Начало в предыдущем посте.

5. Вторая мировая война дискредитировала миф Просвещения, наглядно показав, что результатом социального давления могут быть газовые камеры и ковровые бомбардировки. Просвещение, однако, сумело оправдаться посредством создания мифа о войне, редуцировавшего этот и целый ряд других аспектов и возложившего всю полноту ответственности на Гитлера и его окружение. Немецкий народ перестал рассматриваться как коллективный преступник и стал жертвой, — его вовлеченность в войну была интерпретирована как результат чудовищного обмана. Возложение ответственности на нацистскую верхушку имело своим следствием общую стигматизацию политической сферы, центром которой является государство. Любое усиление государства, выраженное в попытке консолидации общества или использовании чрезвычайных полномочий, отныне рассматривается как тоталитарная тенденция, которой следует противодействовать, используя все возможные инструменты.
С разоблачением чудовищного обмана нацизма и искоренением индивидуального зла массы оказываются просвещенными, очищенными от подозрений и защищенными от повторения своей ошибки.[1] Социальное давление, таким образом, снова реабилитировано, равно как и политические и правовые формы, создающие процедурные рамки для его осуществления. Более того, просвещенность масс легитимирует их еще большую роль в политике (сравнительно с той ролью, которую они играли до войны). Ю. Хабермас формулирует данный тезис следующим образом: «…Преодоление фашизма образует особую историческую перспективу, из которой следует понимать постнациональную идентичность, сформированную на универсалистских принципах правового государства и демократии».[2] Сомнения здесь вызывает очевидная несоразмерность между онтологическим характером ужаса Холокоста и политическим характером извлекаемых из него уроков, — получается, что главный из них состоит в необходимости соблюдения законов и участии в выборах.
Обратной стороной стигматизации политической сферы является идеализация неполитической сферы, т.е. сферы экономических отношений, и создание благоприятных условий для экспансии рыночных механизмов социального регулирования. Значение рынка, таким образом, выходит за пределы товарно-денежного обмена, — рынок становится основанием общего и индивидуального процветания и счастья. На доктринальном уровне эта идея, впервые высказанная еще Р. Кобденом в середине XIX в.[3], раскрывается в работах Л.Ф. Мизеса и Ф.А. фон Хайека. Нетрудно заметить, что в своих главных следствиях миф о войне резонирует с политической и экономической программой либерализма, создавая условия для ее тотального господства.
6. Для того, чтобы отсечь политическое от неполитического, стигматизировать первое и оправдать второе, Просвещение было вынуждено вывести политическое за пределы рационального и тем самым отчасти опровергнуть само себя. Тоталитаризм представлен мифом о войне как зло, вошедшее в этот мир откуда-то извне и являющееся источником себя самого. Он не является немецким, западным, капиталистическим, технологическим или любым иным описываемым синтетическим способом феноменом, — он является тоталитарным. Эту особенность наглядно иллюстрирует образ Гитлера, целостный и наполненный только в контексте Холокоста и утрачивающий эти качества в любых иных контекстах.
Иррациональностью тоталитаризма объясняется аналитический характер большей части его исследований: Ф.А. фон Хайека (тоталитаризм как государственный контроль над экономикой и плановая организация общества)[4]; К. Поппера (фашизм как деятельность племенного или «закрытого» общества)[5]; Э. Джентиле (фашизм как сакрализация политики)[6]; Р. Гриффина (фашизм как палингенетический ультранационализм)[7]; К. Фридриха и З. Бжезинского (шесть признаков: одна идеология, однопартийность, использование террора и др.)[8], У. Эко (четырнадцать признаков: традиционализм, неприятие модернизма, культ действия и др.)[9] и пр.; как справедливо отмечает Дж. Агамбен, «разыскания Арендт практически не получили какого-либо продолжения»[10]. Будучи аналитическими, данные исследования не дают нового знания (И. Кант) и не позволяют приблизиться к пониманию современных проблем.
Другой стороной иррациональности тоталитаризма является его случайный характер: тоталитаризм не является ни причиной, ни следствием, он не вытекает ни из одного из предшествующих событий и не трансформируется ни в одно из событий последующих. Данное заключение не только снимает подозрение с западных институтов, но и восстанавливает весь ход западной истории (этот момент хорошо почувствовал С. Жижек в своей критике Ю. Хабермаса: «фашистские режимы для него являются случайным отступлением (задержкой, регрессом), которое не затрагивает основную логику модернизации» [11]). В каком-то смысле оно выражает неизбежное стремление к самосохранению: полноценная жизнь общества, допускающего, что именно оно несет ответственность за Холокост, является невозможной.
Иррациональность тоталитаризма во многом объясняет то безразличие, с которым современные защитники мира относятся к последствиям своей борьбы с ним: если тоталитаризм является внешним по отношению к любой среде, значит, его искоренение не должно иметь негативных последствий для экономики и социальной сферы; если же таковые все же имеют место, их надлежит рассматривать в качестве остаточных явлений. Здесь же есть и объяснение момента реакции: если тоталитаризм приходит из ниоткуда, — значит, его приближение нельзя заметить и ему нельзя противодействовать на ранних этапах его созревания. Если война является злым волшебством, то она может быть преодолена только добрым волшебством, которое невозможно организовать.
7. Резюмируя, можно сказать, что существующий миф о войне является либеральной (разделяющей политику и экономику); редуцированной (учитывающей только некоторые аспекты); аналитической (стремящейся к определению события как такового); иррациональной (апеллирующей к случайному) идеей. Альтернативу ей составляют марксистская[12] и консервативная идеи войны.
В отличие от либерализма марксизм не редуцирует экономические, технологические и культурологические аспекты войны и видит в них главную причину катастрофы. Экономические предпосылки раскрываются традиционным марксизмом следующим образом: неизбежная для капитализма неравномерность экономического развития приводит к тому, что новое соотношение сил не соответствует распределению сфер влияния; война является способом перераспределения данных сфер; ее дополнительной причиной является стремление капитализма устранить противоположную ему социально-экономическую систему социализма[13]; фашизм определяется как «особая форма классового господства буржуазии»[14].
Технологические аспекты раскрываются в исследованиях Франкфуртской школы. По мнению В. Беньямина, если естественное использование производительных сил сдерживается имущественными отношениями, то нарастание технических возможностей вынуждает к их неестественному использованию; они находят его в войне, которая своими разрушениями доказывает, что общество еще не созрело для того, чтобы превратить технику в свой инструмент; империалистическая война — это мятеж техники, предъявляющей требования, для реализации которых общество не дает естественного материала.[15] Г. Маркузе делает акцент на роли техники как инструмента социального контроля.[16] Э. Мандель ограничивается более простым тезисом о том, что Холокост был помимо прочего продуктом все более выходящей из-под контроля со стороны человеческого разума капиталистической промышленности, движимой все более ожесточенной конкуренцией.[17]
8. Консерватизм в значительной степени игнорирует экономические и технологические аспекты, — внимание к ним интерпретируется им как свидетельствующее о глубинной общности либерализма и марксизма (со своей стороны, последние упрекают консерватизм в предрасположенности к национализму). Консерватизм обращен к политическому, которое, по его мнению, должно выстраиваться на основе учета существующих традиций. Консерватизм придает большое значение национальной и иной коллективной идентичности, обеспечивающей самоидентификацию индивидов, и предлагает иное понимание нации, — не как математического множества, а как тела, внутри которого есть неоднородность и иерархия. Отсюда следует признание необходимости государственного регулирования, осуждение вмешательства во внутренние дела, уважение к религии.
Консервативная идея войны в общих чертах выглядит следующим образом: война является результатом сбоя в политическом (в этой части есть совпадение с либерализмом); данный сбой проявляется в разрушении внутренний иерархии общества и формировании массовых движений изолированных индивидов; причинами сбоя являются подрыв традиционных ценностей, вызванный распространением эгалитарных либеральных и марксистских идей, и/или унижение нации.
Консерватизм не обладает внутренним единством, каждый автор пытается построить собственную систему, часто отличающуюся национальной спецификой. Исследований, отражающих консервативное представление о фашизме, тоталитаризме и войне, — немного; среди имеющихся следует упомянуть работы представителей немецкого и итальянского консерватизма: К. Шмитта (концепция номоса, понятие дискриминационной войны)[18], Х. Арендт (тоталитаризм как массовое движение изолированных обывателей)[19], Г. Рормозера (фашизм как реакция на кризис либерализма, не обеспечивающего признания)[20], Ф. Нитти (война как реакция на национальное унижение Германии)[21], Ю. Эволы (фашизм как реакция на кризис идеи государства, разграничение итальянского фашизма и немецкого национал-социализма)[22].
[1] Э. Юнгер иронизирует в связи с этим: «Но если конфликт все же возник, например, разразилась война или было совершено преступление, то он трактуется как заблуждение, повторения которого можно избежать с помощью воспитания или просвещения. Заблуждения якобы появляются только потому, что людьми еще не вполне осознаны факторы, влияющие на грандиозную калькуляцию, в результате которой должно получиться полностью гомогенное население земного шара — принципиально доброе и разумное, а потому всецело защищенное человечество» (Об опасности (1931) // Националистическая революция. Политические статьи 1923-1933. Пер. с нем. А. Михайловского. М.: Скименъ, 2008. С. 254).
[2] Хабермас Ю. Политические работы. Пер. с нем. Б.М. Скуратова. М.: Праксис, 2005. С. 141.
[3] «…В принципе свободы торговли я вижу силу, которая в нравственном мире будет действовать так же, как закон всемирного тяготения во Вселенной, — сближая людей, устраняя вражду, вызываемую различием рас, религий и языков, соединяя нас узами вечного мира» (Цит. по: Линдси Б. Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма. М.: Альпина Бизнес Букс, 2006. С. 108).
[4] Хайек Ф.А. фон. Дорога к рабству. Пер. с англ. М. Гнедовского. М.: Новое издательство, 2005.
[5] Поппер К. Открытое общество и его враги (в 2-х томах). М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992.
[6] Джентили Э. Фашизм, тоталитаризм и политическая религия: определения и критические размышления над критицизмом интерпретации. gefter.ru/archive/10519.
[7] Griffin R. The Nature of Fascism. Psychology Press, 1991. В другой работе Р. Гриффин рассматривает фашизм как политический вариант модернизма (Griffin R. Modernism and Fascism: The Sense of a Beginning under Mussolini and Hitler. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2007).
[8] Friedrich C.J. and Brzezienski Z.K. Totalitarian Dictatorship and Autocracy. Second Edition. New York : Praeger, 1965.
[9] Эко У. Вечный фашизм // Пять эссе на темы этики. Пер. с итал. Е. Костюкович. СПб.: Симпозиум, 2005.
[10] Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011. С. 10.
[11] Жижек С. 13 опытов о Ленине. Пер. с англ. А. Смирнова. М.: Ад Маргинем, 2003. С. 182.
[12] «Величайшее интеллектуальное притяжение марксизма состоит в его (на сегодняшний день уникальной) способности достигать рационального, всеобъемлющего и гармоничного соединения всех наук об обществе» (Мандель Э. Почему я марксист. Пер. К. Медведева. www.redflora.org/2012/02/blog-post_17.html).
[13] Подробнее см.: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг. Том 1. Подготовка и развязывание войны империалистическими державами. M.: Воениздат, 1960. С. XVI-XVII. Примерно на такой же позиции стоял Л.Д. Троцкий (Бонапартизм, фашизм и война. revkom.com). В исследованиях В.Ю. Катасонова делается акцент на подрывной роли международного финансового капитала (Англо-американские хозяева денег как организаторы Второй мировой войны. www.russiapost.su/archives/47929; Капитализм. История и идеология «денежной цивилизации» М.: Институт русской цивилизации, 2013).
[14] XIII пленум ИККИ. Стенографический отчет. М., 1934. С. 589.
[15]Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. forlit.philol.msu.ru/Pages/Biblioteka_Benjamin.....
[16] «…Неразрешенный конфликт между производственным потенциалом общества и его деструктивным и репрессивным использованием неизбежно ведет к усилению власти аппарата над населением… Таким образом, система тяготеет одновременно к тотальному администрированию и к тотальной зависимости от администрирования» (Маркузе Г. Одномерный человек. Пер. с англ. А.А. Юдина. М.: АСТ, 2009. С. 60).
[17] Мандель Э. О материальных, социальных и идеологических предпосылках нацистского геноцида. Пер. К. Медведева. www.redflora.org/2012/05/blog-post_9976.html
[18] Шмитт К. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum. Пер. с нем. К. Лощевского и Ю. Коринца под ред. Д. Кузницына. СПб., Владимир Даль, 2008.
[19] Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: Центрком, 1996. Сама Х. Арендт не считала себя консерватором.
[20] Рормозер Г. Кризис либерализма. Пер. с нем. А.А. Френкина. М.: Институт философии Российской академии наук, 1996.
[21] Нитти Ф. Европа без мира. Пер. с ит. М. Павловича. Петроград – Москва: Издательство «Петроград», 1923.
[22] Эвола Ю. Фашизм: критика справа. Пер. с итал. В. В. Ванюшкиной. М.: Реванш, 2005.

oduvan.org/chtivo/stati/totalitarizm-bez-prichi...