бы...
Или тот же Булгаков, всю оставшуюся жизнь писавший отмазки (самая развернутая - тот же "Мастер"), за то, что не выполнил своей миссии - не написал "Белую гвардию" (ибо то, что есть - это половина первого тома с притянутой за уши концовкой).
Но вообразить себе хоть кого-нибудь из них в вонючей трактирной возне за собственный статус…
Нельзя бороться за статус. Бороться можно только со злом. И чем обаятельнее, талантливее, парадоксальнее зло – тем насущнее необходимость борьбы с ним.