Автор
Сестра НибенимедаПока ждала трамвая, занималась втихаря эскапизмом. Прямо на остановке, без всякого стыда.
Думала: у всех есть идеальные миры, а я что, хуже всех? Вот сейчас, сейчас подойдёт трамвай и довезёт меня прямиком до Третьего Фальшивомонетчиковского. А там - домик... маленький, жёлтый, с крылечком… никто не открывает, хоть обзвонись. Мавра спит на сундуке, притворяется глухой. Сторож Мартын и вправду глухой, хоть и притворяется, что слышит. Племянница Сашка, дрянь такая, весь вечер торчит в интернете или играет в новую компьютерную игру «Оборона Шипки», а её немецкая бонна парит ноги в ведре с горчицей и болтает по городскому со своей франкфуртской роднёй – за наш, между прочим, счёт. А ещё братец Митенька, студент Первой хирургической… но ему не до меня, он, поди, назвал полон дом своих косматых приятелей, и все курят, как паровозы, ржут и ругают правительство. А на улице, перед забором стоит филёр, бывший Митькин латинист, и делает вид, что записывает всё на диктофон. Между прочим, заморозки уже нешуточные, и надо будет попозже вынести ему горячего чаю с баранками.
читать дальше
Захожу – нет, тишина, волосатые давно разошлись по домам, и чего торчит филёр – непонятно. На полу немножко намусорено окурками и сухими лепестками георгин. На столе – старый дедушкин ноутбук со склеротической оперативной памятью и тяжёлой инкрустированной крышкой; чашка с грушевым взваром и блюдце с надкушенным «сникерсом». Напольные часы иногда принимаются фальшиво играть гимн Североамериканских Штатов, но быстро давятся смехом и умолкают. А за окном, над садом висят две луны – жёлтая и жемчужно-белая.
А вообще я работаю в читальне и хожу иногда в дамский клуб, который, вообще-то, и не клуб даже, а первосортный декадентский салон. Входишь – и сразу полутьма, красные шторы, мебель красного дерева, запах лака, фимиама, немножко кальяна, немножко кошачьей шерсти. Обои шёлковые, тёмные, с рисунком в английском вкусе. Всё такое текучее, пряное, возбуждающее; Череп на книжной полке, шкафчики с витражами, кофе в белых фарфоровых чашках. И дамы сидят в этой полутьме, все стильные до умопомрачения. Бердслеевские профили, сумрачный макияж, янтарные мундштуки, глаза в пол-лица, почти без белков, как на иллюстрациях Бродского. И все мудры, как сто Соломонов, и все на дружеской ноге с каким-то Фрейдом и с каким-то Юнгом... И все в унисон, грудными хрипловатыми голосами: «а-а-ах, Камбербэтч!» А я не знаю, что такое «камбербэтч», я в английском не сильна. Но не подаю виду, а тоже закатываю глаза и прижимаю ладонь к вздымающейся груди: а-а-а-аххх!
Как с ними хорошо, как страшно, как отрадно!... То поссорятся в дым, то, глядишь, опять сойдутся, и страсть, объединяющая их, украшает их несказанно. Так бы и сидела, спрятавшись за кофейной чашкой, и всё смотрела на них и не могла насмотреться.