Роман Михайлов
Доктор физико-математических наук, профессор РАН, автор более 60 научных работ. Живет в Санкт-Петербурге.
На Донбассе нет «нескольких дней» в обычном понимании, там время течет по-иному. Эти несколько дней ощущений и рассказов людей о бомбежках, смерти, окопах, новом мире, протянулись и захватили все осознание. Когда вернулся, поймал себя на мысли, что тянет обратно. На этот странный ритм легко подсесть как на наркотик — не сможешь жить и действовать без поездок на Донбасс. Попробую раскрыть этот момент.
Коменданты мистической Новороссии
Перед поездкой сопровождавшие нас ополченцы посоветовали выбросить из головы все, что я слышал о Донбассе: «Вот съездишь — и составишь свое представление, а телевизору и интернету верить не стоит». Но представление у меня-таки было, и оно складывалось не из внешних источников, а из сна 2014-го года. В этом сне мы поехали на машине в незнакомом направлении и попали на территорию, которая на карте была отмечена как Новороссия. Там был вокзал, рельсы, люди. Я вышел из машины и начал наблюдать за происходящим. Появились пять человек очень впечатляющей внешности, их глаза просверливали пространство точно, жестко, на них была темная широкая одежда, балахоны, черные покрывала. Они прошлись по вокзалу, внимательно вглядываясь в людей. Они были скорее церковные, чем лесные, но несколько неправильно церковные, показалось, что они контролируют кусочек мистической сферы, являются, видимо, комендантами мистической Новороссии. Прошло два с лишним года, я стоял в ночи около Харцызска и рассказывал этот сон ополченцам. Мы ехали в Луганск, на похожей машине, с похожими ощущениями. Ожидания совпали с реальностью.
Переживание альтернативного настоящего
Вечером перед поездкой я узнал о смерти друга юности, которому по жизни много чем обязан. Это был удивительный человек, знаток восточных языков, проживший в Восточной Азии лет пятнадцать. А умер он от медицинской ошибки, во время довольно стандартной операции врач случайно перерезал аорту, и он умер от потери крови. Поехал я в состоянии тяжести, а по приезде в Москву оказалось, что человек, который собирался везти на машине в Донецк, заболел. Ничего не осталось, как взять билет на самолет до Ростова. Из Ростова до Донецка на такси. Поселился в доме с ополченцами, с которыми заранее договорился о поездке, на окраине Донецка. А дальше погрузился в их рассказы, ощущения, звуки Донбасса.
Общение с ополченцами произвело сильное впечатление. Более того, произошло переживание альтернативного настоящего. Они сказали, что по человеку видят, что было бы с ним в бою. И сказали, что меня бы убило в бою, в грудь, что я попер бы вперед. Это прочувствовалось в то мгновение, показалось, что я стал одним из них, только малоразумным и дерзким, идущим вперед, убитым.
Изнанка мира
Иловайск-Макеевка-Донецк-Торез-Красный Луч-Луганск — везде холодный пронзающий ветер и пульсация немыслимой силы — как же мне плохо, как же мне хорошо. Как такое может присниться? Старший сын обнимает, плачет, не хочет отпускать на войну. Но ведь там не война, все будет хорошо, я еду делать добро людям, а не воевать. А там война и невойна, там расслоено пространство, не знаешь, куда впишешься — в какой слой, там иное отношение к карте, надо перемещаться по территории так, чтобы не попасть под обстрелы. Школьники Донецка узнают меня, подходят, делают селфи. Там разные вариации настоящего — их можно просматривать. Черные птицы, смотрящие на туман, холодная тишина, вздрагивание в ночи — обстреливают окраину? нет? позавчера в это время уже обстреливали. Рассказы местных об аде — мы сидим и плачем все вместе. Можно вскинуть руки и пространство сольется с внутренностью — придется плакать уже от счастья. Слои в себя впустили и показали изнанку мира.
Идти на зов невидимой матери
И все-таки здесь идет война, настоящая война. Эти дни я провел с людьми, которые бросили все и поехали на войну, защищать мир, в который они верят. Они рассказывали о смерти боевых товарищей в леденящих деталях, о боевых действиях. Никакого упоения или наслаждения от рассказов о насилии я не услышал. Более того, никакой ненависти к противнику. Есть жесткие условия — надо победить в войне, иначе тебя уничтожат. В рамках этих условий эта тема и раскрывалась.
В 90-е мы смотрели на мир вокруг, понимали, что происходит много ужасного, но любая альтернатива в плане действия приводила не в лучший план — в мир криминала. Мы замыкались в своих подвалах, в своих подворотнях, сектах, и создавали миф, в котором есть иное действие, светлое, в котором существуют смелые воины, не боящиеся отдать жизнь за новый мир. Ты поверишь, если скажу, что в ополченцах я увидел определенную реализацию того мифа? Увидел светлых людей, готовых умереть за идею и веру.
Прекрасно представляю, какой ужас перед ними должны испытывать, скажем, представители прозападной интеллигенции. Создается культура бережливого прозябания, мирного протеста, социальных сетей, виртуальной реальности, а тут тысячи людей, вопреки всему, едут на войну — добровольно, не за деньги, каждый за свою идею. Коммунисты, монархисты, националисты, анархисты — в 2014-м году их словно позвала невидимая Мать, они бросили все и поехали к ней на встречу, а многие из них — на последнюю встречу в их жизни. Они поехали не из-за какой-то пропаганды, не по чьему-то указанию, а следуя своей сущности. Поехали, погибли или покалечились — это не вписывается в ритм бессмысленного хохота и комфорта или в ценности стерильного мира.
Ополченец, который погиб в одном из боев, ходил по передовой и спрашивал бойцов об их ощущениях, кем они себя воспринимают, в смысле: белыми офицерами, сражающимися за царя, красноармейцами, строящими новый мир или советскими солдатами, противостоящими немецким войскам. И оказывалось, что ощущения и примерные самоидентификации сильно различаются. Это пространство соткано из разных представлений о войне и мире.
По другую сторону баррикад
Действие по другую сторону также склеивается из разных представлений. Хватает и прозападников, и националистов. Те же правосеки имеют помимо жесткой националистической идеологии вполне левую окраску, ненавидят власть капитала, Запад для них — такой же враг. Но есть момент, который серьезно разделяет эти две стороны — это СССР, советская история, эстетика. В непрерывном потоке лжи, исходящем из уст нынешней украинской власти, недавно прозвучало нечто правдоподобное: «Украина воюет, чтобы похоронить Советский Союз в головах людей». Стерилизация, страх, стерилизация, страх. По эту сторону тоже хватает ненавистников СССР, те же неонационалисты, белые имперцы, но вот по ту сторону точно уж мало коммунистов и советских патриотов. СССР — это пространство, в котором граница между Россией, Украиной, Белоруссией, Прибалтикой, существует лишь на карте, и то жидким штрихом. СССР — это пространство, в котором невозможна данная война.
«Метафизика — это левое, диалектика — правое». Это мне сказал ополченец. Показалось, что он мыслит Новороссию как очень широкое метафизическое явление, происходящее повсюду, а Донбасс — как передовую Новороссии, как сопротивление гигантской паранойе, идущей из стерильного полюса.
Потоки холодного солнца
Должен признаться, что не очень понимаю степь как стихию. ДНР мне показалась живым многослойным подвижным миром, богатым на разные отношения, с постоянно сменяющимися слоями радости, печали, угара. Когда мы въехали в ЛНР, я оказался в своем глубинном детстве, мне стало очень хорошо. Будто лег на руки к матери, закрыл глаза.
Вскрыло меня на границе ДНР и ЛНР, около Красного Луча, все отметили, что у меня изменилось лицо в плане строения, выделенности глаз и щек; и сейчас трудно отделить субъективное от объективного, там произошла встреча с Солнцем. Показалось, что сейчас у людей отвалятся носы и откроется запретное зрение. Как же повезло, что мы оказались там не в хорошей погоде, а в суровом леденящем ветре, за секунды просверливающим насквозь все тело. Опять же. Там нет дремучего ужаса, там нет страха вообще, ополченцы рассказывали, как проносятся пули над головой — будто хлопаются двери в гигантском опустелом замке, лишенном каких-либо призраков. Там не задерживаются умершие, их сразу уносит светом куда полагается, там нет «присутствия» на могилах, там струящиеся потоки холодного солнца. Там можно очиститься в мгновение, словно встать под ледяной душ, проходящий через нутро.
Местные сравнивают Донецк с Москвой, а Луганск с Питером. В плане денег — да. Но Питер — очень темное пространство в разных отношениях. Полгода ночь фактически, ночь, дождь, депра и потекший в голове арт. В Питере хорошо двигаться по альтернативе, болеть, Питер — болотистая и женская тема, Питер очень шактичен, в Питере можно выхватить альтернативную психически нездоровую силу и на ней выстроить движение. В Москве с такими темами уволят, лишат денег и статусности. Если Луганск — это Питер, то все темы в нем должны начинаться с закатом, весь контрдвиж, мистическое рассыпание и растекание. Возможно, это была ошибка — не остаться в Красном Луче на ночь, говорят, там много ведьм, правда, неясно, как они могут варить свои корешки, там же нет дремучести, там если что, горизонтальный столп света фигачит насквозь, даже в подвале не спрятаться — мистический обстрел всего сущего. «Здесь много ведьм» могло прозвучать по-иному без Солнца. Мне трудно это осознать, как и трудно осознать степь как основную стихию, лишенную болотистости. Что случается в степи, когда заходит Солнце. Кажется, я что-то не то начал рассказывать…
Дорога Донецк-Луганск заняла пять часов! Иное отношение к карте, реально. Ошибки в дороге могут привести под обстрел или в плен. В Луганске нас тепло встретили, усадили за большой стол, покормили, рассказали о жизни, о том, как переправляются на лодках в закрытые места, об ужасах войны. Я еще не отошел от дорожной помятости и выступил там не очень, слабее, чем в Донецке.
А вот места от границы ЛНР, Каменск, там где Шахты, показались тревожными и не по-доброму смотрящими, хотя здоровыми. Там хорошо беглым арестантам, там огороды, кустарники и багровая тьма. Пространство не очищено светом, в отличии от дорог ЛНР, там прячется что-то по-нехорошему опасное. Вся метафизика свернута в себя как скатерть с запретного стола. Когда попали туда, не возникло ощущения «ну вот, теперь мы дома», наоборот, дома мы были в ЛНР, а теперь попали в опасный перевалочный пункт, соединяющий дом с другим домом.
Люди живут любовью
Чем живут люди ДНР и ЛНР? Как и везде — любовью. Водят детей в детские сады, влюбленные обнимают друг друга на остановках, ждут тепла и мира.
По ощущениям, Донбасс — многослойная реальность. Жители центра Донецка и окраин Донецка по-разному воспринимают войну. В центре Донецка работают супермаркеты, рестораны, клубы, а окраина обстреливается чуть ли не каждую ночь. Довелось услышать о том, что некоторые жители окраин даже сейчас возвращаются с работы домой ползком, а некоторые уже настолько устали бегать в подвал во время обстрелов, что уже думают «будет что будет, убьют так убьют». Что говорить про разбомбленный Луганск и окраины. Участники разных стадий военных действий тоже принадлежат разным слоям. Что я услышал четко от ополченцев, так это деление ими людей на тех, кто был непосредственно внутри войны и тех, кто остался снаружи. Правда, они рассказывали также о тех, кто проходил по касательной — вроде бы участвовал в боевых действиях, но как-то по краю, без прямого действия. Также они рассказывали о людях символов и людях знаков, о стихиях различной пассионарности.
Мне не показалось, что ополченцы, с которыми довелось пообщаться, нуждаются в идеологических авторитетах. Они выражали восхищение определенными людьми, но это были, как правило, их боевые товарищи. Они смотрят на действие через призму непосредственного боя, для них авторитет — это тот, кто понимает военное дело здесь и сейчас, знает, куда идти, где останавливаться, к чему прислушиваться. Показалось, что они смотрят на политиков, арт-деятелей, связанных с Донбассом, как на людей иного слоя, людей «не совсем в теме». Смешно подумать, как они меня восприняли — такого заезжего касатика, толкающего мутные телеги о мистическом коммунизме и структуре всего.
Война не прекращалась, она лишь вошла в менее активную фазу, в любой момент может произойти новая вспышка. К минским соглашениям разное отношение. Вообще, впечатляет разнообразие мнений людей Донбасса. Кажется, что они связаны не идеологией и не оценками, а чем-то более глубоким. Ополченец мне сказал, что будущее — это то, что мы построим, а не то, что нам навяжут.
Выстроить связь
Вообще, я счастлив, что съездил на Донбасс, выступил перед школьниками, пообщался с людьми. Выступления были предельно аполитичными, речь шла о том, что именно они — дети Донбасса, спустя годы будут задавать климат региона, поэтому им важно подцепить понимание современной культуры и науки, пусть приезжают в Москву, Питер, пусть пытаются сдать экзамены, учиться. Каждый, кому это удастся, выстроит связь, нить внутри нашего пространства, которая даст новую силу для решения конфликта. Как еще мы, люди культуры и науки, можем сейчас помочь? Да прямо: поехать туда, выступить с лекциями, спектаклями, концертами, рассказать о своем понимании происходящего, услышать истории людей, живущих внутри войны. Это пронзает, встряхивает всю внутренность, отделяет серьезное от несерьезного.
2016
oduvan.org/nashi-proekty/donbass-v-ogne/mistich...