В этой идеальной деревне есть анклав чужаков. Поначалу их было даже два - корейский посёлок и такадзёсцы, потомки коренных жителей долины. Сразу два мини-сообщества, принадлежность к которым вычеркивает из списка людей. В "Играх современников" автор видимо решил не распыляться, к тому же корейский посёлок указывал бы на реальную Корею, размыкал бы пространство, так что остались только так называемые "потомки больших обезьян", отгеноциденные жителями деревни, парии, соответствующие такадзёсцам из "Опоздавшей молодёжи". Если в первом романе герой пытается наладить контакт с изгоями и более того, именно они оказываются самыми человечными из всех жителей долины (такадзёсцы единственные кто сопротивляется оккупантам, когда остальные кричат "ура" (точнее, "хелло"), а кореец Кан - лучший и неизменный друг рассказчика), то в последнем романе этих мотивов нет совершенно. Итак, в архетипической деревне изгои присутствуют, менять их статус никто не собирается.

Деревня (она же государство, она же космос) часто описывается следующими метафорами: загробный мир, могила, земля мертвых, ад. Ад чаще всего. Ад ассоциируется с радостью и весельем, упоминается об эротизме ада (в этих двух романах и в "Футболе 1860" - сквозной мотив). Целый космос, модель мироздания, образец идейного костяка целого народа помещается в ад! Будь он сто раз эротичен, туда совсем не хочется. Как надо видеть мир, чтобы это сделать? Меня это мировосприятие изматывает эмоционально гораздо сильнее, чем я могу здесь описать.

Похоже, в этот всеобъемлющий деревенский идеал входит инцест ("Футбол 1860", "Игры современников").

Это так, набросок к серьёзной рецензии, но писать её у меня уже нет сил и не скоро захочется. Кто умеет лучше, пусть сделает больше.

(с)

@темы: Оэ, язычество, Япония