Бушнелл продолжает рассказ о живых покойниках:
«Уверенность в том, что они живут в мире всепроникающего, беспросветного зла, от которого можно спастись только через смерть, и без таинств, обеспечивающих путь к Богу, определяла отношение «живых покойников» к рождению и смерти. И, безусловно, к браку тоже, но Майнов не воспользовался ни одной ведущей к этой теме нитью.
Один из членов общины умер во время пребывания там Майнова, и он заметил, что похороны не сопровождались приличествующим такому событию оплакиванием, наоборот, присутствующие, казалось, радовались: смерть как желанное избавление – это явно было не просто формулой утешения, а убеждением настолько глубоким, что траурное стенание становилось совершенно неуместным.
Майнов насчитал в общине всего четверых детей (он не говорит нам, сколько там было взрослых и в скольких они проживали домах, но остается впечатление, что это было довольно крупное для тех мест поселение, так что оно могло состоять из 20 или более дворов) и спросил, отчего так. Его проводник сказал, что женщины глотают какой-то порошок, предотвращающий беременность. Абросим же утверждал, что это пустая болтовня, и приписывал неплодовитость женщин климату, тяжкому труду и скудной пище (Майнов между тем замечает, что село выглядит на редкость зажиточным). По словам старца, когда рождается ребенок, по всему поселку плач идет, потому что «жизнь-то для нас – горе горькое». Когда Майнов намекнул, что такая позиция со временем приведет к вымиранию человечества, реакция Абросима была фактически: «И что с того?» Судя по всему, «живые покойники» сознательно ограничивали рождаемость – либо путем полного отказа от брачной жизни, либо избежанием деторождения в супружестве. Абросим сам, по его утверждению, прожил с женой 38 лет и детей не имел».
Речь идет о секте, спасающейся в лесу. Делать выводы о спасоцах, живущих в миру, нужно осторожно, но поскольку больше у нас ничего нет, приходится основываться на этих сведениях. Вера в то, что Бог оставил мир, нет ни хороших, ни плохих поступков, и потому жизнь – это горе горькое, естественно приводят к мысли о том, что рожать детей – преступление и безответственность. Уверенность в том, что все ценностные нормы исчезли, а преступление и безответственность остались непоколебимы, была свойственна и более искушенным в философии экзистенциалистам ХХ-го века. Следующий логичный шаг – раз Бог равнодушен к любым поступкам, то любые поступки дозволены, в том числе и деторождение, и чадолюбие. Но нет, такого вывода манихеи не делают никогда. Видимо, дело не в логике: рассуждение служит для оправдания жизнеотрицающего мировоззрения, которое сопротивляется любой рациональной критике.