Очень хорош. По межкультурной коммуникации он самый лучший, и я жалею, что не читала его раньше. Диалог культур - не такой ужас, как можно подумать по названию, а модель, отражающая реальное положение дел.
В статье проводятся осторожные параллели и намечается некоторая классификация культурных процессов. Культурные процессы в рамках одной культуры делятся на две большие группы: одни процессы отвечают за игру смыслами, другие за реализацию каких-то идей в собственной жизни. Эти процессы реципрокно подавляют друг друга: когда идет один, второй отключается. Сначала (несколько лет или десятилетий) идет выработка новых оттенков смысла, потом применение этих смыслов на практике. Процесс может быть разнесен не во времени, а в культурном пространстве - одни группы вырабатывают смыслы, другие применяют. Лотман подчеркивает, что это не основание ранжировать культуры по развитости\неразвитости или делить на выскую и низкую, все эти процессы происходят в одной и той же культуре на одном и том же уровне.
Яркий пример - "Страдания молодого Вертера" Гёте и эпидемия самоубийств, прокатившаяся по Европе после публикации романа. Подражали герою Гёте люди того же культурного уровня, что и писатель - самая образованная страта тогдашнего общества. Поэтому неправомерно говорить, что деятель культуры творит и парит в эмпиреях, а простота необразованная не понимает искусства и начинает под влиянием произведения стреляться или стрелять в других. Это не простота необразованная, это начинает работать другой культурный механизм. Если деятель культуры об этом механизме не знает, он всё равно работает, и это надо учитывать.
Ещё один пример из самой статьи. Цитата в цитате.
"Можно определенно утверждать, что активность воздействия текста резко возрастает, когда граница, разделяющая семиотические полюсы культуры, пролегает между ним и аудиторией. При расположении по одну и ту же сторону границы текст легче понимается, менее подвержен сдвигам и трансформациям в читательском сознании, но значительно менее активен в своем воздействии на аудиторию. Приведем пример, который именно потому, что он находится на грани психопатологии, обнажает некоторые механизмы превращения автоматизированной игры слов в инструкцию для действия. Материал почерпнут из мемуаров И. В. Ефимова — смотрителя каторжной тюрьмы в Сибири в середине прошлого века. Он описывает следующий случай:
“В одной казенной, вблизи моей квартиры, небольшой избушке жило четверо каторжных: все люди довольно пожилые и более или менее не очень здоровые. Летом, когда случилось убийство, они занимались плетением лаптей <...> Вошедший, положив на место бересту, осмотрелся и, увидев под лавкою спящего топор, взял его, подошел к тому, который пил чай, ударил его по голой шее так ловко, что чуть не отрубил напрочь голову, бросил топор и сел к столу около убитого, свалившегося на пол <...> Я подошел и начал его спрашивать, за что он убил товарища. Вот содержание того, что он отвечал: „В заводе есть казак Казачинский (действительно, был), казак-чинский, казак чиновный. Я как-то иду ночью около его дома, а он, подозвав меня к окну, у которого сидел, показал мне на месяц, который хорошо и ярко светил, и спросил: „А это что?" Я ответил ему: „Месяц"; а он говорит: „Месяц, месяц, умесяц, умей сечь" (в оригинале явно был цокающий говор: “умей сец”. — Ю. Л.); вот я и секанул". Показание, данное им производившему об этом следствие полицмейстеру, было повторением этого рассказа”.
Эпизод этот характерен своей ощутимой связью с мифологическими ситуациями. Игре слов приписывается магическое значение: она воспринимается и как предсказание, и как инструкция к действию, и как знак, по которому опознается имеющий право такие инструкции давать (Казачинский — казак чинский). Текст создается как нарочито многозначная словесная игра, а читается как однозначная инструкция для действия.
Аналогичные явления наблюдаются при переключении текстов авангардистской культуры XX в. в массовое сознание. Было бы ошибкой толковать это как Versunkene Kultur, “опускание” некоторой изысканной культуры в малокультурную сферу. Бесспорно, что и “казак чинский”, и послушный ему убийца принадлежат к одному культурному типу. Разница определяется здесь не оппозицией “верх — низ”, а противопоставлением ориентации на свободную от внешне-смысловых интерпретаций словесную игру — ориентации на программу действия и однозначную связь между словом и поступком. Обе эти ориентации представляют собой противоположные, но одноуровневые тенденции сознания.
Как убедительно показали работы Л. Я. Балонова и его сотрудников, на уровне индивидуального сознания обе они необходимы для полноценного мышления и нормальной речевой деятельности. Несостоятельность трактовки одной из тенденций как более высокой умственной деятельности, а другой — как более примитивной хорошо иллюстрируется примером из “Войны и мира” Толстого. Речь идет о том месте, где говорится о мечтах княжны Марьи сделаться странницей: “Часто, слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить все и бежать из дому”. Здесь идущая из глубины веков традиция, превратившаяся в устах ее носителей в “механические рассказы”, то есть в чисто словесный и автоматизированный текст, воспринимается получателем как нечто непосредственно связанное с его деятельностью."
Титулы "государь" и "господарь" встречается в древнерусских грамотах, начиная с XIV века. "Господарь" - слово южнорусское, и в Польше, Литве, Молдавии, где этот титул встречается, он не означает государя и государства. Даже на примере украинского видно, что господарь и господарство - это хозяин и хозяйство, частное владение и частное имущество, никаких сверхличностных коннотаций. Традиционно считается, что титул "государь" происходит от титула "господарь" - или наоборот. Другими словами, из России шло влияние в Литву и Польшу или из литовской канцелярии в Москву. Какая ни какая, но это проблема, и ее решение зависит от того, какая форма встречается раньше.
В древнерусских текстах оба слова передаются одинаковой формой: ГСДРЬ, которую издатели летописей, рукописей и прочих древностей с самого начала издательской деятельности (где-то со времен Мусина-Пушкина) передают как "государь". Проблема решается, не успев появиться. А. Золтан. К предыстории русск. «государь». - С. 554 - 590.
Как работает фандом, никому рассказывать не надо. Основная проблема этого культурного феномена - отсутсвие талантливых авторов, которые хотели бы тратить силы на чужой мир вместо того, чтобы придумывать свой. Другими словами, Вергилиев мало, каждый хочет быть каким угодно, но Гомером. Тем не менее чудеса случаются, тексты автора Алва с мозгами тому пример. На данный момент переписаны первая и почти вся вторая книги, и мне они нравятся больше, чем канон. И один примечательный отрывок из этого текста для всех: читать дальше "Утром после визита во дворец Алва обнаружил в папке приватных писем, поданных Теодоро, письмо на плотной сиреневатой бумаге, надушенное фиалковой водой и запечатанное незнакомым ему женским перстнем-камеей с изображением некоего безголового четвероногого. Алва распечатал письмо и начал читать округлые, с правильным нажимом, но несколько нервно забирающие вверх буквицы: «Герцог! Вы, наверное, будете презирать меня за эту несдержанность и откровенность, но поверьте: если бы вы в один из этих дней — о, я знаю, что для вас они полны забот и дел, важность которых я не могу даже представить себе — но если бы вы все же хоть на несколько минут заглянули к нам, я никогда не посмела бы докучать вам глупыми письмами. Вы прислали за мной, попросили брата привезти меня в столицу, подарили Бьянко — но я не уберегла ваш дар, а в столице остаюсь в таком же затворе, каким был для меня родовой замок. Зачем вы вырвали меня из моей глуши? Наверное, мама уже нашла бы мне жениха и, кто знает, возможно, в следующий год я стала бы матерью какого-нибудь надорского лэрда, и научилась быть счастливой, но ваши слова, то, как вы говорили со мной, ваш дар — все это вселило в меня надежду, которую я, наверное, не должна была бы питать. Иногда мне кажется, что лучше бы я вас не знала. Нет, что за глупости! Забудьте, что я написала выше, я никогда не смогу быть счастлива ни с кем другим! Так рассудил сам Создатель, чтобы мой брат стал вашим оруженосцем, а я… я, может быть… Нет, я совершенно не могу этого написать! Как ни ужасно то, что мне говорили о вас, как ни любила я отца — но я дочь воина и понимаю, что такое превратности военной жизни. Вы просто оказались по разные стороны меча, а я — возможно, та, что сломает этот меч. Я видела раньше в снах человека, который увозил меня прочь из дома, от всей этой тоски и боли — и теперь понимаю, что это были вы. Ваш взгляд наполнял сердце томлением, ваш голос слышался в ночи, когда молчало все. Как только вы ворвались на улицу и раскидали этих негодяев, в сердце моем словно вспыхнул огонь маяка. „Вот он!“ — сказала я себе. Припомните свои сны — наверное, вы тоже меня видели, хоть и не знали. Говорят, вы погубили многих женщин. Наверное, вы погубите и меня. Поверьте, мне все равно! Если гибнуть, то лучше так, чем изнывая в молчании. Прошу вас, умоляю о встрече. Скажите лишь одно слово — да или нет. Мне самой страшно перечитывать все, что я написала. Сейчас я запечатаю письмо и поскорее отправлю его с милой Селиной, пока мной вновь не овладела трусость и я не сожгла его, как другие. Я знаю, что это письмо может стать моим приговором, но я верю, что ваша честь не допустит этого, и всем сердцем полагаюсь на вас». Подпись отсутствовала, да и без нее все было ясно. Алва спросил Теодоро: — Кто доставил письмо? — Компаньонка герцогини Окделл, — ответил секретарь. Алва осторожно положил письмо в огонь камина и смотрел, как пламя пожирает строки, способные погубить вложенную в них юную и пылкую душу. — Его никто не доставлял. Его не было. — Не было, — согласился Теодоро. Личная папка шла последней, после нее дел не было. Алва протянул секретарю проект своего доклада и сказал: —Перебелите. На лучшей бумаге. Это будет читать король, пишите покрупнее. — Слушаюсь, — Теодоро взял исчерканные листки, пробежал глазами первую страницу с титулом. Если и удивился, то виду не подал. — Работайте прямо здесь, — разрешил Алва. — Меня до вечера не будет. Велел Хуану подать платье для прогулок и позвал цирюльника, чтобы побриться дочиста и придать рукам и ногтям, испачканным в чернилах после ночи над докладом, тот вид, какой пристал герцогам, а не писарям. Пока руки отмокали в теплой мыльной воде, обдумывал, что скажет девице Окделл. Как ни искал, не мог найти в себе досаду на ее поступок. Письмо было неосторожным, компрометирующим, неуместным… но очень искренним. Айрис обладала этой добродетелью в большей мере, чем брат, его искренность была какой-то стреноженной. Он чаще выдавал себя лицом или жестом, чем высказывался. Она же… нет, положительно нельзя отдавать ее в жены кому попало. Эта девушка достойна лучшего. Побритый, ухоженный и благоухающий, Алва постучался в ворота особняка Фукиано. Его встретила дородная служанка и провела в сад, где барышня Окделл коротала время за книгой. Сеньора Арамона и ее дочь сидели здесь же и вышивали, слушая чтение Айрис. Когда Айрис, увидев Алву, порывисто вскочила и сложила томик, Алва разглядел, что это вторая часть «Дора Кесадо». — Сударыня… — он склонился к руке девушки и сухо, формально поцеловал выпирающие костяшки. — Прошу, не вставайте. По положению мы равны, а женщине перед мужчиной вставать негоже. Дамы, — он поклонился госпоже Арамоне и ее хорошенькой дочери, присевшим в реверансе. Об остальном и просить не пришлось: капитанша убрала пяльцы в корзинку и сделала знак дочери выйти из беседки. Из сада они, конечно, не ушли, как того требовали приличия, а садик был совсем крохотный, и говорить приходилось чуть ли не полушепотом. — Я получил ваше письмо, — сказал Алва, присаживаясь на выщербленные мраморные перила. Девушка опустила голову, и Алва не видел, как покраснело ее лицо — но увидел, как запунцовели шея и уши. Минуты две он не знал, что еще сказать, и она сумела-таки немного успокоиться и поднять голову. — Это было неосторожно, — сказал он прямо в распахнутые серые глаза. — Я уничтожил письмо, оправдал ваше доверие — но, по правде говоря, я его недостоин. Честность за честность: я тоже скажу вам, что меня на душе. Будьте мне исповедницей и судьей. Он потер ладонью лоб, собираясь с мыслями. — Айрис, если бы я имел наклонность к брачной жизни, я бы женился очень давно. И если бы искал себе жену, то, наверное, это была бы искренняя и безыскусная девушка вроде вас. И, возможно, я бы даже сумел сделать ее счастливой… Увидев, как приоткрылись ее губы, Алва понял, что несет совсем не то и скорее раздувает ложные надежды, нежели гасит. — Но я не создан для радостей и горестей супружеской жизни, — сказал он как можно ровней. — Как я уже сказал, я вас недостоин. Все, что вам говорили обо мне — правда. Я негодяй, убийца и губитель женщин. Поверьте, из нашего супружества выйдет одно мученье для нас обоих. Я непостоянен, едва я привыкну к вам, как от скуки брошусь искать других женщин, вы станете ревновать и плакать, считать себя покинутой; я, в свою очередь, буду злиться на вас — и так долгие годы, если вам не повезет и мою жизнь не оборвет шальная пуля. Расспросите госпожу Арамона, каково оно — быть замужем за бессердечным гулякой. Неужели именно этого ищет ваше чистое сердце? Айрис прерывисто вздохнула. По ее щекам катились слезы. Алва занервничал. Он знал, что делать, когда рыдает придворная жеманница, но это не сработало бы с тихими слезами несчастного ребенка, впервые открывшего для себя любовь. — Меня уже не исправить, — зачастил он, не давая ей возможности вставить слово. — И поверьте кэналлийской поговорке — в море гораздо больше рыбы, чем видно с берега. Вы еще полюбите, и это будет человек лучше меня. Я же могу вам предложить дружбу. Не спешите отвергать этот дар. Люди не ценят дружбу и не верят, что она возможна между мужчиной и женщиной, но уверяю вас, это основа для долгих отношений гораздо более прочная, чем любовь. Я никогда не был верным любовником, но всегда — верным другом тем немногим избранным, кому свою дружбу предложил. Мое уважение к вам так велико, что я предлагаю вам вступить в круг этих избранных. Вот, собственно, все, что я хотел сказать." ficbook.net/readfic/5689780/15684285#part_conte...
Такая усталость, что небо, казалось, распалось на тысячу звезд. И вдруг они все потерялись. Но что-то осталось, хоть что-то осталось? – Ответь на вопрос! Заря задержалась… Лампадка, как завязь… И жизнь оказалась дорогою слез.
И в небе России летает лишь Сирин. А где ж Алконост?
Внук Дмитрия Донского, великий князь Московский Василий Васильевич мало известен ширкой публике. О нем могут вспомнить, что прозывался он Тёмным, потому что политический соперник Дмитрий Шемяка (тоже внук Дмитрия Донского) ослепил Василия, чтобы лишить его права на престол, однако этот метод, безотказный в Византии, не сработал в России: вся Москва вторично присягнула слепому князю, а митрополит освободил Василия от крестного целования, которое тот вынужден был дать Дмитрию, чтобы освободиться из плена.
Именно Василию пришлось принимать решение по Флорентийской унии, которая состоялась в 1439 году. С католической стороны в подготовке унии принимал участие любимец гуманистов Николай Кузанский. Византийский патриарх принял унию, русский патриарх Исидор приехал в Москву с вестью о соединении церквей и отслужил в Успенском соборе по латинскому обряду. Василий отказался это признать, Исидора сместили, нового митрополита выбрали собором епископов, положив тем самым начало автокефалии русской церкви, и в очередной раз упустили возможность стать настоящим европейским народом, к большой горести Чаадаева и западников.
На фоне таких судьбоносных событий нижеследующий штрих всего лишь курьёз, но любопытный:
"В последний год правления Василия II (1461—1462) у него появилась новая печать. Изображение Гелиоса на колеснице четверкой осталось, но на оборотной стороне восковой печати, прикладывавшейся к договорам, теперь было оттиснуто другое изображение. С наружной стороны новая печать была продолговатой, как и старая с Гелиосом на колеснице, а каменная вставка—восьмиугольной. В драгоценный камень врезано изображение льва, атакующего змия. На первый взгляд невозможно определить, где аверс, а где реверс этой двойной печати, поскольку надпись на каждой стороне одинакова: «Печать великого князя Василья Васильевича». Откуда попал к Василию II этот необычный камень и что должно было означать изображение, пока неясно. Образцы с такой иконографией нигде не обнаружены, не связана она и с классической мифологией. Наиболее близкая античная параллель—это столь же загадочное изображение льва, атакующего дельфина, известное лишь в единственном экземпляре." Г. Алеф. Заимствование Москвой двуглавого орла: точка зрения несогласного. - С. 639
Статья о том, как сложно разобраться с торками, половцами и берендеями в средневековье: сами они себя называют не так, как их называют соседи, в Византии их называют не так, как на Руси, и вообще всё чрезвычайно запущено. "Иногда же, действительно, различные племена кочевников объединялись, чтобы вместе совершить какой-нибудь набег, и тем вносили еще большую путаницу в терминологию" (Д. Расовский. Печенеги, торки и берендеи на Руси и в Угрии - С. 97)
Четырёхтомник Рихарда Хеннига "Неведомые земли", Terrae Incognitae, был в нашей поселковой библиотеке, правда, всего два тома - второй и четвертый. Достоинства этой книги я оценила еще в школьные годы. Она состоит из коротких историкогеографических исследований: сначала приводятся первоисточники по какому-то географическому вопросу (Геркулесовы столпы, путешествие китайского императора к богине Сиванму или открытие Винланда), а потом даётся анализ географических реалий, которые стоят за этим рассказом. Иногда захватывается и общекультурный фон, но специально историей идей автор не занимается.
Последние впечатления об этой книге (я недавно ее скачала на падабуме полностью) - это великолепный свод географических идей конца XIX - начала XX века. Труд выходил в тридцатые годы, но цитируются авторы еще прошлого века, и даже восемнадцатого - не как материал, который надо интерпретировать, а как живой источник научных идей. В физике ссылки на Лавуазье или Ампера без комментариев и уточнений вообще невозможны, даже в школьном учебнике, а у Хеннига можно на такое посмотреть.
Ну и впечатливший меня человек из эпохи Паганеля - это герцог Абруццкий, принц и первооткрыватель, адмирал и путешественник, альпинст и полярник, что-то невероятное. Посмотрите его биографию в википедии: совершил кругосветное путешествие, первым взошёл на гору Святого Ильи (5489 м) на Аляске, экспедиция в Арктику, экспедиция в Уганду, мировой рекорд подъёма на высоту для того времени (7498 м). Способностью конвертировать высокое общественное положение в реально интересные занятия этот человек мне напоминает Петра Первого.
В Уганде герцог Абруццкий прояснил вопрос об истоках Нила - в связи с этим его упоминал Хенниг - и был первым европейцем, который по этому поводу смог что-то добавить к известиям Клавдия Птолемея. Волшебно, по-моему.
Одним словом, тот дух поисков и открытий, который вдохновлял не только Саню Григорьева и капитана Татаринова, но и Борна с Гейзенбергом, веет в четырехтомном компендиуме дотошного немецкого профессора: padabum.com/d.php?id=31634
Стендаль в Японии есть благодаря книгам Оэ: главный герой большинства его романов - Жюльен Сорель. Пруст в Японии присутствует в массовой культуре на уровне цитирования и ссылок: его читает персонаж известной антиутопии "Психопаспорт", а также Аомамэ и Тамару из предпоследнего шедевра Мураками про 1Q84 год. Оруэлла там нет совсем, несмотря на притягивание его за уши к ситуации, а вот Пруст есть.
В который раз не устаю поражаться, что люди, называющие христианство религией рабов, променивают его на вот эту вот систему: сами ставят между собой и Богом какую-то псевдобожественную сущность, прекрасно отдавая себе отчет, что христианство об этом не учит, что они сами придумали, будто это божество, и поклоняются ей, принижают себя всячески - перед кем? Перед собственной выдумкой в лучшем случае, перед наглым демоном в худшем. И называют это гордо свободой.
В VIII веке Византию потрясали иконоборческие споры, и были даже императоры-иконоборцы, некоторые весьма успешные в плане внешней политики и имперского строительства. Именно в те времена иконопочитательская оппозиция выработала идеологическую стратегию, позволяющую обращаться за военной помощью к другим государствам и требовать политического давления на империю для изменения церковной политики внутри страны. Ведущий теоретик-идеолог-обоснователь - Феодор Студит. Подробности в статье Л. В. Луховицкого "Византийская ойкумена в иконоборческой полемике", статья подготовлена в рамках проекта «Держава Ромеев от Константина Великого до Константина Багрянородного: идея единства империи» при поддержке Фонда развития ПСТГУ.
Сама я Соловьева не читала (по карйней мере, эти его софиологические труды), излагаю по книге "Феномен иконы", 2009 г, изданной Российской академией наук, Институтом философии.
Итак, София, душа мира, является свободным субъектом тварного бытия, обладающим свободой самостоятельных действий (с. 364), Обладая свободой воли, душа может сосредоточиться на самой себе, стать независимым божественным началом и прекратить свою функцию управления творением в качестве поредницы между ним и Божеством. Тогда творение обрекается (что и происходит в реальной земной истории) на отпадение от божественного всеединства и вся тварь повергается в рабство сущеет и тлению (с. 365). Прочно опираясь на высвеченные еще древностью (особенно гностиками) дуалистические принципы и архетипы бытия, Вл. Соловьев полагает хаос в качестве в качестве негативно-потенциальной основы всего мироздания «Хаос, т. е. отрицательная беспредельность, зияющая бездна всякого безумия и безобразия, демонические порывы, восстающие против всего положительного и должного, – вот глубочайшая сущность мировой души и основа всего мироздания» (VII126). (с. 366)
Вот что пишет по поводу Соловьева Карташов (разделение на абзацы моё):читать дальше
"Как борец против одностороннего, внеисторического уклона в богословии, Соловьев являет пример богослова-ортодокса, богослова-халкидонца. Но его идеи и построения внутри православных рамок Халкидонского ороса являются новым, свободным добавлением философа.
Приветствуя ортодоксальные рамки, усвоенные Соловьевым как завет Халкидона, мы критически относимся к его богословским построениям внутри этих рамок. Ум человеческий, конечно, никогда не может остановиться в поисках разгадки тайны взаимоотношений Творца и твари, Бесконечного и конечного, Божества и человечества, хотя разъяснить эту тайну, как и тайну всякого догмата, нам не дано. Но посильный подвиг ума в прояснении бесконечного горизонта тайн, разумеется, лежит на святом пути служения истине Христовой. Соловьев на этом, так сказать, внутреннем фронте догмата, внутри халкидонских барьеров воздвиг две философские вехи: "всеединство" и "софиологию".
"Всеединство" - это для него, как и для всякого философа, соблазнительно-универсальный, всеохватывающий, все венчающий фокус, в котором перекрещивается и которым связуется весь состав бытия относительного, а вкупе и... абсолютного! Вот этого salto mortale от конечного к Бесконечному никакой философский экстаз не обязывает нас допускать. Это один из болотных огоньков, заводящих философов в бесшумный провал на вершинах их последних достижений.
Другой крылатый конь, не только рациональный, но и мистический, на котором Соловьев перелетает через страшный зев пропасти между Богом и миром, это давно заброшенная и полузабытая София. Повторяя тысячелетне-древние попытки и эллинской философии, и библейского хохмизма, и раввинской каббалы, и бурной гностической фантастики иллюзорно заполнить пропасть между Творцом и тварями, Соловьев избирает для этого орудием самый чистый, освященный библейским языком образ Софии, и этим по инерции надолго заражает наших религиозно-философствующих мыслителей и поэтов.
Не споря ο законных границах софийной мифологемы, мы здесь хотим только указать на коренную логическую порочность самого замысла найти в тумане "всеединства" и на крылах "софийного эона" нечто среднее между Единицей и нулем, между Сущим и ничто, Абсолютным и относительным, между Богом и всем, мыслимым вне Бога. Тут качественная, ничем количественно не заполнимая антиномия между плюсом и минусом, между да и нет.
Никакой постепенностью, никакими мостами из эонов нельзя прикрыть онтологического разрыва между двумя полярностями. Это явный абсурд и самообман, будто можно онтологически сочетать Абсолютное с относительным путем постепенного вычитания из него неких частиц абсолютности с заменой их равновеликими частями относительности вплоть до полного перехода или превращения Абсолютного в относительное. Равно абсурдна и обратная процедура.
На деле, каждая ступень или каждый момент такой процедуры есть просто момент упразднения бытия одной категории другою, а не их сочетания, объединения. Многостепенность таких процедур есть чистейшая логическая иллюзия, философский самообман. На нем построена вся импотентная фантастика гностицизма, его эономания. Но она совершенно бесполезна в постижении паралогической тайны соотношения Творца и творения. Тайна эта - непреложный факт. Она дана. Ее нельзя понять, а нужно просто принять, не лукавя нашим малосильным разумом. "Ни ходатай, ни ангел, но Сам Господи воплощься и спасл еси всего мя человека". Посредники по сущности, по бытию, посредники онтологические тут исключены. Никаким crescendo-diminuendo от твари к Богу et vice versa не создать сплошной непрерывности, и в любую из миллиметрических щелей проваливается, как в бездну, все построение. Если даже в мире вещей относительных мы вынуждены оперировать антиномиями, то как же не преклониться пред антиномией из антиномий и не перестать посягать на постижение разумом непостижимого? И идея "всеединства", т. е. ее незаконная претензия на слияние Абсолютного с относительным, должна быть отброшена в онтологические границы сотворенного космоса. Да, космическое бытие всеедино и не само по себе, а по воле Творца и "Вседержителя", всю тварь "содержащего", "животворящего", но ею никак не содержимого.
Соблазнив и запутав в гностико-пантеистические двусмысленности всю высокодаровитую школу своих учеников, сам Соловьев безупречен с точки зрения Халкидонского ороса в ортодоксальном утверждении принципа Богочеловечества, как светоча, озаряющего своими теократическими лучами историю человечества и всего космоса." www.magister.msk.ru/library/bible/history/karts... По-моему, вывод как-то не совсем от этого рассуждения.
На этой неделе я встретила два артефакта, которые как будто выпали из параллельной реальности прямо на стол моего кабинета.
Первый - сборник политических речей Виктора Ющенко - в печатном виде, толстый том, гладкая бумага, отличный шрифт, державной мовой, всё как положено. Читаешь и зависаешь между мирами. Даже одно предложение оказывает это воздействие: "Люблинська уния - событие мирового значения, определившее облик цивилизации" или "Слава Донеччине, слава Украине!". Мощная вещь, останавливает взгляд любого, кто входит в кабинет.
А второй - просто название: Этот же прием Соловьев применил в том же году для изложения своей глубоко интимной концепции Вечно-Женственного в стихотворении 'Das Ewig-Weibliche (слово увещевательное к морским чертям)'. Из того же Бычкова
"Неоправославная эстетика в личностях прежде всего Флоренского и Булгакова, активно опираясь на эстетику Вл. Соловьева, ввела в пределы своего рассмотрения практически все существенные явления художественной культуры и попыталась решить их с позиций православного миропонимания, переосмысленного, однако, в духе своего времени. Существенную роль в этой эстетике играла, как мы достаточно часто убеждались, новая духовная наука, впервые сформулированная в качестве таковой Вл. Соловьевым, – софиология, хотя истоки ее уходят в глубокую древность. Софиология стала как бы теоретическим credo неоправославной эстетики и культурологии."
"У самого Соловьева идея Софии стояла в центре его философии, поэзии, жизни, а его софиология открыла новую и яркую страницу в этом учении – неоправославную, талантливо дописанную уже в XX в. о. Павлом Флоренским и о. Сергием Булгаковым"
"Под влиянием Вл. Соловьева и особенно П.А. Флоренского он [о. С. Булгаков] поставил учение о Софии в центр своего миропонимания. Более того, софиологию он рассматривал как особую синтетическую богословскую науку, значительно возвышающуюся над философией и фактически являющуюся новым современным этапом православного богословия. Софиология о. Сергия – это неоправославие в прямом и полном смысле слова." Бычков В. В. Феномен иконы. - М.:Ладомир, 2009. azbyka.ru/otechnik/ikona/fenomen-ikony/13
Виктор Васильевич Бычков (род. 4 сентября 1942, Москва) — советский и российский философ, историк эстетики, доктор философских наук. Библиография: Бычков В. В. Византийская эстетика. Теоретические проблемы. — М.: Искусство, 1977. Бычков В. В. Эстетика поздней античности. II—III века. — М.: Наука, 1981. Бычков В. В. Эстетика Аврелия Августина. — М.: Искусство, 1984. Бычков В. В. Малая история византийской эстетики. — Киев: Путь к Истине, 1991. Бычков В. В. Русская средневековая эстетика. XI—XVII века. — М.: Мысль, 1992, 2-е изд. 1995. Bychkov V. V. The Aesthetic Face of Being. Art in the Theology of Pavel Florensky. — Crestwood, NY: St.Vladimir’s Seminary Press, 1993. Бычков В. В. Духовно-эстетические основы русской иконы. — М.: Ладомир, 1995. Бычков В. В. Эстетика отцов церкви. — М., Ладомир, 1995. Бычков В. В. 2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica. В 2-х томах. — СПб. — М.: Университетская книга, 1999; 2-е изд. 2007. Бычков В. В. Эстетика. — М., Гардарики, 2002 (2-е испр. изд. 2004, 3-е изд. 2007) Бычков В. В. Эстетика. Краткий курс. — М.: Проект, 2003. Бычков В. В. Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века (автор проекта, ведущий автор, руководитель авторского коллектива, отв. редактор В. Бычков). — М.: РОССПЭН, 2003. Бычков В. В. Русская теургическая эстетика. — М.: Ладомир, 2005. Бычков В. В. Художественный апокалипсис культуры. Строматы XX века. В 2 книгах. — М.: Культурная революция, 2008.
Итак, дорогие друзья, если автор клевещет на софиологию, неоправославие, Соловьева или Булгакова, мне хотелось бы узнать об этом сейчас. Буду признательна за помощь.
Донбасс несколько десятилетий находился в составе Украины, которая занимает пограничное положение между двумя культурами – русской и европейской. Донбасс в этой поликультурной среде всегда имел собственную идентичность, и к 2014-му году оказался на границе между Россией и Украиной. Насколько оправдана культурно эта граница? Можно ли считать Донбасс в культурном плане частью русского мира? Реализуются ли на Донбассе в годы последней войны какие-то именно русские культурные константы? Культуру можно определить как типичные для данного социума способы поведения и мышления, которые материализуются в системе искусственно созданных предметов, функционирующих в этом социуме, а в идеальном плане существуют в виде мировоззренческих конструкций, которые воплощаются в культурных архетипах. Культурные архетипы суть архаические первообразы, символически представляющие человека, его место в мире и обществе. Культурные архетипы воплощают ценностные ориентации, задающие образцы жизнедеятельности людей данного социума [3]. Символический характер архетипа позволяет выражать онтологические основания культуры разными способами, то есть задаёт множество вариантов реализации в рамках одного образа. Кроме того, архетип позволяет поднимать статус индивидуального действия в рамках культуры до общезначимого, преодолевая и тем самым связывая разные уровни реальности [Там же]. Русский культурный архетип отличается двумя основными чертами. Первая черта выражается в нормативном требовании самоограничения, вторая – в апокалиптическом восприятии времени [4]. Обе они синтезируются в образе святого царства. Согласно исследованиям Топорова [5], русская народная культура пансакральна и стремится освятить все жизненные проявления человека и природы. К дохристианскому периоду восходят представления о борьбе Правды и Кривды. Русский народный апокалипсис выражается в победе Кривды на земле [1]. Гиперсакральность в этом случае оборачивается своей противоположностью, десакрализованностью, мир воспринимается как лежащий во зле. Однако святое царство, царство Правды, принципиально достижимо. Оно является идеалом, и в силу этого задаёт модели поведения в нашем времени и пространстве, которые выражаются в нормативном самоограничении ради социального целого. Под влиянием христианского учения, воспринятого через призму византийской традиции, образ святого царства трансформировался в образ странствующего царства, которое должно реализоваться в России. Архетип странствующего царства послужил основой для усвоения в русской культуре концепции России как третьего Рима – последней в этом мире православной империи. Таким образом, русское государство понимается как пространство, где правда в принципе может быть реализована. Правда эта может выступать как православие, как единственно верное марксистское учение и передовой общественный строй и так далее. Русская жизнь представляет собой начало освящения, преобразования всего мира. Это постепенное изменение возможно при полной самоотдаче вплоть до самопожертвования всех причастных царству, реализующих таким образом правду на земле. Война на Донбассе показала, что нормы социального действия больших групп людей в этом культурном регионе включают в себя самоотдачу, сострадание, стойкость, стремление защитить и помочь. Эти нормы ярко проявились в широком добровольческом движении, сформировавшем армии республик из людей не только Донбасса, но всего русского мира, которые бросили налаженную жизнь ради защиты невинных людей от несправедливости. Также эти нормы реализованы в поведении самих жителей Донбасса, которые старались делать всё возможное для помощи людям, страдающим от несправедливой войны. Например, в осаждённом Луганске летом 2014 года, когда не было света, газа воды, артисты кукольного театра играли спектакли бесплатно прямо на улицах города, чтобы развеселить детей, которые оказались под обстрелами (больше данных в [2]). Участники войны со стороны республик воспринимают Донбасс как пространство, в котором может реализоваться альтернатива мировому капиталистическому обществу. Новороссия для многих добровольцев является символом территории, где может быть осуществлено правильное государственное устройство, а это основная черта архетипа странствующего царства. Таким образом, в военной обстановке на Донбассе проявились обе характерные черты русского архетипа – самоограничение как норма и стремление защищать правду в конкретном пространстве, Донбассе, которое воспринимается как возможное начало переустройства всей жизни на Украине и в России на новых началах. Русский архетип странствующего царства устанавливает нормы и ценности, регулирующие совместное действие жителей Донбасса.
Литература 1. Василенко, И. А. Архетипические основы русской культуры и современная имиджевая политика России [Электронный ресурс] / И. А. Василенко // Перспективы: сетевое издание Центра исследований и аналитики Фонда исторической перспективы. 2015. Режим доступа: www.perspektivy.info/book/arkhetipicheskije_osn... 2. Заславская Е. А. Некоторые особенности культурного слоя Луганска // Четверть века с философией. Луганск, 2015. С. 120 – 129. 3. Любавин М. Н. Архетипическая матрица русской культуры [Электронный ресурс]: дис. на соиск. степ. канд. философских наук: 24.00.01 / Любавин Максим Николаевич; Нижегородский государственный архитектурно-строительный университет. Нижний Новгород, 2002. 245 с. Режим доступа: www.dissercat.com/content/arkhetipicheskaya-mat... 4. Некрасова Н. А. Социокультурные факторы модернизации России в современных условиях [Текст]: автореф. дис. на соиск. учен. степ. кандидата социол. наук (22.00.06.) / Некрасова Наталья Александровна; Курский государственный технический университет. Курск, 2006. С. 8. 5. Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. Первый век христианства на Руси. М.: Гнозис, 1995. С. 8 – 9.
Материалы научной конференции, которая проходила в Донецке в октябре 2017. Называется «Донецкие чтения 2017: Русский мир как цивилизационная основа научно-образовательного и культурного развития Донбасса» donnu.ru/conference2017/publications Там есть моя публикация, выложу отдельно.
В начале XIV века, с французской стороны Пиренеев, в стране Ок располагалась деревушка Монтайю, катарское гнездо. Альбигойский крестовый поход давно закончился, но очаги ереси кое-где оставались. В деревушке на сотню домов жили как католики, так и катары. Местный кюре был катаром, но умер договариваться с инквизицией округа в Каркассоне, так что деревенских не трогали по пустякам. Так потихоньку тянулась там жизнь, пока епископом в Каркассоне не стал знаменитый Жак Фурнье.
Жак Фурнье знаменит тем, что несколько лет спустя после каркассонского преиода своей карьеры стал папой Римским Бенедиктом XII, и именно к нему обращался Варлаам Калабриец, оппнент Григория Паламы в полемике об исихазме, потрясшей всю Ромейскую империю. Варлаам, похоже, считал реальной унию с Восточной церковью, если Рим закроет глаза на филиокве, хотя бы на первом этапе. Папа резко ответил, что темы, по которым высказался святой престол, более не обсуждаются, и вопрос с унией был закрыт на сто лет. Так вот, уже в бытность главным инквизитором в Каркассоне Жак Фурнье показал себя человеком энергичным. С инквизицией договориться стало нельзя. В Монтайю начались аресты и дознания, и протоколов этих дознаний за двенадцать лет деятельности епископа набралось несколько томов.
В первой половине XX века во Франции эти материалы были опубликованы, а в семидесятые годы Ле Руа Ладюри написал монографию по этим материалам, о культуре и менталитете местных жителей. Книга стала очень популярна во Франции, и действительно читается легко и интересно. По существу о катарской идеологии в действии рассказано очень доходчиво. По форме же - русское издание оформлено так, что живо напоминает рассказ известного математика Литтлвуда: "О книгах Жордана говорили, что если ему нужно было ввести четыре аналогичные или родственные величины (такие, как, например, а, b, с, d), то они у него получали обозначения a, MS, ε2, Π"1, 2." В книге про Монтайю примечания указываются не только банальными цифрами и звездочками, но еще крестиками разной формы и знаками параграфа, вот так:
"Жизнь и смерть Арнаута Каталана" Очень хорошая книжка.
Шедевр микроистории, книга Ле Руа Ладюри о деревне Монтайю, описывает примерно те же края, только на сто лет позже. Арнаут Каталан трудился на несколько десятков лет раньше в том же каркассонском трибунале инквизиции, что и епископ Жак Фурнье, будущий Папа Римский. Арьеж, Памье, Фуа - все эти названия общие для двух книг. У современного историка конфликт катаров и католиков переведен на бытовой уровень, ни жути, ни мистики катарской ереси в его книге нет и в помине. Ну эндура, ну морят голодом стариков и детей - такова особенность местного менталитета, а сейчас давайте рассмотрим денежные отношения в деревне. Хаецкая даёт нужный эмоциональный фон для правильного восприятия.
Да здравствует первая инквизиция и брат Доминик Гуман!
Когда-нибудь ты вылепишь из глины лицо мое, и шрам, и родинку, и каждую морщину, свидетельницу болей и тревог, ты влажными и тёплыми руками коснёшься острых скул, быть может Бог вот так лепил Адама и жизнь в него вдохнул. Твори меня – средь смерти и войны, жизнь на любви замешанная глина, ведь чтобы выжить нам нужна причина, и чтобы умереть – нужна причина, а для любви причины не нужны.