Досократик Парменид, Диоген Лаэртский и Константин Крылов

Не так давно я прочитала понятную философскую статью о Пармениде. Это не такая уж обычная вещь, как кажется. В моей философской жизни такое случается нечасто. Курс лекций Хайдеггера о «Пармениде» может убить надежду у каждого, сюда входящего. Дело в том, что Парменид – философ-досократик, от которых осталось мало и понять которых крайне трудно.

Древнегреческие философы-досократики производят на меня издавна то же впечатление, что и на любого неискушенного читателя. Все эти Фалесы, Анаксимандры и Анаксагоры, которые появляются на первом или втором курсе института, быстро тонут в тумане анекдотов, странных сообщений, которые вообще невозможно как-то понять и обрывков информации, не имеющей отношения ни к чему известному.

Наглядный пример того, как неспециалист воспринимает древнегреческую философию, дает Константин Крылов в своей блестящей стилизации под Диогена Лаэртского. Диоген Лаэрсткий написал книгу «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» примерно во втором веке уже нашей эры, эта книга полна материала, но извлечь его оттуда – задача нетривиальная. Вот как выглядит история русской философии, написанная языком Диогена Лаэртского:

«Занятия философией, как полагают, русские переняли у немцев, а те – у греков, которые первые стали рассуждать о причинах. Немцы же у них всему научились и научили русских. Некоторые говорят, что сделали они это из сострадательности. Иные же приписывают немцам злонравие, ибо русские, чрезмерно воспламенившись любовью к мудрости, забросили все прочие занятия и более ничем не прославились.
Философия в России имела два начала: одно – от Хомякова, а другое — от Чаадаева.
Первая философия называется московской, потому что Хомяков жил в Москве, вторая же – ленинградской, по имени тирана Ленина.
У Хомякова учился Леонтьев, у того – Розанов, у Розанова – Лосев, а у последнего – все прочие московские философы.
Ленинградская же философия берет начало, по мнению одних, с Чаадаева, а другие считают ее родоначальником поэта Пушкина, сочинявшего трагедии, эпиграмы и ямбы. Впрочем, родом этот Пушкин был из Москвы, и сочинил ли он что-нибудь о философии – нам неизвестно. К ленинградской философии, кроме перечисленных, относятся Андреев, а также философ Лурье. Таковы московская и ленинградская философии.
Некоторые ещё называют особую тартусскую философию, созданную грамматистами из Тарту, но она была недолговечной. Основателем её почитают Лотмана, еврея, последним же схолархом тартусцев был Дудаев, чеченский тиран.
Русские философы также разделяются на западников и славянофилов. Западники – это все те, которые рассуждают о России и предметах, считая их постижимыми умом; славянофилы – это те, которые считают Россию и прочие вещи непостижимыми. Об этом хорошо сказал философ Тютчев, известный также ещё и как комический поэт:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.

Некоторые философы оставили после себя сочинения, а иные совсем ничего не писали. Среди последних называют Мамардашвили, Грушина, а также Чаадаева (если не считать нескольких писем). По одному лишь сочинению оставили Галковский, Андреев, Морозов, и некоторые другие. Много написал Дугин, ещё больше Лосев, ещё больше Розанов.
Про иных же философов говорят, что сочинения их были истреблены тиранами, или же другими философами – подобно тому, как сочинения Демокрита были скуплены и сожжены Платоном из зависти.
Теперь нам следует повести речь об этих мужах, начиная с Чаадаева».

Нужно всегда помнить, что значительная часть наших сведений о древних философах, включая обширные цитаты, почерпнута из книги Диогена, которая написана именно так. И если учения Платона еще можно узнать из его собственных диалогов, то от досократиков остались какие-то отрывочные цитаты. И когда Хайдеггер целый семестр читает лекции о Гераклите, от которого сохранилось в общей сложности несколько страниц, не покидает ощущение, что перед нами блестящая игра ума самого Хайдеггера, который умел всякое-разное, например, целый семестр читать лекции о скуке (как сообщает философ Дугин, к настоящему времени написавший уже больше философа Лосева).

Парменид – самый яркий и известный из философов-досократиков, но тем не менее относится к досократикам и разделяет их общую судьбу. О том, что известно любителю философии о Пармениде, я напишу в следующем посте, ибо этот и без того вышел длиннее, чем хотелось бы.

@темы: философия, Крылов, Парменид, Дугин

---

Ещё один аккумулятор всех культур

Витгенштейн пишет о еврейской культуре: «Можно сказать (безотносительно к тому, верно это или нет), что еврейский дух не в состоянии создать хотя бы травинку или цветок. Его искусство сводится к тому, чтобы скопировать травинку или цветок, взращенный иным духом, и набросать с их помощью широкую картину. Для еврейского духа характерно понимать произведение другого лучше, чем тот сам его понимает».

Существует такое же мнение о русской культуре. Безотносительно того, как говорящий оценивает эту ситуацию, в той или иной степени эта идея существует в русской культуре как минимум со времен Чаадаева. Появление такого же взгляда у человека другого народа, с другими ценностями и историей, заставляет задуматься о структурных закономерностях.

Лотман писал, что если взять за образец всех культур свою собственную культуру, то в результате она выступает лишенной всякой специфики. Похоже, австрийский еврей тут попал в ту же ловушку, что и другие начинающие философы: принял собственные нормы и ценности за универсальную систему отсчета и потерял особенное, которое со стороны очень даже заметно.

@темы: Витгенштейн, культура, Лотман

---

Как нужно писать предисловия

Как человек, уже написавший несколько предисловий, оцениваю по-новому предисловие Набокова к английскому переводу романа «Защита Лужина» («The Defense»). Он великолепен.

«Русское название этого романа, «Защита Лужина», относится к шахматной защите, возможно, изобретенной выдуманным мной гроссмейстером Лужиным: имя рифмуется со словом «illusion», если произнести его достаточно невнятно, углубив [u] до [oo]. Я начал писать роман весной 1929 года в Ле Булу — курортном местечке в Восточных Пиренеях, где я тогда охотился за бабочками, — и закончил в том же году в Берлине. С особой прозрачной ясностью я помню наклонную скальную плиту, одетую дубом и падубом, где мне впервые пришла в голову основная тема романа. Мог бы сообщить и другие любопытные детали, если бы относился к себе более серьезно.

«Защита Лужина» промелькнула под моим псевдонимом «В. Сирин» в эмигрантском русском журнале «Современные записки» (Париж), выходившем четыре раза в год, и сразу же после этого была напечатана отдельной книгой в эмигрантском издательстве «Слово» (Берлин, 1930). Это издание в плотной матово-черной бумажной обложке с золотыми буквами, 234 стр., 21 на 14 см., теперь редко встречается, а может стать еще большей редкостью.

Бедному Лужину пришлось тридцать пять лет ждать англоязычного издания. Правда, в конце тридцатых возникло некоторое многообещающее волнение, когда один американский издатель проявил интерес к роману. Но он, как оказалось, принадлежал к тому типу издателя, который мечтает стать для своего автора музой мужского пола, и наша короткая связь была резко оборвана, как только он предложил мне заменить шахматы музыкой и сделать Лужина сумасшедшим скрипачом.

Перечитывая этот роман сегодня, повторяя ходы его сюжета, я чувствую себя как Андерсен, с нежностью вспоминающий свою жертву обеих ладей в партии с невезучим и благородным Кизерицким — который обречен снова и снова принимать ее в бесконечном числе шахматных учебников, с вопросительным знаком вместо памятника. Мою историю нелегко было сочинить, но я испытывал большое наслаждение, заставляя тот или ивой образ и сцену вводить фатальный узор в жизнь Лужина, и придавая описанию сада, путешествия, череды мелких событий сходство с искусной игрой, и особенно в последних главах, где обычная шахматная атака разрушает сокровенные элементы психического здоровья моего бедняги. В этой связи я хотел бы сэкономить время и силы литературных поденщиков и вообще лиц, которые при чтении шевелят губами и вряд ли смогут прочитать роман, лишенный диалогов, когда столько полезного можно набрать из предисловия к нему, – направив их внимание на первое появление темы подернутого морозом окна (связанного с самоубийством Лужина или, точнее, с постановкой им обратного мата самому себе) в главе одиннадцатой; или на то, как мой трогательно угрюмый гроссмейстер вспоминает свои профессиональные поездки, различая их не по солнечным багажным наклейкам и слайдам волшебного фонаря, а по кафелю, каким были облицованы в разных отелях ванные и туалеты в коридорах, — тот пол с белыми и синими квадратами, где он разглядел, восседая на троне, воображаемое продолжение матча, который он тогда играл; или тот дразняще асимметричный, называемый в торговле «агатовым», узор в три арлекиновых цвета, расположенных ходом коня, тут и там прерывающий нейтральный тон в остальном правильно шахматного линолеума между «Мыслителем» Родена и дверью; или какие-то большие глянцево-черные и желтые четырехугольники, чей Н-образный порядок мучительно пересекался охряной вертикальной трубой горячей воды; или тот роскошный ватерклозет, на прекрасных мраморных плитах которого он смутно различил нетронутой ту позицию, над которой размышлял, подперев кулаком подбородок, однажды, много лет назад. Но шахматные эффекты, которые я вставил в текст, ощутимы не только в этих отдельных сценах; их сцепление можно обнаружить в самом основании этого симпатичного романа. Так, например, перед концом четвертой главы я делаю неожиданный ход в углу доски, на протяжении одного абзаца проносится шестнадцать лет, и Лужин, внезапно превращенный в зрелого мужчину и перенесенный на немецкий курорт, оказывается сидящим за садовым столиком и указывает тростью на знакомое окно гостиницы (не последний стеклянный квадрат в его жизни) и разговаривает с кем-то (с дамой, если судить по сумочке, лежащей на железном столике), с кем мы познакомимся только в шестой главе. Ретроспективная тема, начатая в четвертой главе, незаметно переходит теперь в образ умершего отца Лужина, чье прошлое описывается в главе пятой, где мы видим его вспоминающим о ранней шахматной карьере сына и стилизующим ее в уме таким образом, чтобы из этого получилась сентиментальная повесть для юношества. Мы снова переносимся на немецкий курорт в шестой главе и находим там Лужина, который все еще теребит лежащую на столе дамскую сумочку и обращается к своей смутно различимой спутнице, после чего она приобретает более ясные очертания, забирает у него сумочку, упоминает о смерти старшего Лужина и становится определенной частью узора. Вся последовательность ходов в этих трех главах напоминает — или должна напоминать — один тип шахматной задачи, смысл которых не просто в том, чтобы найти мат в столько-то ходов, а в том, чтобы путем так называемого «ретроградного анализа» доказать, что последним ходом черных не могла быть рокировка или что они должны были взять белую пешку en passant.

Нет необходимости в этом элементарном предисловии подробнее останавливаться на более сложных аспектах моих шахматных фигур и развития линий этой партии. Но вот что нужно сказать. Из всех моих русских книг «Защита Лужина» содержит и излучает наибольшую «теплоту» — что может показаться странным, если исходить из распространенного мнения об исключительно абстрактном характере шахмат. В действительности Лужина полюбили даже те, кто совсем не разбирается в шахматах и (или) испытывает отвращение ко всем остальным моим книгам. Он неуклюж, неряшлив, некрасив — но, как очень скоро замечает моя нежная барышня (по-своему чудесная девушка), в нем есть что-то, что перевешивает и грубость его серой плоти, и бесплодность его темного гения.

В предисловиях, которые я в последние годы писал к англоязычным изданиям моих русских романов (скоро выйдет еще несколько предисловий), я поставил за правило адресовать несколько ободряющих слов венской делегации. Настоящее предисловие не должно быть исключением. Психоаналитиков и анализируемых, я надеюсь, порадуют некоторые подробности лечения, которому подвергается Лужин после перенесенного нервного срыва (таким, как целительная инсинуация, что шахматист в своей королеве видит маму, а в короле противника — папу), и маленький фрейдист, принимающий шахматный набор за ключ к роману, без сомнения, по-прежнему будет отождествлять моих героев со своими навеянными комиксами представлениями о моих родителях, возлюбленных и многосерийных «я». Ради таких ищеек могу также признаться, что подарил Лужину мою французскую гувернантку, мои карманные шахматы, мой прелестный характер и косточку от персика, который я сорвал в своем огороженном саду.

Монтрё, 15 декабря 1963»

@темы: книги, Набоков

---

Феминистический фанфик

Известная австралийская писательница Колин МакКалоу написала продолжение «Гордости и предубеждения». Я из того переходного советского поколения, которое еще не было раздроблено на субкультуры как радикально. Наша культурная память формировалась вокруг общезначимых топосов: мы все смотрели «Рабыню Изауру», «Санта-Барбару», «Богатые тоже плачут» и читали «Унесенных ветром», «Кольцо вокруг Солнца» и «Я – робот». В эту же сферу попала и Колин МакКалоу с «Поющими в терновнике», так что она поныне узнаваемый автор, причем автор любовных романов. Книга «Независимость мисс Мэри Беннет» обещала в этом плане быть интересной.

Мои впечатления лучше всего передает эпизод из фильма «Про любовь. Только для взрослых», когда красавица бежит на свидание сквозь воображаемую толпу своих близких и дальних родственников, каждый из которых дает совет не ходить, не делать, не влюбляться. Девушка вырывается и убегает от них навстречу своей любви. В первой половине романа о судьбе сестер Беннет сюжет развивается так, как будто мистера Дарси его призрачные родственники догнали и увели за собой. Семейная жизнь всех сестер Беннет – настоящий ад, а у Элизабет чуть ли хуже всех. Феминистические штампы со времен еще Жорж Санд наполняют эту книгу.

Правда, читается она легко и быстро, автор владеет пером, и к финалу романа позволяет своим героям наконец-то объясниться, помириться, наладить нормальные отношения и найти себе интересное занятие. Правда, занятие это почти как у Джен Эйр – приют для сирот, вариантов, видимо, нет. Но к тому времени автора и читателя вместе с автором это уже не раздражает.

@темы: книги, Джейн Остин, фанфик

---

Против тайных гениев

Мне приходилось слышать о людях, которые талантливы, хоть ничего и не сделали. Если бы не какие-то обстоятельства, то они бы себя показали, а пока их гениальность проявляется не в книгах, картинах, симфониях, а в личном общении, и то нечасто. Со временем я всё чаще думаю, что эта тайная гениальность в тесном родстве с протестантским образом Всемирной Справедливости, как ее сформулировал Марк Твен в «Путешествии капитана Стормфилда в рай», где обитатели рая рассказывают капитану, что Наполеон и Цезарь здесь на побегушках и Настоящих Полководцев: «из породы башмачников, коновалов, точильщиков, – понимаешь, простолюдинов бог знает из каких мест, которые за всю свою жизнь не держали в руках меча и не сделали ни одного выстрела, но в душе были полководцами, хотя не имели возможности это проявить. А здесь они по праву занимают свое место, и Цезарь, Наполеон и Александр Македонский вынуждены отойти на задний план. Величайшим военным гением в нашем мире был каменщик из-под Бостона по имени Эбсэлом Джонс, умерший во время войны за независимость. Где бы он ни появлялся, моментально сбегаются толпы. Понимаешь, каждому известно, что, представься в свое время этому Джонсу подходящий случай, он продемонстрировал бы миру такие полководческие таланты, что все бывшее до него показалось бы детской забавой, ученической работой. Но случая ему не представилось. Сколько раз он ни пытался попасть в армию рядовым, сержант-вербовщик не брал его из-за того, что у Джонса не хватало больших пальцев на обеих руках и двух передних зубов. Однако, повторяю, теперь всем известно, чем он мог бы стать, – и вот, заслышав, что он куда-то направляется, народ толпой валит, чтобы хоть глазком на него взглянуть. Цезарь, Ганнибал, Александр и Наполеон – все служат под его началом, и, кроме них, еще много прославленных военачальников; но народ не обращает на них никакого внимания, когда видит Джонса».

А вот Витгенштейн не верит в тайных гениев:
«Мерой гения является характер – хотя характер сам по себе и не исчерпывает гения. Гений – это не «талант и характер», но характер, проявляющийся в форме особого таланта. Как один человек мужественно прыгает в воду, так другой мужественно пишет симфонию».

Здесь мы с ним совпадаем. Я пишу не симфонии, а научные тексты, но каждый раз это такое преодоление себя, что, кажется, легче прыгнуть с моста. Я не хотела бы себе больше ума и даже больше свободного времени, но мечтаю иметь больше вот такого характера.

@темы: Витгенштейн, Марк Твен, Невидимая Церковь

---

Этим летом я приняла участие в конкурсе читательских рекомендаций «Книжный штурман», который проводила Межрайонная централизованная библиотечная система имени М. Ю. Лермонтова. Я участвовала в трех номинация: лучшая рекомендация художественной книги («Анафем» Стивенсона), не рекомендую («Готы» Скардильи) и S-штурман («Упрямый Галилей» Дмитриева).

Сегодня получила благодарственное письмо за участие. Это мир официальных структур, который отличается от мира соцсетей, где мы все вращаемся, я случайно туда заглянула и мне трудно оценить результат. Отрадно, что наши миры движутся друг другу навстречу.

@темы: житейское, книги, Книжный штурман

---

Стоический типаж

Один из редких у Набокова положительных персонажей, особенно близкий тому, кто исповедует этику «быть, а не казаться»:

«Лужиной, кстати сказать, он очень нравился, именно невзрачностью, неприметностью черт, словно он был сам по себе только некий сосуд, наполненный чем-то таким священным и редким, что было бы даже кощунственно внешность сосуда расцветить. Его звали Петров, он ничем в жизни не был замечателен, ничего не писал, жил, кажется, по-нищенски, но об этом никогда не рассказывал. Единственным его назначением в жизни было сосредоточенно и благоговейно нести то, что было ему поручено, то, что нужно было сохранить непременно, во всех подробностях, во всей чистоте, а потому и ходил он мелкими, осторожными шажками, стараясь никого не толкнуть, и только очень редко, только, когда улавливал в собеседнике родственную бережность, показывал на миг — из всего того огромного и таинственного, что он в себе нес, — какую-нибудь нежную, бесценную мелочь, строку из Пушкина или простонародное название полевого цветка».

@темы: книги, Набоков

---

Кино в прозе

Набоков очень кинематографичен. Сейчас, когда такое все носят, ощущение новизны притупилось, но перечитывая Набокова, ясно, кто ввел в моду этот стиль.

«От них веяло холодом гробовой бухгалтерии, мушиной канцелярской тоской, и чем-то они ей напоминали образ маленького чиновника с мертвым лицом в одном учреждении, куда пришлось зайти в те дни, когда ее и Лужина гнали из канцелярии в канцелярию ради какой-то бумажки. Чиновник был обидчивый и замученный, и ел диабетический хлебец, и, вероятно, получал мизерное жалованье, был женат, и у ребенка была сыпь по всему телу. Бумажке, которой у них не было и которую следовало достать, он придавал значение космическое, весь мир держался на этой бумажке и безнадежно рассыпался в прах, если человек был ее лишен. Мало того: оказывалось, что Лужины получить ее не могли, прежде чем не истекут чудовищные сроки, тысячелетия отчаяния и пустоты, и одним только писанием прошений было позволено облегчать себе эту мировую скорбь. Чиновник огрызнулся на бедного Лужина за курение в присутственном месте, и Лужин, вздрогнув, сунул окурок в карман. В окно был виден строящийся дом в лесах, косой дождь; в углу комнаты висел черный пиджачок, который чиновник в часы работы менял на люстриновый, и от его стола было общее впечатление лиловых чернил и все того же трансцендентального уныния. Они ушли, ничего не получив, и Лужина чувствовала, словно ей пришлось повоевать с серой и слепой вечностью, которая и победила ее, брезгливо оттолкнув робкую земную мзду — три сигары. Бумажку они получили в другом учреждении мгновенно. Лужина потом с ужасом думала, что маленький чиновник, уславший их, представляет себе, вероятно, как они безутешными призраками бродят в безвоздушных пространствах, и, быть может, все ждет их покорного, рыдающего возвращения».

@темы: книги, Набоков

---

Защита Лужина

Двадцатого июля был всемирный день шахмат. Не зная этого, именно двадцатого июля я решила перечитать «Защиту Лужина», причем художественные книги Набокова я не открывала лет двадцать. Что ж, как говорит собкор «Одуванчика» в Индии Ольга Бодрухина, этим летом все планеты в ретрограде, то есть будут возвращаться старые знакомые, идеи, мысли. Так внезапно и очень символично вернулся Набоков.

В студенческие годы я много читала Набокова. Читала, испытывая на себе его неприятную магию. Мне сразу было понятно, что это Мастер, способный росчерком пера творить миры, что его легендарная заносчивость более чем оправдана его несомненным талантом. Но в то же время его книги вызывали у меня столь же сильные и неприятные эмоции, как картины Люсьена Фрейда. Это был данный изнутри настолько чуждый взгляд на мир, что какой-то эмоциональный контакт полностью исключался. Сильная и опасная тварь, Чужой и Хищник в одном лице. Дай Бог, чтоб не заметил.

Проверка впечатления через двадцать лет полностью подтвердила старое восприятие. Насколько возрос интеллектуальный восторг перед тем, что автор может, настолько усилилось ощущение чужеродности и невозможности существовать в одном пространстве. Набоков пишет, что по единогласному мнению критиков и читателей, Лужин – самый симпатичный его герой, и отлично, что в набоковский мир я снова вошла именно с этой стороны. Так еще можно выжить.

Замечание кстати. Лужин воспринимает жизнь на языке шахмат. Он не может разговаривать с людьми, почти ничего не читал, не знает музыки и искусства. Получается очень странное и редкое мировосприятие, которое показано мастерски. Подобного персонажа изобразил Анатолий Ким в книге «Сбор грибов под музыку Баха», где главный герой не научился говорить, что познает мир и общается с людьми, играя Баха. Попытка создать инопланетный мир нашими земными средствами. У Набокова получается безупречно.

@темы: книги, Набоков

---

Монтень и охота на ведьм

Второй пик охоты на ведьм начался в обстановке религиозных войн во Франции. Самое известное литературное произведение того периода – «Опыты» Мишеля Монтеня, эпонима луганского Философского монтеневского общества. Мюшембле упоминает его в связи со своей темой:

«Если не принимать во внимание сомнения, высказанные в конце XV в. Молитором, усомнившемся в реальности действий ведунов, то Вир [в основном известен своим выступлением против охоты на ведьм в книге «De praestigiis daemonum» (первый том в 1563 году), где утверждается, что обвиняемые в религиозных процессах женщины являются только жертвами дьявола, который сам и внушает людям выдумки о ведьмах, и сами по себе не заслуживают сурового наказания – Википедия] вполне может считаться первым, кто предложил относиться к ведьмам как к больным, требующим лечения. Однако труд его на целый век опередил свое время: даже Монтень высказался о нем скептически» (с. 114).

@темы: история, Монтень, охота на ведьм, Мюшембле

---

Второй пик охоты на ведьм: Германия в эпицентре

Мюшембле отмечает удивительное затишье по своей теме в середине XVI века. Практически пятьдесят лет, в течение жизни двух поколений, процессы над ведьмами были чрезвычайно редки и достать «Молот ведьм» было практически невозможно. Второй пик охоты на ведьм начался в 1580-е гг. и длился более ста лет, набирая обороты.

«Однако нельзя считать, что вся Европа была в равной степени одержима охотой на ведьм. Эпицентром дьявольского подземного толчка всегда оставался тот широкий коридор, по которому шло движение из Италии к побережью Северного моря. В конце XVI века именно здесь прошли самые большие кампании по борьбе с ведьмами, прежде чем волна захлестнула всю Германию, и, практически не задев Средиземноморье, с большим опозданием докатилась до центральной и восточной Европы».

В этом широком коридоре охотятся на ведьм и католики, и протестанты. Рвение преследователей в тот период практически не зависит от конфессии.

@темы: история, охота на ведьм, Мюшембле

---

Первый пик охоты на ведьм: Европа, не затронутая ведьмоманией

Феномен охоты на ведьм тоже давно, хоть и ненавязчиво, привлекает внимание, не только мое, но и нашей небольшой компании еще со времен жж. В наших текстах разного времени можно найти разоблачение некоторых стандартных мифов на эту тему. Так, мои друзья писали, что ведьма на костре – это Ренессанс, а не Средневековье; протестанты отличились в охоте на ведьм не меньше, чем католики; наука и магия – родные сестры, и родство это осознавалось в длинном XVI веке, который начался буллой папы Иннокентия VIII о ведовстве, а закончился рационализмом Декарта. Кому интересно:
edelberte.livejournal.com/20590.html
schwalbeman.livejournal.com/152616.html

В книге французского историка Робера Мюшебмле «Очерки по истории дьявола: XII-XX вв.» затрагивается и тема охоты на ведьм. Там есть пара штрихов к портрету того времени.

Так, Мюшембле пишет, что первый пик охоты на ведьм, когда был создан «Молот ведьм» (то есть период с последней четверти XV века и вплоть до Лютера), был вызван не поголовным массовым увлечением ведовской темой, а интеллектуальным течением среди культурной элиты:
«Мир клириков постепенно проникался идеей дьявольской угрозы, однако редкие изображения сборищ секты поклонников дьяволы свидетельствует о том, что широкие слои общества не спешили принимать эту идею. Латинский язык объединял религиозное видение служителей Церкви и одновременно возводил настоящую дамбу против того, что некоторые авторы с изрядным преувеличением называют волной сатанизма» (с. 89).

Более того, эта волна не выплёскивалась за пределы Германии и северной Италии:
«Ответственной за религиозно-культурный процесс, подготовивший ужасные гонения на ведьм, начавшиеся в конце XV в. и продолжившиеся с наступлением нового века, лежит прежде всего на людях, населявших Священную Римскую империю. За пределами Империи Европа практически не была затронута ведьмоманией» (с. 103).

Хотелось бы понять, насколько это верно для первого этапа.

@темы: история, мысли друзей, охота на ведьм, Мюшембле

---

Награда Девы

Заодно и стиль автора. Король предложил Жанне любую награду за освобождение Ордеана, и Жанна попросила отменить налоги с её родной деревни Домреми. Вот как описывает Марк Твен исполнение этого желания:

"Да, Карл VII навсегда отменил подати. Часто благодарность королей и народов остывает, их обещания забываются или преднамеренно нарушаются. Но вы, как сыны Франции, должны вспоминать с гордостью, что Франция осталась верна хоть одному этому обещанию. С того дня прошло целых шестьдесят три года. Шестьдесят три раза с тех пор взыскивались налоги в той местности, где лежит Домреми, и все деревни этой области должны были платить, кроме одной, – Домреми. Сборщик податей никогда не заглядывает в Домреми. В Домреми все давно забыли, каков с виду этот страшный, зловещий гость. За это время внесены записи в шестьдесят три податных книги; книги эти хранятся с остальными архивными отчетами, и всякий желающий может их просмотреть. В этих шестидесяти трех книгах в заголовке каждой страницы стоит название деревни, а под ним следует перечень тяжкого бремени налогов; на всех страницах, кроме одной. Я говорю вам истинную правду. В каждой из шестидесяти трех книг есть страница, озаглавленная «Домреми»; и под этим названием вы не найдете ни одной цифры. Вместо цифр вписаны три слова; и в течение всех этих лет слова эти вписывались неизменно, из года в год. Да, всякий раз перед вами пустая страница, где выведены эти благодарственные слова – трогательное напоминание. Вот оно:
DOMREMI
RIEN – LA PUCELLE
«Домреми. Ничего – Орлеанская Дева». Как кратко – и в то же время значительно! Это голос народа. Воображению рисуется величественная сцена. Правительство благоговейно преклоняется перед этим именем и говорит своему служителю: «Обнажи голову и пройди мимо, так повелела Франция». Да, обещание было соблюдено; оно будет соблюдаться вечно; король сказал: навсегда".

Привилегия была отменена в 1789 году.

@темы: книги, Жанна Орлеанская

---

Жанна Марк Твена

Книгу Марк Твена о Жанне д’Арк я прочитала из-за давнего, хоть и не очень сильного интереса к истории Орлеанской Девы. Жанна – один из противоречивых исторических персонажей, к её истории обращаются довольно часто, и всегда есть что почитать и посмотреть на эту тему.

Шекспир сохраняет английскую традицию рецепции и пишет о ней, как о ведьме и шлюхе. Вольтер был гораздо более философ Просвещения и разрушитель традиций, чем француз, и его поэма «Орлеанская девственница», которая писалась сорок лет и стала главным произведением XVIII века, создана, чтобы разрушить поклонение местночтимой святой и французской героине. Что написал Шиллер, я боюсь даже вспоминать. Брехт написал о Жанне отличную пьесу, в которой реализовал свой подход, а именно, показал историю с точки зрения маленького человека, тех простых французских парней, которые сражались под знамёнами Жанны. Это замечательный текст, только художественная правда требовала, чтобы Жанну освободили. Почему этого не произошло, из текста пьесы непонятно.

Для оценки этих художественных произвдений я, как советский человек, опираюсь на биографию пера Левандовского в серии ЖЗЛ. Нечего удивляться, что моя Жанна – это Инна Чурикова из фильма «Начало».

Марк Твен для меня в первую очередь автор «Янки из Коннектикута», и как он там раскрывает рыцарскую тему, хорошо известно. Чего-то подобного я ожидала и от романа «Личные воспоминания о Жанне д’Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря» (1896). Это последний завершённый роман Твена, опубликованный, когда писателю был 61 год, и он представляет собой попытку подойти к теме максимально серьёзно. Ни капли юмора, попытка эпоса. Возвышенный стиль в соответствии с возвышенным предметом.
Книга в целом получилась рядовая. Никаких особых находок нет, есть несколько занимательных эпизодов, но в целом написано всё очень размеренно, однотонно и даже затянуто. Автор постоянно объясняет, почему Жанна так важна, но читателю приходится верить на слово, проникнуться этим чувством из текста невозможно, нужно уже быть французским патриотом. И снова непонятно, как при таком всенародном обожании Жанна не была освобождена до казни.

Самое главное впечатление от книги – медленно текущее действие, постоянно обрастающее деталями. Автор, конечно же, следовал сохранившимся документам, он указывает даты всех боёв, происшествий, заседаний суда. Оформлять материал художественно значило для него отклониться от исторической правды. В результате получилось произведение, которое Жанна должна спасать силой своей личности и того интереса, который читатель уже к ней испытывает. Что ж, спасать безнадёжное дело – это в её стиле.

@темы: книги, Жанна Орлеанская

---

Заботы

Заботы, как болезни, — их так и следует принимать: самое скверное, что можно сделать, это — сопротивляться им.
Они наваливаются на нас приступами, вызываемыми внутренними или внешними поводами. И тогда следует сказать себе: «Опять приступ».
Людвиг Витгенштейн

@темы: афоризмы

---

Витгенштейн: философия, информатика и афоризмы

Людвиг Витгенштейн (1889 – 1951) – один из самых влиятельных философов ХХ века. Он принадлежит к поколению современников Ленина, которые родились в девятнадцатом веке, но сформировали двадцатый.

Философию Витгенштейн понимал как критику языка. Он считал, что мы не можем знать, стоит ли какая-то реальность за метафизическими категориями типа бытия, существования, единого, причины и так далее. Мы можем только изучить, кем, когда и в каком контексте употребляются соответствующие слова. Это направление стало центральным в аналитической философии ХХ века.

Витгенштейн ввел понятия языковой игры. Языковая игра – это несколько слов, к которым добавлены правила их употребления. Простейшая языковая игра включает два слова, например, выше-ниже на стройке, и принимаемый всеми участниками набор действий, которые задаются этими словами. Бывают и очень сложные языковые игры, которые выражаются в виде философских систем, идеологий, математических концепций. Методология их изучения остается прежней – наряду с термином нужно задавать сферу его употребления и правила его применения.

Витгенштейн изложил свою теорию языковых игр в работе «Философские исследования» в 1953 году (эту книгу я читала на бумаге благодаря Владимиру Яковлевичу Карбаню, который предоставил мне возможность пользоваться своей превосходной библиотекой). В философском подходе Витгенштейна легко опознаются принципы компьютерного программирования, первые подходы к которому делались как раз в это время. Витгенштейн был современником Норберта Винера, основоположника кибернетики, Клода Шэннона, который ввел понятие «информация», Джона фон Неймана, создателя архитектуры современного компьютера. Общий дух времени заметен в работах всех этих авторов, трудившихся в разных отраслях науки.

Как я недавно узнала, Витгенштейн еще и мастер афоризма, стоящий в одном ряду (правда, не на одном уровне) с Ларошфуко, Шопенгауэром и Ницше. После смерти Витгенштейна были изданы его замечания о культуре и о себе, выбранные из разных его философских трудов. Работа эта озаглавлена «Культура и ценность», занимает менее ста страниц и не потеряла интереса до сих пор. Я решила черпать оттуда понемногу для развлечения читателей и собственного. Это как раз формат блога. Один афоризм – один пост.

Составитель распределил материал хронологически, но там можно выделить несколько тем: философия, музыка, Шекспир, жизненное. По этим категориям и будут распределяться афоризмы.

Постскриптум: приятный бонус – Николаус о Витгенштейне: schwalbeman.livejournal.com/51524.html

@темы: афоризмы, Витгенштейн, философия, мысли друзей

---

Конфликт автора и персонажа

Лето, отпуск, полная возможность поддаться искушению Джона Боулнойза – почитать в охотку дурацкий детектив.
«Афинские убийства», или «Пещера идей» (исп. La caverna de las ideas) – детективный роман 2000 года испанского писателя Хосе Карлоса Сомоса. В 2002 году роман переведен и издан на английском языке, в 2005 – на русском. За «Афинские убийства» в 2002 году Хосе Карлос Сомоса получил Золотую Даггеровскую премию.

Совершенно случайно залетел он ко мне в ленту и столь же случайно попал в читалку, потеснив там Фреге, Набокова и Витгенштейна. Чистая инъекция хаоса в структуры порядка.

Действие детектива разворачивается в Афинах после Пелопонесской войны и даже в Академии Платона. Оригинальное название – «Пещера идей» отсылает к образу Платона, который считал, что наше человеческое познание подобно разглядыванию теней на стене пещеры. Чтобы увидеть вещи, а тем более солнце, нужно отвернуться от привычного, выйти из пещеры, а это, как правило, в одиночку не под силу простым смертным.

Уже эти отсылки задают такую образовательную планку, которую под силу взять разве что Роману Шмаракову, и я заранее знала, что здесь этого не будет, и в этом смысле не разочаровалась, детектив действительно дурацкий. Но кроме того, он с претензией. Он представляет собой такой постмодерн для широкой публики.

Мне уже приходилось писать в статье «Как Борхес убил автора», что проблема автора является центральной в литературе ХХ века. Не так уж важно, что происходит между персонажами, гораздо важней, какая интрига разворачивается между автором и читателем или между автором и персонажем.

Вспомните с этой точки зрения «Бесконечную историю» Михаэля Энде. Я принадлежу тому поколению, которое посмотрело в детстве этот фильм в жанре фэнтези и прониклось. Герои там претерпевают разные приключения и рискуют жизнью, чтобы читатель, Бастиан, включился в сюжет и назвал заветное имя, которое всех спасёт.

Проблема персонажа, который осознаёт, что он придуманный персонаж, раскрывается также в фильме «Идентификация». Попытка персонажа общаться с автором реализована в стихотворении Быкова «Баллада о кустах» – единственное у поэта, которое я воспринимаю. Персонаж встречается с автором у Курта Воннегута и Стивена Кинга, у того же Шмаракова и Умберто Эко, а встреча персонажа с читателем лучше всех получается у Павича – в его книге «Пейзаж, нарисованный чаем», убийцей оказывается читатель.

Одним словом, это сейчас в моде, как говорила Эсме Скволор, техникой автор владеет, действие разворачивается в примечаниях так же, как и в основном тексте, но попытки соединить этот сюжет с проблемой рациональности истины выглядят довольно искусственно. С другой стороны, все нити собраны, распутаны и показаны, а что не происходит катарсис, для этого у нас есть сам Платон.

@темы: книги, Афинские убийства, детектив

---

Как Сократ любил врагов

Известна идея о том, что все религии и философии в некой сокровенной глубине учат об одном и том же. Эту идею критиковал Честертон, и недавно в этом блоге я об этом вспоминала, когда писала о философии веданты в работах Шрёдингера.
Идею эту разделял и Франк, который писал, что ещё Сократ за несколько столетий до Христа призыва любить своих врагов. Так вот, Сократ к этому не призывал. Сократ призывал делать для своих врагов то, что другие считают нужным делать только для своих друзей, и здесь есть тонкая разница.

В диалоге «Горгий» Сократ обсуждает с молодыми людьми, учениками Горгия, вопросы о том, кто и каким образом может убедить афинян, что он разбирается в государственных делах. Отсюда собеседники переходят к справедливости добродетели, которым должен обладать государственный деятель и каждый человек вообще. Сократ развивает свою любимую мысль о том, что добродетель сама себе награда, потому что делает человека лучше, а причиняя кому-либо зло, человек разрушает свою душу и вредит себе гораздо больше, чем своему врагу. Наказание за преступление – это справедливость, а соприкосновение со справедливостью целебно само по себе, его нужно желать ради своей души и к нему стремиться. Испытать наказание за преступление значит исцелить свою пораженную злом душу и сохранить ее для вечности. Уйти же от наказания значит погубить свою душу, самую ценную часть себя. Слово самому философу:

«Сократ. А с другой стороны, если надо поступить наоборот, – причинить кому-то зло, врагу или кому-нибудь еще, — главное, чтобы не в ответ на обиду, которую сам потерпел от врага (ведь этого следует остерегаться), но если твой враг несправедливо обидел другого человека, – нужно всеми средствами, и словом, и делом, добиваться, чтобы он остался безнаказанным и к судье не попал. Если же все-таки попадет, надо подстроить так, чтобы враг твой благополучно избегнул наказания, и если награбил много золота, ничего бы не возвратил, а несправедливо, нечестиво растратил на себя и на своих, а если совершил преступление, заслуживающее смертной казни, то чтобы не умер, лучше всего — никогда (пусть живет вечно, оставаясь негодяем!) или во всяком случае прожил как можно дольше, ни в чем не изменившись.
Вот для таких целей, Пол, красноречие, на мой взгляд, полезно, хотя для того, кто не собирается поступать несправедливо, польза от него, мне кажется, невелика, если, разумеется, вообще от него может быть какая-то польза: по крайней мере до сих пор наша беседа ее не обнаружила».

Многие читатели тут воскликнут вместе с Калликлом: «Скажи мне, пожалуйста, Херефонт, это Сократ всерьез говорит или шутит?»
Сократ не шутит, но и прощения врагов не проповедует.

@темы: философия, Франк, Сократ, Платон

---

Биология сверхчеловека

Jбраз сверхчеловека, введённый в философию Ницше, до сих пор привлекает внимание читателей, философов и идеологов. Существует два способа понимать, что это такое. Один способ принадлежит самому Ницше и формирует взгляды тех, кто его любит, а второй способ сформулировал русский религиозный философ Франк в начале ХХ века. Эту последнюю теорию сверхчеловека я не встречала больше нигде, поэтому уделю ей несколько строк.

Нишце писал неоднократно, что человек его времени измельчал, выродился, не стоит на высоте задач истории, не умеет творить ценности и должен быть превзойдён. Его место должен занять сверхчеловек. Человек – это только стрела, летящая к сверхчеловеку, и канат над пропастью, который ведёт к сверхчеловеку.

Сверхчеловек в философии Ницше, как мы видим, определяется через человека как его отрицание. Сверхчеловек – это не человек, и понять что-то определенное о сверхчеловеке можно только разобравшись, каков тот человек, который должен быть превзойден.
Для Ницше человек – это испорченный христианством европеец, а сверхчеловек – это в ключевых вопросах антихристианин. Ницше высказывался по этому поводу неоднократно, но поэтический язык философа позволил всё же Франку понять его иначе, и пронести это понимание сквозь всю свою жизнь и две мировые войны.

Франк пишет, что человек, который должен быть превзойдён, представляет собой человека биологического, человека позитивной науки, потомка обезьяны, который жёстко определяется рефлексами, инстинктами и не имеет никакой свободы от биологической и физической сферы.

Такой человек, человек-животное, по Франку, и должен быть превзойдён, и именно в том, что Ницше призывал отказаться от этих взглядов, и заключается его величие.

Массового распространения эта концепция не имеет. Место Ницше в культурном пространстве определяется его антихристанской позицией. Немалую роль в образе сверхчеловека играет именно его биология – белокурая бестия, особая порода, воспитавшая путем отбора такие инстинкты, позволяющие в любой ситуации утверждать собственную силу невзирая ни на что и ни на кого. Этот образ воплощен в сериале «Андромеда», где существует народ ницшеанцев, с культом силы, здоровья и родоплеменным строем. Не только жизнь сильнее любимых наших концепций, но и культура тоже.

@темы: Франк, сверхчеловек, Ницше

---

Город на передовой. Луганск-2014

Дорогие друзья, на Ридеро вышла моя новая книга "Город на передовой. Луганск-2014". Это текст, созданный на основе "Луганских записок", переработанный и дополненный. По прошествии шести лет после событий мне хотелось поставить их в какой-то контекст, дать более широкую панораму того, что происходило в Луганске осенью 2014-го и чему я была свидетелем. Теперь это текст окончательный, и в таком виде я предлагаю его читателям.

Аннотация: в основу книги известного в Луганске культуролога, кандидата философских наук, легли дневниковые записи, которые автор делала осенью и зимой 2014-го года в Луганске. Автор была свидетелем и участником возрождения Луганска после полномасштабных военных действий и гуманитарной катастрофы лета 2014-го.

Цитата из книги: «Я старалась рассказывать не о своих трудностях и проблемах, а о городе, который пережил войну и который возвращался к жизни. Это было удивительное и волнующее переживание: город, который убивали, не погиб, он оживал, постепенно восстанавливался, наполнялся людьми, машинами, светом. Это было обыкновенное чудо – победа над смертью. Это было самое невероятное и прекрасное, что я видела в своей жизни.
Время отдаляет от нас события тех страшных дней. Людям свойственно забывать о плохом, отодвигать мрачные мысли и жить дальше. В Луганск возвратились люди, которые пережили военные месяцы в России или на Украине, не знают и не помнят, что было в городе в том судьбоносном 2014-м году. Но город живет во многом благодаря тем, кто остался, выстоял, кто охранял рубежи, поднимал этот город в тяжелое время в 2014 – 2015 гг. В память об этом подвиге и написана моя небольшая книжка – с надеждой сохранить и передать другим все то, что было пережито военным летом и осенью здесь, на западной границе русского мира».

Скачать бесплатно по ссылке: ridero.ru/books/gorod_na_peredovoi_lugansk-2014...

@темы: война, Луганск, Донбасс