Автор
schwalbemanПоклонники монархии неоднократно делали ударение на изоморфности этого государственного строя предвечному Небесному Царству, во главе которого находится Сам Творец, а все его подчиненные образуют строгую иерархическую структуру. Тем-де самым, всякого христианина естественное желание подражать божественному порядку на земле, будучи отрефлексированым, приводит к монархическим убеждениям. Разумеется, это рассуждение вряд ли является серебряной пулей, бьющей без промаха и разящей исключительно наповал. Однако несомненно, что определенный пропагандистский потенциал в нем есть. Именно об идею централизованного Божиего Царства разбиваются многочисленные попытки поссорить христианство с тоталитаризмом и помирить его с демократией. К. Поппер, по непонятным мне причинам постоянно апеллирующий в своих политологических трудах к евангельским ценностям, просто обходит этот вопрос молчанием, и понять его можно. Далее, полагаю, что многие удивительные перекосы протестантской религии как раз объясняются ее неспособностью примирить базовые христианские архетипы с неодолимой тягой к либерализму. Несовместимость горней и дольней политических систем является одним из последних препятствий для воцарения на Западе полной и окончательной демократии, такой, что чертям в аду тошно станет. Поэтому для достижения этой прекрасной цели придется подвергнуть христианство существенным преобразованиям. Это конечно неприятно: надругаться над такой красивой и приятной традицией, привлекающей туристов и служащей средством коллективного психологического самоутверждения. Все равно что снести средневековый клостер, чтобы освободить путь для нового скоростного шоссе. Но Париж стоит мессы, ставки весьма высоки. Тем более, что делать это можно постепенно, по-европейски. Сегодня причастие чипсами и кока-колой, завтра гомосексуальные браки (да-да, это не цель, это лишь небольшой подготовительный шаг), послезавтра, наконец, долгожданный догмат о небесном плебисците. О том, как ангелы и архангелы, точно две палаты парламента, путем равного и тайного голосования, избирают... но нет, умолкаю, не умею продолжить.
Так обстоит дело с политикой. Но ведь есть еще экономика! Экономический строй может быть более или менее централизованным, т.е. более или менее сходным с предвечным порядком. Но, в отличие от политических прений, в экономических дискуссиях рассматриваемый нами богословский аргумент совершенно не звучал. Оно и неудивительно. Этот аргумент работает на сторонников национализации средств производства. Но таковые сторонники суть коммунисты и близкие к последним силы. Это атеисты, а значит, изоморфизм Небесному Царству не может быть для них аргументом. Адепты приватизации и либеральной экономики, как правило, на словах сохраняют приверженность христианству (или, во всяком случае, не пропагандируют атеизм). Однако аргумент иерархичности Небес действует против них. В результате экономика, в отличие от политики, довольствуется лишь аргументами прагматического характера. Что позволено последней, то не разрешает себе первая.
читать дальше
Могу себе представить, какое возмущение вызовет у некоторых сама мысль о параллелях между хозяйственно-экономическими реалиями земли и устройством Горнего Мира. И совершенно напрасно. Чем экономика так уж хуже политики? Именно последнюю именуют обычно «грязным делом». Политика и экономика суть два комплиментарных начала, структурирующих общество. Если одно из них может быть соотнесено с некоторыми идеями, сущими прежде всех век (ante omnia saecula), то же самое должно быть истинно и относительно второй.
Обратим, далее, внимание на язык евангельских притч, в которых божественный Основатель христианства приоткрывал ученикам тайны Царствия Своего Отца. Небесный Царь не изображается в этих притчах политиком: экзархом, вельможей, самодержцем, но почти всегда – хозяином виноградника, крупным латифундистом, отпускающим рабов на заработки, т.е. хозяйствующим, а не политическим субъектом. Отдавая себе полный отчет в том, что под материальными ценностями в евангельских притчах понимаются духовные богатства, мы все же должны задуматься не только над содержанием, но и над формой этой метафоры. Хотя бы над тем, что она едва ли выбрана случайно.
В наше время левые, кажется, уже почти совсем освободились от претензий на последовательный атеизм. Следовательно, им пора начинать заимствовать риторические приемы у монархистов. Не думаю, что это принесет сторонникам социализма много политических очков, однако курочка по зернышку клюет.
Итак, мы рассмотрели вкратце влияние, которое богословие, представляющееся нам чем-то незыблемым и вечным, оказывает на политику и экономику. Но в роковые моменты Истории, когда народы выбирают себе веру по вкусу (не живем ли и мы в это время?), зависимость, скорее, обратная. Общество примет веру, дух которой не слишком противоречит сложившимся общественным практикам, если только практики эти не опротивели обществу до последней крайности (и тогда оно из чувства противоречия выберет что-то совершенно новое и непривычное). То ли люди выбирают богов, подходящих для сложившейся политической и экономической системы. То ли боги приходят туда, где их давно уже почитали, но не знали по имени.
Вышеизложенное натолкнуло меня на гениальный сюжет для коротенькой исторической повести, на худой конец, рассказа. Отдам идею в хорошие руки, способные справиться с этим чудом.
Рим, времена Юлиана Отступника (IV AD). Христианство, уже совсем было ставшее официальной религией Империи, вновь потеснено язычеством. Императором санкционирована пропагандистская кампания в пользу старой веры. Прокл, старый язычник-ритор, в пору христианского господства не имевший возможности открыто заниматься философическими изысканиями и сконцентрировавший поэтому свое внимание на экономических штудиях, посвященных оптимальному функционированию рабовладельческого хозяйства (такие книги в Риме писались), решает попытать счастья и написать полемический трактат против христиан. Денег за это обещано немало, да и слава Цельса не дает Проклу покоя.
Рассказ складывается из двух линий. Одна представляет собой описание современной Юлиану Античности, жизни Прокла, вынужденного мириться с тем, что то один, то другой его родственник выказывает симпатии монотеизму, с тем, что, даже не имея имперской поддержки, Распятый побеждает, утверждает в умах свое учение. Вторая линия – собственно проклова апология политеизма, построенная в форме диалога христианина и язычника. Христианин, ясное дело, должен проиграть спор. Межконфессиональная дискуссия, очевидно, должна отталкиваться от каких-то универсальных положений. Хитрец Прокл предлагает в качестве общего мерила выбрать полезность обеих вер для человека, понимаемую как экономическую целесообразность, отталкиваясь от максимы Сократа Протагора «Человек – мерило всех вещей» [Где я еще мог приписать этот принцип Сократу? В двух местах уже вычистил. Ну чисто затмение нашло]. Христианин поначалу не соглашается с таким подходом, но его убеждают в том, что лучшая в мире религия должна быть лучшей во всем. Указывают ему, что «суббота для человека», что «так возлюбил Бог мир...» и т.д. Христианин вынужден признать, что хотя Бог является высшей ценностью, религия создана для блага человека.
Далее дискуссия почти сразу переходит в хорошо знакомую автору экономическую плоскость. Читателя следует развлечь приятными нарочитыми анахронизмами: Прокл хорошо знаком с трудами Хайека и фон Мизеса, причем ловко транслирует идеи последних в область богословия. Устами своего героя-язычника он воспевает непреходящее значение честной конкуренции. Христианин возражает, замечая, что Дионис и Аполлон не конкурируют между собой, поскольку отвечают за разные аспекты практической жизни. Язычник парирует это замечание примерами того, как различающиеся специализацией боги все же соперничают друг с другом оракулами или вниманием жителей тех или иных областей. Разве не была Троянская война примером соперничества олимпийцев? Христианин заикается о пользе центрального руководства. Что отвечает ему Язычник, можно понять, заглянув в труды любого либерального экономиста. И т.д.
Увы, я слишком ничтожный стилист, чтобы воплотить эту идею. Диалог Прокла должен мастерски передавать сочетание вязкого и тягучего языка платоновских текстов и либерально-экономического лексикона начала XXI века. Что-то в таком роде:
Тит. Но, Кай, если мы уже согласились с тем, что разочарование инвесторов, каковыми, если ты помнишь, мы назвали прихожан и жрецов, не совместимо с духовным благом, то не должна ли эффективность божественного менеджмента стать критерием эффективности религии в целом?
Кай. Видимо, так.
Рассказ должен заканчиваться полной победой Тита в его диалоге с Каем и полным поражением язычника Прокла: получив задаток, он вскоре начинает жалеть, что взялся за свой апологетический труд. Чем убедительнее Тит громит Кая, тем более очевидно для Прокла существование какой-то другой, неэкономической эффективности новой религии, и тем меньше перспектив он видит для старых богов. В финале – теплая ванна, кратер терпкого вина и вскрытые вены.