О Фолкнере я читала мало. Он сам по себе так великолепен, что никакие сведения, разъяснения и уточнения не могут ничего прибавить. Я всегда руководствовалась мыслью, что чем читать о Фолкнере, лучше в это время почитать самого Фолкнера. Так что лекция Андрея Аствацатурова из того же цикла об американской литературе на «Арзамасе» оказалась, наверное, первой критикой Фолкнера, с которой я ознакомилась.

Во-первых, приятно, что люди любят Фолкнера за то же, за что и я: за единый мир, который он описывает во всех своих романах, за многоголосие персонажей, представляющих одну и ту же историю под разными углами в разное время, и чтобы понять происходящее в одном романе, нужно прочитать несколько других. И конечно же, за манеру письма. Основной прием Фолкнера состоит в полном удалении обобщений: читатель сразу оказывается в ситуации, которую он видит глазами одного из персонажей, не зная начал и окончаний, а также того, что и почему происходит.

Никаких подсказок читателю, и в этом Фолкнер сходен с Достоевским. Нужно самому вникать, разбираться на каждом шагу, что происходит, почему сказано именно это и к чему всё движется. Однако когда читатель входит в этот мир, он уже остается там навсегда. Истории обрастают подробностями, мелькнувшие на обочине сюжеты развиваются дальше в новых книгах, читатель входит в сад расходящихся тропок и гуляет по нему сколько угодно.

Как верно заметил лектор, Фолкнер превращает читателя в одного из своих персонажей, и это удается ему лучше, чем кому-либо другому. Как я писала в «Локусах и фокусах….», всё это многоголосие и развилки реализуют принцип создания и функционирования фандома, и с этой методикой можно сейчас столкнуться много где, но я это поняла по книгам Фолкнера.

Во-вторых, я узнала из лекции о влияния и источниках вдохновения. Это Анри Бергсон, Федор Достоевский и Джозеф Конрад. Об Анри Бергсоне можно было легко догадаться. Им вдохновлялся Пруст и все, кто пытался изобразить время. Движение во времени в разных направлениях, ассоциации, пробуждающие эмоции и привязывающие впечатления к определенному событию, весь этот комплекс идей о живом времени и текучем сознании, он безусловно восходит к Бергсону. От Достоевского – моральная и экзистенциальная проблематика, а также отмеченное выше сходство в манере обращения с читателем. А вот Джозеф Конрад был для меня полной неожиданностью. Поляк, который сознательно стал писать на английском, чтобы завоевать более обширный рынок англоязычной литературы, он всегда вызывал у меня в первую очередь сожаление, и только во вторую восхищение его мастерством. Видимо, отказ от идентичности оказался более чем успешным, раз он повлиял на таких звёзд, как Фолкнер и Борхес. Из книг Конрада пришел сильный герой и взята тема противостояния человека с природой.

Пишу о Фолкнере и всё яснее понимаю, что стоит, пожалуй, вернуться к старой стратегии: пока есть несколько праздничных дней, перечитать «Особняк» или «Авессалом, Авессалом».