Очень хорош. По межкультурной коммуникации он самый лучший, и я жалею, что не читала его раньше. Диалог культур - не такой ужас, как можно подумать по названию, а модель, отражающая реальное положение дел.
Помимо этого рекомендую интересующимся статью "Асимметрия и диалог"
philologos.narod.ru/lotman/asymmdial.htm
В статье проводятся осторожные параллели и намечается некоторая классификация культурных процессов. Культурные процессы в рамках одной культуры делятся на две большие группы: одни процессы отвечают за игру смыслами, другие за реализацию каких-то идей в собственной жизни. Эти процессы реципрокно подавляют друг друга: когда идет один, второй отключается. Сначала (несколько лет или десятилетий) идет выработка новых оттенков смысла, потом применение этих смыслов на практике. Процесс может быть разнесен не во времени, а в культурном пространстве - одни группы вырабатывают смыслы, другие применяют. Лотман подчеркивает, что это не основание ранжировать культуры по развитости\неразвитости или делить на выскую и низкую, все эти процессы происходят в одной и той же культуре на одном и том же уровне.
Яркий пример - "Страдания молодого Вертера" Гёте и эпидемия самоубийств, прокатившаяся по Европе после публикации романа. Подражали герою Гёте люди того же культурного уровня, что и писатель - самая образованная страта тогдашнего общества. Поэтому неправомерно говорить, что деятель культуры творит и парит в эмпиреях, а простота необразованная не понимает искусства и начинает под влиянием произведения стреляться или стрелять в других. Это не простота необразованная, это начинает работать другой культурный механизм. Если деятель культуры об этом механизме не знает, он всё равно работает, и это надо учитывать.
Ещё один пример из самой статьи. Цитата в цитате.
"Можно определенно утверждать, что активность воздействия текста резко возрастает, когда граница, разделяющая семиотические полюсы культуры, пролегает между ним и аудиторией. При расположении по одну и ту же сторону границы текст легче понимается, менее подвержен сдвигам и трансформациям в читательском сознании, но значительно менее активен в своем воздействии на аудиторию. Приведем пример, который именно потому, что он находится на грани психопатологии, обнажает некоторые механизмы превращения автоматизированной игры слов в инструкцию для действия. Материал почерпнут из мемуаров И. В. Ефимова — смотрителя каторжной тюрьмы в Сибири в середине прошлого века. Он описывает следующий случай:
“В одной казенной, вблизи моей квартиры, небольшой избушке жило четверо каторжных: все люди довольно пожилые и более или менее не очень здоровые. Летом, когда случилось убийство, они занимались плетением лаптей <...> Вошедший, положив на место бересту, осмотрелся и, увидев под лавкою спящего топор, взял его, подошел к тому, который пил чай, ударил его по голой шее так ловко, что чуть не отрубил напрочь голову, бросил топор и сел к столу около убитого, свалившегося на пол <...> Я подошел и начал его спрашивать, за что он убил товарища. Вот содержание того, что он отвечал: „В заводе есть казак Казачинский (действительно, был), казак-чинский, казак чиновный. Я как-то иду ночью около его дома, а он, подозвав меня к окну, у которого сидел, показал мне на месяц, который хорошо и ярко светил, и спросил: „А это что?" Я ответил ему: „Месяц"; а он говорит: „Месяц, месяц, умесяц, умей сечь" (в оригинале явно был цокающий говор: “умей сец”. — Ю. Л.); вот я и секанул". Показание, данное им производившему об этом следствие полицмейстеру, было повторением этого рассказа”.
Эпизод этот характерен своей ощутимой связью с мифологическими ситуациями. Игре слов приписывается магическое значение: она воспринимается и как предсказание, и как инструкция к действию, и как знак, по которому опознается имеющий право такие инструкции давать (Казачинский — казак чинский). Текст создается как нарочито многозначная словесная игра, а читается как однозначная инструкция для действия.
Аналогичные явления наблюдаются при переключении текстов авангардистской культуры XX в. в массовое сознание. Было бы ошибкой толковать это как Versunkene Kultur, “опускание” некоторой изысканной культуры в малокультурную сферу. Бесспорно, что и “казак чинский”, и послушный ему убийца принадлежат к одному культурному типу. Разница определяется здесь не оппозицией “верх — низ”, а противопоставлением ориентации на свободную от внешне-смысловых интерпретаций словесную игру — ориентации на программу действия и однозначную связь между словом и поступком. Обе эти ориентации представляют собой противоположные, но одноуровневые тенденции сознания.
Как убедительно показали работы Л. Я. Балонова и его сотрудников, на уровне индивидуального сознания обе они необходимы для полноценного мышления и нормальной речевой деятельности. Несостоятельность трактовки одной из тенденций как более высокой умственной деятельности, а другой — как более примитивной хорошо иллюстрируется примером из “Войны и мира” Толстого. Речь идет о том месте, где говорится о мечтах княжны Марьи сделаться странницей: “Часто, слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить все и бежать из дому”. Здесь идущая из глубины веков традиция, превратившаяся в устах ее носителей в “механические рассказы”, то есть в чисто словесный и автоматизированный текст, воспринимается получателем как нечто непосредственно связанное с его деятельностью."
Помимо этого рекомендую интересующимся статью "Асимметрия и диалог"
philologos.narod.ru/lotman/asymmdial.htm
В статье проводятся осторожные параллели и намечается некоторая классификация культурных процессов. Культурные процессы в рамках одной культуры делятся на две большие группы: одни процессы отвечают за игру смыслами, другие за реализацию каких-то идей в собственной жизни. Эти процессы реципрокно подавляют друг друга: когда идет один, второй отключается. Сначала (несколько лет или десятилетий) идет выработка новых оттенков смысла, потом применение этих смыслов на практике. Процесс может быть разнесен не во времени, а в культурном пространстве - одни группы вырабатывают смыслы, другие применяют. Лотман подчеркивает, что это не основание ранжировать культуры по развитости\неразвитости или делить на выскую и низкую, все эти процессы происходят в одной и той же культуре на одном и том же уровне.
Яркий пример - "Страдания молодого Вертера" Гёте и эпидемия самоубийств, прокатившаяся по Европе после публикации романа. Подражали герою Гёте люди того же культурного уровня, что и писатель - самая образованная страта тогдашнего общества. Поэтому неправомерно говорить, что деятель культуры творит и парит в эмпиреях, а простота необразованная не понимает искусства и начинает под влиянием произведения стреляться или стрелять в других. Это не простота необразованная, это начинает работать другой культурный механизм. Если деятель культуры об этом механизме не знает, он всё равно работает, и это надо учитывать.
Ещё один пример из самой статьи. Цитата в цитате.
"Можно определенно утверждать, что активность воздействия текста резко возрастает, когда граница, разделяющая семиотические полюсы культуры, пролегает между ним и аудиторией. При расположении по одну и ту же сторону границы текст легче понимается, менее подвержен сдвигам и трансформациям в читательском сознании, но значительно менее активен в своем воздействии на аудиторию. Приведем пример, который именно потому, что он находится на грани психопатологии, обнажает некоторые механизмы превращения автоматизированной игры слов в инструкцию для действия. Материал почерпнут из мемуаров И. В. Ефимова — смотрителя каторжной тюрьмы в Сибири в середине прошлого века. Он описывает следующий случай:
“В одной казенной, вблизи моей квартиры, небольшой избушке жило четверо каторжных: все люди довольно пожилые и более или менее не очень здоровые. Летом, когда случилось убийство, они занимались плетением лаптей <...> Вошедший, положив на место бересту, осмотрелся и, увидев под лавкою спящего топор, взял его, подошел к тому, который пил чай, ударил его по голой шее так ловко, что чуть не отрубил напрочь голову, бросил топор и сел к столу около убитого, свалившегося на пол <...> Я подошел и начал его спрашивать, за что он убил товарища. Вот содержание того, что он отвечал: „В заводе есть казак Казачинский (действительно, был), казак-чинский, казак чиновный. Я как-то иду ночью около его дома, а он, подозвав меня к окну, у которого сидел, показал мне на месяц, который хорошо и ярко светил, и спросил: „А это что?" Я ответил ему: „Месяц"; а он говорит: „Месяц, месяц, умесяц, умей сечь" (в оригинале явно был цокающий говор: “умей сец”. — Ю. Л.); вот я и секанул". Показание, данное им производившему об этом следствие полицмейстеру, было повторением этого рассказа”.
Эпизод этот характерен своей ощутимой связью с мифологическими ситуациями. Игре слов приписывается магическое значение: она воспринимается и как предсказание, и как инструкция к действию, и как знак, по которому опознается имеющий право такие инструкции давать (Казачинский — казак чинский). Текст создается как нарочито многозначная словесная игра, а читается как однозначная инструкция для действия.
Аналогичные явления наблюдаются при переключении текстов авангардистской культуры XX в. в массовое сознание. Было бы ошибкой толковать это как Versunkene Kultur, “опускание” некоторой изысканной культуры в малокультурную сферу. Бесспорно, что и “казак чинский”, и послушный ему убийца принадлежат к одному культурному типу. Разница определяется здесь не оппозицией “верх — низ”, а противопоставлением ориентации на свободную от внешне-смысловых интерпретаций словесную игру — ориентации на программу действия и однозначную связь между словом и поступком. Обе эти ориентации представляют собой противоположные, но одноуровневые тенденции сознания.
Как убедительно показали работы Л. Я. Балонова и его сотрудников, на уровне индивидуального сознания обе они необходимы для полноценного мышления и нормальной речевой деятельности. Несостоятельность трактовки одной из тенденций как более высокой умственной деятельности, а другой — как более примитивной хорошо иллюстрируется примером из “Войны и мира” Толстого. Речь идет о том месте, где говорится о мечтах княжны Марьи сделаться странницей: “Часто, слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить все и бежать из дому”. Здесь идущая из глубины веков традиция, превратившаяся в устах ее носителей в “механические рассказы”, то есть в чисто словесный и автоматизированный текст, воспринимается получателем как нечто непосредственно связанное с его деятельностью."
