воскресенье, 14 июля 2013
Грубо говоря, в мире есть три типа людей. Первый тип — это люди; их больше всего, и, в сущности, они лучше всех. Мы обязаны им стульями, на которых сидим, одеждой, которую носим, домами, в которых живем; в конце концов, если подумать, мы и сами относимся к этому типу.
Второй тип назовем из вежливости "поэты". Они большей частью сущее наказание для родных и благословение для человечества.
Третий же тип — интеллектуалы; иногда их называют мыслящими людьми. Они — истинное и жесточайшее проклятие и для своих, и для чужих. Конечно, бывают и промежуточные случаи, как во всякой классификации.
Многие хорошие люди — почти поэты; многие плохие поэты — почти интеллектуалы. Но в основном люди делятся именно так. Не думайте, что я сужу поверхностно. Я размышлял над этим восемнадцать с лишним минут.
У первого типа (к которому вы и я не без гордости можем причислить себя) есть определенные, очень твердые убеждения, которые называют "общими местами". Так, люди считают, что дети приятны, сумерки печальны, а человек, сражающийся против троих, — молодец. Эти мнения ни в коей мере не грубы, они даже не просты.
читать дальшеЛюбовь к детям — чувство тонкое, сложное, почти противоречивое. В самом простом своем виде оно слагается из преклонения перед радостью и преклонения перед слабостью. Ощущение сумерек — в пошленьком романсе и нелепейшем романе — очень тонкое ощущение. Оно колеблется между тоской и наслаждением; можно сказать, что в нем наслаждение искушает тоску.
Рыцарственное нетерпение, охватывающее нас при виде человека, вступившего в неравный бой, совсем нелегко объяснить. Тут и жалость, и горькое удивление, и жажда справедливости, и спортивный азарт. Да, чувства толпы — очень тонкие чувства; только она их не выражает, разве что взорвется мятежом.
Здесь-то и кроется объяснение необъяснимого на первый взгляд существования поэтов. Поэты чувствуют, как люди, но выражают эти чувства так, что все видят их тонкость и сложность. Поэты облекают в плоть и кровь несмелую утонченность толпы. Простой человек выразит сложнейшее чувство восклицанием: "А ничего паренек!"; Виктор Гюго напишет "L’art d’etre grand pere" ("Искусство быть дедом" фр.). Маклер лаконично заметит: "Темнеть раньше стало..."; Йейтс напишет "В сумерках".
Моряк пробурчит что-то вроде: "Вот это да!.."; Гомер расскажет нам, как человек в лохмотьях вошел в свой собственный дом и прогнал знатных мужей. Поэты показывают нам во всей красе человеческие чувства; но помните всегда, что это — человеческие чувства. Никто не написал хороших стихов о том, что дети отвратительны, сумерки нелепы, а человек, скрестивший меч с тремя врагами, достоин презрения.
Эти мнения отстаивают интеллектуалы, или, иначе, умники.
Поэты выше людей, потому что понимают людей. Нечего и говорить, что многие поэты пишут прозой — Рабле, например, или Диккенс. Умники выше людей, потому что не желают их понимать. Для них человеческие вкусы и обычаи — просто грубые предрассудки. Благодаря интеллектуалам люди чувствуют себя глупыми; благодаря поэтам — такими умными, как и подумать не смели.
Однако люди делают из этого не совсем логичные выводы. Поэты восхищаются людьми, раскрывают им объятия — и люди их распинают, побивают каменьями. Умники презирают людей — и люди венчают их лаврами. В палате общин, к примеру, много умников и немного поэтов. Людей там нет.
Скажу еще раз: поэты — это не те, кто пишет стихи или вообще что-нибудь пишет. Поэты — те, кому воображение и культура помогают понять и выразить чувства других людей.
Умнику воображение и культура помогают, как он говорит, "жить интеллектуальной жизнью". Поэт отличается от толпы своей чувствительностью, умник — своей бесчувственностью. Он недостаточно тонок и сложен, чтобы любить людей. Его заботит одно: как бы порезче их отчитать. Он знает: что бы эти необразованные ни говорили, они не правы. Умники забывают, что необразованности нередко присуща тонкая интуиция невинности.
Разберем один пример. Возьмите первый попавшийся юмористический листок, и вы увидите шутки о теще или свекрови. Вероятно, они окажутся грубыми — они ведь рассчитаны на толпу; вероятно, теща — толстая, а хилый запуганный зять ходит на задних лапках. Однако сама проблема тещи далеко не проста.
Дело не в том, что тещи толсты и грубы; довольно часто они бывают изящными и неправдоподобно ласковыми. Дело в том, что, подобно сумеркам, отношения с тещей и свекровью слагаются из двух чувств. Эту сумеречную суть, эту непростую и щекотливую проблему может выразить поэт, чаще всего — умный и правдивый прозаик вроде Джорджа Мередита или Герберта Уэллса, чью "Анну-Веронику" я только что с наслаждением перечитывал.
И я поверю им, потому что они пользуются волшебным ключом газетной карикатуры. Но приходит умник и говорит: "Теща — не что иное, как наш соотечественник. Половые различия не должны влиять на чувства. Теща — братский интеллект. Пора наконец освободиться от этой первобытной семейной иерархии!"
И вот когда он это скажет (а он скажет именно так), я отвечу ему: "Сэр, вы глупее грошовых листков. Вы пошлее и вздорнее самого нелепого куплетиста. Вы грубее и невежественнее толпы. Вульгарные остряки поняли хотя бы всю сложность дела, только не могут как следует выразить. Если вы действительно не видите, чего не поделили мать жены и муж дочери, вы не тонки и недобры, вам не понять глубокой и таинственной души человеческой".
Другой пример — старая пословица "Вдвоем хорошо, втроем похуже". Это истина, выраженная по-народному, другими словами — выраженная неверно. Втроем совсем неплохо. Втроем очень хорошо; дружить лучше всего втроем, как дружили поначалу три мушкетера.
Но если вы считаете, что вдвоем и втроем — одинаково, если вы не видите, что пропасть между двумя и тремя больше, чем между тремя и тремя миллионами, я вынужден сказать, как это ни прискорбно, что вы — умник и ни вдвоем, ни втроем вам хорошо не будет.
@темы:
Честертон