Как работает фандом, никому рассказывать не надо. Основная проблема этого культурного феномена - отсутсвие талантливых авторов, которые хотели бы тратить силы на чужой мир вместо того, чтобы придумывать свой. Другими словами, Вергилиев мало, каждый хочет быть каким угодно, но Гомером. Тем не менее чудеса случаются, тексты автора Алва с мозгами тому пример. На данный момент переписаны первая и почти вся вторая книги, и мне они нравятся больше, чем канон. И один примечательный отрывок из этого текста для всех:
читать дальше
"Утром после визита во дворец Алва обнаружил в папке приватных писем, поданных Теодоро, письмо на плотной сиреневатой бумаге, надушенное фиалковой водой и запечатанное незнакомым ему женским перстнем-камеей с изображением некоего безголового четвероногого. Алва распечатал письмо и начал читать округлые, с правильным нажимом, но несколько нервно забирающие вверх буквицы:
«Герцог!
Вы, наверное, будете презирать меня за эту несдержанность и откровенность, но поверьте: если бы вы в один из этих дней — о, я знаю, что для вас они полны забот и дел, важность которых я не могу даже представить себе — но если бы вы все же хоть на несколько минут заглянули к нам, я никогда не посмела бы докучать вам глупыми письмами.
Вы прислали за мной, попросили брата привезти меня в столицу, подарили Бьянко — но я не уберегла ваш дар, а в столице остаюсь в таком же затворе, каким был для меня родовой замок. Зачем вы вырвали меня из моей глуши? Наверное, мама уже нашла бы мне жениха и, кто знает, возможно, в следующий год я стала бы матерью какого-нибудь надорского лэрда, и научилась быть счастливой, но ваши слова, то, как вы говорили со мной, ваш дар — все это вселило в меня надежду, которую я, наверное, не должна была бы питать. Иногда мне кажется, что лучше бы я вас не знала.
Нет, что за глупости! Забудьте, что я написала выше, я никогда не смогу быть счастлива ни с кем другим! Так рассудил сам Создатель, чтобы мой брат стал вашим оруженосцем, а я… я, может быть… Нет, я совершенно не могу этого написать! Как ни ужасно то, что мне говорили о вас, как ни любила я отца — но я дочь воина и понимаю, что такое превратности военной жизни. Вы просто оказались по разные стороны меча, а я — возможно, та, что сломает этот меч. Я видела раньше в снах человека, который увозил меня прочь из дома, от всей этой тоски и боли — и теперь понимаю, что это были вы. Ваш взгляд наполнял сердце томлением, ваш голос слышался в ночи, когда молчало все. Как только вы ворвались на улицу и раскидали этих негодяев, в сердце моем словно вспыхнул огонь маяка. „Вот он!“ — сказала я себе. Припомните свои сны — наверное, вы тоже меня видели, хоть и не знали.
Говорят, вы погубили многих женщин. Наверное, вы погубите и меня. Поверьте, мне все равно! Если гибнуть, то лучше так, чем изнывая в молчании. Прошу вас, умоляю о встрече. Скажите лишь одно слово — да или нет.
Мне самой страшно перечитывать все, что я написала. Сейчас я запечатаю письмо и поскорее отправлю его с милой Селиной, пока мной вновь не овладела трусость и я не сожгла его, как другие. Я знаю, что это письмо может стать моим приговором, но я верю, что ваша честь не допустит этого, и всем сердцем полагаюсь на вас».
Подпись отсутствовала, да и без нее все было ясно. Алва спросил Теодоро:
— Кто доставил письмо?
— Компаньонка герцогини Окделл, — ответил секретарь.
Алва осторожно положил письмо в огонь камина и смотрел, как пламя пожирает строки, способные погубить вложенную в них юную и пылкую душу.
— Его никто не доставлял. Его не было.
— Не было, — согласился Теодоро.
Личная папка шла последней, после нее дел не было. Алва протянул секретарю проект своего доклада и сказал:
—Перебелите. На лучшей бумаге. Это будет читать король, пишите покрупнее.
— Слушаюсь, — Теодоро взял исчерканные листки, пробежал глазами первую страницу с титулом. Если и удивился, то виду не подал.
— Работайте прямо здесь, — разрешил Алва. — Меня до вечера не будет.
Велел Хуану подать платье для прогулок и позвал цирюльника, чтобы побриться дочиста и придать рукам и ногтям, испачканным в чернилах после ночи над докладом, тот вид, какой пристал герцогам, а не писарям.
Пока руки отмокали в теплой мыльной воде, обдумывал, что скажет девице Окделл.
Как ни искал, не мог найти в себе досаду на ее поступок. Письмо было неосторожным, компрометирующим, неуместным… но очень искренним. Айрис обладала этой добродетелью в большей мере, чем брат, его искренность была какой-то стреноженной. Он чаще выдавал себя лицом или жестом, чем высказывался. Она же… нет, положительно нельзя отдавать ее в жены кому попало. Эта девушка достойна лучшего.
Побритый, ухоженный и благоухающий, Алва постучался в ворота особняка Фукиано. Его встретила дородная служанка и провела в сад, где барышня Окделл коротала время за книгой. Сеньора Арамона и ее дочь сидели здесь же и вышивали, слушая чтение Айрис. Когда Айрис, увидев Алву, порывисто вскочила и сложила томик, Алва разглядел, что это вторая часть «Дора Кесадо».
— Сударыня… — он склонился к руке девушки и сухо, формально поцеловал выпирающие костяшки. — Прошу, не вставайте. По положению мы равны, а женщине перед мужчиной вставать негоже. Дамы, — он поклонился госпоже Арамоне и ее хорошенькой дочери, присевшим в реверансе. Об остальном и просить не пришлось: капитанша убрала пяльцы в корзинку и сделала знак дочери выйти из беседки.
Из сада они, конечно, не ушли, как того требовали приличия, а садик был совсем крохотный, и говорить приходилось чуть ли не полушепотом.
— Я получил ваше письмо, — сказал Алва, присаживаясь на выщербленные мраморные перила.
Девушка опустила голову, и Алва не видел, как покраснело ее лицо — но увидел, как запунцовели шея и уши. Минуты две он не знал, что еще сказать, и она сумела-таки немного успокоиться и поднять голову.
— Это было неосторожно, — сказал он прямо в распахнутые серые глаза. — Я уничтожил письмо, оправдал ваше доверие — но, по правде говоря, я его недостоин. Честность за честность: я тоже скажу вам, что меня на душе. Будьте мне исповедницей и судьей.
Он потер ладонью лоб, собираясь с мыслями.
— Айрис, если бы я имел наклонность к брачной жизни, я бы женился очень давно. И если бы искал себе жену, то, наверное, это была бы искренняя и безыскусная девушка вроде вас. И, возможно, я бы даже сумел сделать ее счастливой…
Увидев, как приоткрылись ее губы, Алва понял, что несет совсем не то и скорее раздувает ложные надежды, нежели гасит.
— Но я не создан для радостей и горестей супружеской жизни, — сказал он как можно ровней. — Как я уже сказал, я вас недостоин. Все, что вам говорили обо мне — правда. Я негодяй, убийца и губитель женщин. Поверьте, из нашего супружества выйдет одно мученье для нас обоих. Я непостоянен, едва я привыкну к вам, как от скуки брошусь искать других женщин, вы станете ревновать и плакать, считать себя покинутой; я, в свою очередь, буду злиться на вас — и так долгие годы, если вам не повезет и мою жизнь не оборвет шальная пуля. Расспросите госпожу Арамона, каково оно — быть замужем за бессердечным гулякой. Неужели именно этого ищет ваше чистое сердце?
Айрис прерывисто вздохнула. По ее щекам катились слезы. Алва занервничал. Он знал, что делать, когда рыдает придворная жеманница, но это не сработало бы с тихими слезами несчастного ребенка, впервые открывшего для себя любовь.
— Меня уже не исправить, — зачастил он, не давая ей возможности вставить слово. — И поверьте кэналлийской поговорке — в море гораздо больше рыбы, чем видно с берега. Вы еще полюбите, и это будет человек лучше меня. Я же могу вам предложить дружбу. Не спешите отвергать этот дар. Люди не ценят дружбу и не верят, что она возможна между мужчиной и женщиной, но уверяю вас, это основа для долгих отношений гораздо более прочная, чем любовь. Я никогда не был верным любовником, но всегда — верным другом тем немногим избранным, кому свою дружбу предложил. Мое уважение к вам так велико, что я предлагаю вам вступить в круг этих избранных. Вот, собственно, все, что я хотел сказать."
ficbook.net/readfic/5689780/15684285#part_conte...
Кстати: ninaofterdingen.livejournal.com/704801.html
читать дальше
"Утром после визита во дворец Алва обнаружил в папке приватных писем, поданных Теодоро, письмо на плотной сиреневатой бумаге, надушенное фиалковой водой и запечатанное незнакомым ему женским перстнем-камеей с изображением некоего безголового четвероногого. Алва распечатал письмо и начал читать округлые, с правильным нажимом, но несколько нервно забирающие вверх буквицы:
«Герцог!
Вы, наверное, будете презирать меня за эту несдержанность и откровенность, но поверьте: если бы вы в один из этих дней — о, я знаю, что для вас они полны забот и дел, важность которых я не могу даже представить себе — но если бы вы все же хоть на несколько минут заглянули к нам, я никогда не посмела бы докучать вам глупыми письмами.
Вы прислали за мной, попросили брата привезти меня в столицу, подарили Бьянко — но я не уберегла ваш дар, а в столице остаюсь в таком же затворе, каким был для меня родовой замок. Зачем вы вырвали меня из моей глуши? Наверное, мама уже нашла бы мне жениха и, кто знает, возможно, в следующий год я стала бы матерью какого-нибудь надорского лэрда, и научилась быть счастливой, но ваши слова, то, как вы говорили со мной, ваш дар — все это вселило в меня надежду, которую я, наверное, не должна была бы питать. Иногда мне кажется, что лучше бы я вас не знала.
Нет, что за глупости! Забудьте, что я написала выше, я никогда не смогу быть счастлива ни с кем другим! Так рассудил сам Создатель, чтобы мой брат стал вашим оруженосцем, а я… я, может быть… Нет, я совершенно не могу этого написать! Как ни ужасно то, что мне говорили о вас, как ни любила я отца — но я дочь воина и понимаю, что такое превратности военной жизни. Вы просто оказались по разные стороны меча, а я — возможно, та, что сломает этот меч. Я видела раньше в снах человека, который увозил меня прочь из дома, от всей этой тоски и боли — и теперь понимаю, что это были вы. Ваш взгляд наполнял сердце томлением, ваш голос слышался в ночи, когда молчало все. Как только вы ворвались на улицу и раскидали этих негодяев, в сердце моем словно вспыхнул огонь маяка. „Вот он!“ — сказала я себе. Припомните свои сны — наверное, вы тоже меня видели, хоть и не знали.
Говорят, вы погубили многих женщин. Наверное, вы погубите и меня. Поверьте, мне все равно! Если гибнуть, то лучше так, чем изнывая в молчании. Прошу вас, умоляю о встрече. Скажите лишь одно слово — да или нет.
Мне самой страшно перечитывать все, что я написала. Сейчас я запечатаю письмо и поскорее отправлю его с милой Селиной, пока мной вновь не овладела трусость и я не сожгла его, как другие. Я знаю, что это письмо может стать моим приговором, но я верю, что ваша честь не допустит этого, и всем сердцем полагаюсь на вас».
Подпись отсутствовала, да и без нее все было ясно. Алва спросил Теодоро:
— Кто доставил письмо?
— Компаньонка герцогини Окделл, — ответил секретарь.
Алва осторожно положил письмо в огонь камина и смотрел, как пламя пожирает строки, способные погубить вложенную в них юную и пылкую душу.
— Его никто не доставлял. Его не было.
— Не было, — согласился Теодоро.
Личная папка шла последней, после нее дел не было. Алва протянул секретарю проект своего доклада и сказал:
—Перебелите. На лучшей бумаге. Это будет читать король, пишите покрупнее.
— Слушаюсь, — Теодоро взял исчерканные листки, пробежал глазами первую страницу с титулом. Если и удивился, то виду не подал.
— Работайте прямо здесь, — разрешил Алва. — Меня до вечера не будет.
Велел Хуану подать платье для прогулок и позвал цирюльника, чтобы побриться дочиста и придать рукам и ногтям, испачканным в чернилах после ночи над докладом, тот вид, какой пристал герцогам, а не писарям.
Пока руки отмокали в теплой мыльной воде, обдумывал, что скажет девице Окделл.
Как ни искал, не мог найти в себе досаду на ее поступок. Письмо было неосторожным, компрометирующим, неуместным… но очень искренним. Айрис обладала этой добродетелью в большей мере, чем брат, его искренность была какой-то стреноженной. Он чаще выдавал себя лицом или жестом, чем высказывался. Она же… нет, положительно нельзя отдавать ее в жены кому попало. Эта девушка достойна лучшего.
Побритый, ухоженный и благоухающий, Алва постучался в ворота особняка Фукиано. Его встретила дородная служанка и провела в сад, где барышня Окделл коротала время за книгой. Сеньора Арамона и ее дочь сидели здесь же и вышивали, слушая чтение Айрис. Когда Айрис, увидев Алву, порывисто вскочила и сложила томик, Алва разглядел, что это вторая часть «Дора Кесадо».
— Сударыня… — он склонился к руке девушки и сухо, формально поцеловал выпирающие костяшки. — Прошу, не вставайте. По положению мы равны, а женщине перед мужчиной вставать негоже. Дамы, — он поклонился госпоже Арамоне и ее хорошенькой дочери, присевшим в реверансе. Об остальном и просить не пришлось: капитанша убрала пяльцы в корзинку и сделала знак дочери выйти из беседки.
Из сада они, конечно, не ушли, как того требовали приличия, а садик был совсем крохотный, и говорить приходилось чуть ли не полушепотом.
— Я получил ваше письмо, — сказал Алва, присаживаясь на выщербленные мраморные перила.
Девушка опустила голову, и Алва не видел, как покраснело ее лицо — но увидел, как запунцовели шея и уши. Минуты две он не знал, что еще сказать, и она сумела-таки немного успокоиться и поднять голову.
— Это было неосторожно, — сказал он прямо в распахнутые серые глаза. — Я уничтожил письмо, оправдал ваше доверие — но, по правде говоря, я его недостоин. Честность за честность: я тоже скажу вам, что меня на душе. Будьте мне исповедницей и судьей.
Он потер ладонью лоб, собираясь с мыслями.
— Айрис, если бы я имел наклонность к брачной жизни, я бы женился очень давно. И если бы искал себе жену, то, наверное, это была бы искренняя и безыскусная девушка вроде вас. И, возможно, я бы даже сумел сделать ее счастливой…
Увидев, как приоткрылись ее губы, Алва понял, что несет совсем не то и скорее раздувает ложные надежды, нежели гасит.
— Но я не создан для радостей и горестей супружеской жизни, — сказал он как можно ровней. — Как я уже сказал, я вас недостоин. Все, что вам говорили обо мне — правда. Я негодяй, убийца и губитель женщин. Поверьте, из нашего супружества выйдет одно мученье для нас обоих. Я непостоянен, едва я привыкну к вам, как от скуки брошусь искать других женщин, вы станете ревновать и плакать, считать себя покинутой; я, в свою очередь, буду злиться на вас — и так долгие годы, если вам не повезет и мою жизнь не оборвет шальная пуля. Расспросите госпожу Арамона, каково оно — быть замужем за бессердечным гулякой. Неужели именно этого ищет ваше чистое сердце?
Айрис прерывисто вздохнула. По ее щекам катились слезы. Алва занервничал. Он знал, что делать, когда рыдает придворная жеманница, но это не сработало бы с тихими слезами несчастного ребенка, впервые открывшего для себя любовь.
— Меня уже не исправить, — зачастил он, не давая ей возможности вставить слово. — И поверьте кэналлийской поговорке — в море гораздо больше рыбы, чем видно с берега. Вы еще полюбите, и это будет человек лучше меня. Я же могу вам предложить дружбу. Не спешите отвергать этот дар. Люди не ценят дружбу и не верят, что она возможна между мужчиной и женщиной, но уверяю вас, это основа для долгих отношений гораздо более прочная, чем любовь. Я никогда не был верным любовником, но всегда — верным другом тем немногим избранным, кому свою дружбу предложил. Мое уважение к вам так велико, что я предлагаю вам вступить в круг этих избранных. Вот, собственно, все, что я хотел сказать."
ficbook.net/readfic/5689780/15684285#part_conte...
Кстати: ninaofterdingen.livejournal.com/704801.html
-
-
14.12.2017 в 17:13-
-
15.12.2017 в 13:16-
-
15.12.2017 в 13:21-
-
15.12.2017 в 13:28-
-
15.12.2017 в 13:37-
-
15.12.2017 в 13:41-
-
15.12.2017 в 13:48-
-
15.12.2017 в 13:56-
-
15.12.2017 в 14:26Это все равно не Алва, это не Дик, это не Айрис. Это неизвестно кто. Я бы почитал об Антонио, Джоне и Рейчел. А не "Профессор был неправ, они были не такие".
-
-
15.12.2017 в 15:00-
-
15.12.2017 в 16:25Если бы не эта фраза, я бы промолчал.
-
-
16.12.2017 в 07:31-
-
17.12.2017 в 06:07это красивое и гордое заявление было для меня несколько подпорчено реком на бездарную графомань ниже, а жаль, я даже прониклась белым сиянием плаща. dammit )) ;
-
-
18.12.2017 в 02:39Мне тоже))