Ярослав Ивашкевич - польский советский писатель, родился лет за двадцать до революции, умер лет за десять до распада СССР и соц.блока, то есть автор советского культурного мира, живущий в рамках общества, разрушение которого не брались предсказывать даже самые смелые и отчаянные его враги. Итак, человек среди неизменной вечности. Вспоминает прошлое, пишет автобиографическую повесть.
Когда писатель двадцатого века пишет автобиографическую повесть, сравнению с Прустом неизбежно. Я очень люблю Пруста, он мне нравится давно (www.proza.ru/2011/01/29/697). Помимо эстетических изысков он очень хорошо иллюстрирует противостояние номинализма и реализма, что для меня приятный бонус. Только читать его нужно в спокойном состоянии, не на бегу, а как минимум час подряд. Послевоенные годы покой нам только снится, всё делается именно на бегу, так что своё желание перечитать Пруста я запихивала подальше. Этим летом его час наконец-то настал - отпуск подарил мне немного свободного времени и как раз то самое настроение. Войдя в прустовский текст, я уже не могу из него выбраться и в рабочем режиме - сейчас дочитываю "Пленницу", пятую книгу из семи. Так что любое прочитанное этой осенью автобиографическое произведение неизбежно вызывает сравнение с Прустом.
Существуют авторы, которые совсем не похожи на Пруста и пишут свои художественные мемуары прекрасно, но иначе - там есть хронология и сюжет, образы и выводы, жизненные детали и интересные моменты, и все это в рамках очевидной структуры, жесткой последовательности событий. Таков, кстати, Паустовский, которого я читала запоем в военное лето 2014-го, и которого никто кроме меня не оценил, который пишет так, как будто никакого Пруста никогда и не было.
А вот Ивашкевич не такой. Он очень похож на Пруста. Из всех известных мне писателей именно этот советский внутри и снаружи автор из советского культурного универсума похож на Пруста больше всех. Как и Пруст, Ивашкевич строит повествоване вокруг некоего топоса - в нашем случае садов - и эти сады его жизни аккумулируют его опыт, размышления, эмоции, являются пересечением влияний, веяний и связей, создают объемное пространство, в котором все времена сосуществуют одновременно. У Пруста, разумеется, таких топосов не один, а гораздо больше. Некоторые привязаны к географии, хоть и выдуманной - деревня Комбре, морское побережье Бальбека; другие локализованы в социальном пространстве - салон Германтов, салон Вердюренов; есть топосы чисто психологические, самый яркий из которых - сон. У Ивашкевича такого богатства реализации нету, но единство художественного принципа налицо.
Совершенно неожиданная для меня находка. Стоит покупать за пять рублей на книжных развалах толстенные сборники "Зарубежная повесть" восьмидесятых годов издания, вот что я вам скажу.
Когда писатель двадцатого века пишет автобиографическую повесть, сравнению с Прустом неизбежно. Я очень люблю Пруста, он мне нравится давно (www.proza.ru/2011/01/29/697). Помимо эстетических изысков он очень хорошо иллюстрирует противостояние номинализма и реализма, что для меня приятный бонус. Только читать его нужно в спокойном состоянии, не на бегу, а как минимум час подряд. Послевоенные годы покой нам только снится, всё делается именно на бегу, так что своё желание перечитать Пруста я запихивала подальше. Этим летом его час наконец-то настал - отпуск подарил мне немного свободного времени и как раз то самое настроение. Войдя в прустовский текст, я уже не могу из него выбраться и в рабочем режиме - сейчас дочитываю "Пленницу", пятую книгу из семи. Так что любое прочитанное этой осенью автобиографическое произведение неизбежно вызывает сравнение с Прустом.
Существуют авторы, которые совсем не похожи на Пруста и пишут свои художественные мемуары прекрасно, но иначе - там есть хронология и сюжет, образы и выводы, жизненные детали и интересные моменты, и все это в рамках очевидной структуры, жесткой последовательности событий. Таков, кстати, Паустовский, которого я читала запоем в военное лето 2014-го, и которого никто кроме меня не оценил, который пишет так, как будто никакого Пруста никогда и не было.
А вот Ивашкевич не такой. Он очень похож на Пруста. Из всех известных мне писателей именно этот советский внутри и снаружи автор из советского культурного универсума похож на Пруста больше всех. Как и Пруст, Ивашкевич строит повествоване вокруг некоего топоса - в нашем случае садов - и эти сады его жизни аккумулируют его опыт, размышления, эмоции, являются пересечением влияний, веяний и связей, создают объемное пространство, в котором все времена сосуществуют одновременно. У Пруста, разумеется, таких топосов не один, а гораздо больше. Некоторые привязаны к географии, хоть и выдуманной - деревня Комбре, морское побережье Бальбека; другие локализованы в социальном пространстве - салон Германтов, салон Вердюренов; есть топосы чисто психологические, самый яркий из которых - сон. У Ивашкевича такого богатства реализации нету, но единство художественного принципа налицо.
Совершенно неожиданная для меня находка. Стоит покупать за пять рублей на книжных развалах толстенные сборники "Зарубежная повесть" восьмидесятых годов издания, вот что я вам скажу.