Французский историк Мюшембле мимоходом высказал идею, что история Кинг-Конга – это история красавицы и чудовища, причем написал об этом так, как будто для французов это совершенно очевидно и в доказательствах не нуждается. Мюшембле больше интересовала обусловленная культурой разница в сюжете – воспитанные Просвещением французы видят в чудовище что-то человеческое, а для одержимых поисками внутреннего зверя англосаксов положительный финал невозможен:
«В «Кинг Конге» (1933) Эрнста Б. Шедсака и Мериана К. Купера эмоциональность предложенного зрителю сеанса коллективного экзорцизма достигает поистине заоблачных вершин. Чудовище, вожделеющее Красавиц, должно быть уничтожено, и происходит это в современном лесу, на небоскребе, куда Чудовище забирается в поисках спасения. Расхождение с предыдущим фильмом Кокто – а в более общем плане и с французским вкусом – очевидно. Американские пуритане не могут согласиться с образом дьявола, в котором есть хотя бы крупица красоты» (Мюшембле, «Очерки по истории дьявола», с. 478).
Сказка об аленьком цветочке еще дальше от истории Кинг-Конга, чем диснеевский мультфильм «Красавица и Чудовище». В русской сказке несчастье приключается из-за завистливых сестер, там совсем нет злобной толпы, которая требует крови. В фильмах про Кинг-Конга эта толпа разрастается до размеров целого мегаполиса, затопляя современный лес и уничтожая героя, которого и героем уже нельзя назвать. Разница в обработке единого сюжета очевидна.