понедельник, 12 августа 2013
Автор
edelberte В Советском Союзе было принято клясться в верности материализму. Но мало кто замечал, насколько последовательно идеалистичной была философская подкладка советского образа мышления. Фейербах засушенным листком пылился между страниц учебника философии, Маркс торжественно восседал в президиуме. Гегель вращал колесики.
Одним из основных понятий советского литературоведения было понятие художественной правды, которая (и это всячески подчеркивалось) не сводилась ни к правде буквальной, которую можно задокументировать, ни к обыденному представлению о "правдивости" изображения. Требовалась гораздо более высокая степень обобщения. Но при этом, что интереснее, художественная правда, если присмотреться, не исчерпывалась и изображением "типичного героя в типических обстоятельствах".
Хрестоматийный пример художественно правдивого образа - Гобсек. Но можно ли назвать типичным ростовщиком это по-достоевски острое сочетание инфернального коварства и безжалостности - и жалкого, убийственно жалкого безумия? Да и обстоятельства там... мягко говоря, не совсем типичные. Гобсек - предельно точное воплощение
идеи ростовщика.
читать дальше
И повсюду, где в советском литературоведении говорилось о художественной правде, под этим понималась реализация идеи. "Тихий Дон" - идея казачества в гражданской войне. Теркин - идея солдата Великой отечественной. Рядом со словами "художественная правда" всегда стояло слово "воплощение". И обязательное требование "показать внутреннее развитие образа" - это Гегель, Гегель, а не Маркс. У Маркса, если кто забыл, развивалась материя.
Интересно, что такой способ прочтения художественных произведений (образ как воплощение идеи), тиражируясь через школьное образование, был интуитивно вполне усвоен рядовыми читателями и зрителями.
Когда в перестройку в прессе начали активно "разоблачать лживость" фильма "Кубанские казаки" (и кони-де слишком сытые для послевоенного колхоза, и залов таких в сельских клубах не было, и вообще - все вранье, потому что одежки на героях слишком нарядные!), зрители старшего поколения испытали что-то вроде культурного шока. Нет, они, разумеется, знали, не могли не знать, "как все было на самом деле" насчет коней, залов и юбок, но для них было большой новостью, что правдивость фильма можно оценивать так. По таким параметрам.
Они любили этот фильм, для них он был правдивым, потому что точно отражал главное - то, ради чего был создан. Все остальное - средства выражения идеи. Когда война выиграна и уже понятно, что битва за послевоенное восстановление будет выиграна тоже, и все главное уже хорошо, и личное счастье... вот-вот... состоится, нет? Замирает дух у героев, замирает - у зрителей. И тут - кони, несущие героев к личному счастью, - одры исхудалые? Это, может быть, и соответствовало бы документальной правде, но противоречило бы художественной. Идея послевоенного состояния народного духа была бы воплощена неполно, неточно - фальшиво.
Еще интереснее дело обстоит в такой, казалось бы, сугубо материалистической сфере, как судебный процесс. Казалось бы - потому что на самом деле суд работает исключительно в сфере нематериального. Даже вещественные доказательства и результаты экспертизы - это всего лишь средства, позволяющие доказать ту или иную мысль.
На Западе судебный процесс - сугубо состязательный. Борются два истолкования, две версии событий, дело суда - принять ту из них, которая ему покажется убедительнее. Если сторона что-то упустила, не доказала того, что вполне может быть доказанным, - что ж, тем хуже для этой стороны. Поэтому то, что устанавливается в западном суде, называется судебной истиной - это результат беспристрастной оценки того, что "нарыли" стороны. С точки зрения материализма все логично: всего знать никто не может, а в добывании того, что можно узнать, кто ж больше постарается, чем заинтересованная сторона? У нас сейчас, кстати, все примерно так же обстоит.
А вот в СССР было иначе.
Задачей суда было установление объективной истины по делу. Для этого он наделялся полномочиями, которых не имеет западный суд: правом самостоятельно вести следствие, искать доказательства, запрашивать документы, не ограничиваясь рамками, заданными сторонами. Противостояние сторон понималось как диалектическое; суд, следуя развитию конфликта, должен был воссоздать подлинную картину произошедшего.
Такая постановка вопроса возможна в единственном случае: если исходить из представления о существовании объективной истины и о том, что постигнуть ее можно, правильно включив механизм диалектического познания, наблюдая “самостоятельную работу разума предмета” (Гегель, Философия права"). Как сказал Маркс, для Гегеля истина - это "автомат, который сам себя доказывает".
Сказанное - примеры, взятые практически наугад. Если присмотреться к другим, не провозглашенным, а реально работающим институтам советского общества, можно увидеть еще много интересного.
Скажем, трудовые коллективы... ох, какая тема!
@темы:
суд,
литература,
мысли друзей,
Гегель