Влияние Гофмана на Булгакова – общее место в литературоведение. Этой весной я перечитывала Гофмана, и заметила это своими глазами. Шестисотстраничный том о житейских воззрениях кота Мурра содержит не только отсылки к Гёте (автобиография кота подается по схеме жизнеописания Вильгельма Мейстера), но и параллели с «Мастером и Маргаритой». Их две, зато какие!
Похмелье Стёпы Лиходеева, когда он знакомится с Воландом, очень узнаваемо прообразуется похмельем кота Мурра после первой попойки с котами-буршами. А сам принцип художественного оформления материала в «Мастере и Маргарите» формулируется в беседе капельмейстера Крейслера, любимого персонажа Гофмана, с отцом-настоятелем монастыря. В ответ на вопрос Крейслера, не является ли профанацией Священного Писания изображение его персонажей в современной художнику одежде, священник отвечает:
«Видите ли, тогда истории Священного писания так проникли в человеческую жизнь, вернее, сказал бы я, жизнь так зависела от них, что всякий верил: чудесное совершается у него на глазах и всемогущее небо может во всякое время повелеть свершиться новому чуду. Таким образом, Священное писание, к коему обращал набожный художник свой духовный взор, представало перед ним жизнью вполне современной; он видел, как порою являлась небесная благодать меж людей, его окружавших, и он запечатлевал их на полотне такими, какими наблюдал в жизни. Для нынешних дней истории Священного писания – нечто весьма далекое, они как бы существуют сами по себе и, отрешенные от настоящего, сохраняют тусклую жизнь только в воспоминанье; тщетно стремится художник увидеть их в жизни, ибо – пусть он даже и не признается в этом себе самому ― его дух осквернен суетой мирскою. Посему пошло и смеха достойно и когда порицают старых мастеров за незнание костюмов, в котором находят причину тому, что на своих картинах они представляли только наряды своего времени, и когда молодые художники стараются облечь святых в безрассуднейшие и противнейшие вкусу наряды Средневековья, показывая тем, что они не созерцали непосредственно в жизни события, которые замыслили изобразить, а удовольствовались их отражением на картинах старых мастеров. Именно потому, дорогой Иоганнес, что нынешнее время слишком осквернено и находится в омерзительном несоответствии со всеми этими благочестивыми преданиями, именно потому, что никому не под силу представить себе эти чудеса происходящими среди нас, ― именно потому их изображение в наших нынешних костюмах казалось бы нам, разумеется, безвкусным, безобразным и даже богохульственным. Но ежели всемогущий соизволит, чтоб пред нашими очами и вправду свершилось чудо, то было б вовсе непозволительно переиначивать одежды нашего времени».
Булгаков не изображает в современной ему Москве чудес и персонажей Священного Писания, эта линия остается в прошлом и в соответствующей времени обстановке. В наши дни изображаются бесы и их проделки, и тут уже всё очень современно.
Похмелье Стёпы Лиходеева, когда он знакомится с Воландом, очень узнаваемо прообразуется похмельем кота Мурра после первой попойки с котами-буршами. А сам принцип художественного оформления материала в «Мастере и Маргарите» формулируется в беседе капельмейстера Крейслера, любимого персонажа Гофмана, с отцом-настоятелем монастыря. В ответ на вопрос Крейслера, не является ли профанацией Священного Писания изображение его персонажей в современной художнику одежде, священник отвечает:
«Видите ли, тогда истории Священного писания так проникли в человеческую жизнь, вернее, сказал бы я, жизнь так зависела от них, что всякий верил: чудесное совершается у него на глазах и всемогущее небо может во всякое время повелеть свершиться новому чуду. Таким образом, Священное писание, к коему обращал набожный художник свой духовный взор, представало перед ним жизнью вполне современной; он видел, как порою являлась небесная благодать меж людей, его окружавших, и он запечатлевал их на полотне такими, какими наблюдал в жизни. Для нынешних дней истории Священного писания – нечто весьма далекое, они как бы существуют сами по себе и, отрешенные от настоящего, сохраняют тусклую жизнь только в воспоминанье; тщетно стремится художник увидеть их в жизни, ибо – пусть он даже и не признается в этом себе самому ― его дух осквернен суетой мирскою. Посему пошло и смеха достойно и когда порицают старых мастеров за незнание костюмов, в котором находят причину тому, что на своих картинах они представляли только наряды своего времени, и когда молодые художники стараются облечь святых в безрассуднейшие и противнейшие вкусу наряды Средневековья, показывая тем, что они не созерцали непосредственно в жизни события, которые замыслили изобразить, а удовольствовались их отражением на картинах старых мастеров. Именно потому, дорогой Иоганнес, что нынешнее время слишком осквернено и находится в омерзительном несоответствии со всеми этими благочестивыми преданиями, именно потому, что никому не под силу представить себе эти чудеса происходящими среди нас, ― именно потому их изображение в наших нынешних костюмах казалось бы нам, разумеется, безвкусным, безобразным и даже богохульственным. Но ежели всемогущий соизволит, чтоб пред нашими очами и вправду свершилось чудо, то было б вовсе непозволительно переиначивать одежды нашего времени».
Булгаков не изображает в современной ему Москве чудес и персонажей Священного Писания, эта линия остается в прошлом и в соответствующей времени обстановке. В наши дни изображаются бесы и их проделки, и тут уже всё очень современно.