Репортёром в современной фантастике называется персонаж, от лица которого идёт рассказ. В сложных композиционно произведениях события показывают с точки зрения разных репортёров. В "Отблесках Этерны" это постоянно:
"Ярче всего эта лоскутность и бессистемность проявляется в обрисовке центральных персонажей. Так же, как сюжет камшовского цикла является сборным, так и героя следует назвать модульным. Модульный герой механически собирается из нескольких разнородных частей, а меняется он не по причине внутреннего развития, а по причине смены автором используемого шаблона.
Покажем это на примере главного героя первых книг цикла Ричарда Окделла. Сама В. Камша называет Ричарда Окделла «репортером», то есть персонажем, с точки зрения которого описываются некоторые события (отметим в скобках, что сам этот прием писательница позаимствовала из «Песни Льда и Пламени» Мартина). «Авторская позиция не озвучивалась, – определяет свое намерение автор. – Все должно было идти через “репортеров”, которые могли ошибаться, всего не знать, быть предвзятыми и так далее. Делать выводы должен был читатель. Так из числа репортеров автоматически выпадали основные игроки. На первый план выходили герои, которые в другое время и в другом месте никогда бы не вышли в ферзи. …Я довольно быстро сообразила, что один должен быть эмигрант из числа разбитых мятежников, а второй – из опальной семьи, но проживающий на родине» [220]." avtoref.mgou.ru/new/d212.155.01/Lebedev/diss.pd...
Я ничего не имею против Мартина, но виртуозней всех этот приём использует Фолкнер, писавший сто лет назад. От имени основных персонажей он не говорит никогда - что думают Флем, Юла и майор де Спейн, для нас остаётся тайной. Главные рассказчики его саги - Стивенс и Рэтлиф - для сюжета герои второстепенные. Причём у Фолкнера содаётся именно целостное произведение, продуманный космос, где акцентируются нужные моменты и образы развиваются последовательно, а не меняются внезапно.
Тут где-то писали недавно, что нужно в блоге писать не о тех книгах, которые не любишь, а о тех, которые любишь: и в злых чувствах тебя никто не заподозрит, и для других это может стать ориентиром. В исполнение этого пожелания: "Особняк", "Авессалом, Авессалом..."
Вчерашний вечер потратили на этот фильм и не пожалели. Масса эмоций, полный восторг.
Фильм о советской Золушке, 1940 года выпуска, та часть, которая про тяготы её жизни, снималась в Луганске. Посвящается стахановскому движению в Донбассе.
Это история Золушки, что подчёркивается неоднократно, и в начале, и в конце фильма. Через 7 лет, после войны, в СССР сняли классическую Золушку, с Раневской, где действие происходит в сказочном королевстве, персонажи называются как положено - Принц и Фея, и наряды у всех исторические и волшебные. "Светлый путь" показывает ту же историю в реальной жизни и поэтизирует её до мифа.
Появилась идея исследовать топос "комната общежития" в знаковых советских фильмах, проследить хотя бы "Светлый путь" - "Девчата" - "Москва слезам не верит". Последний фильм содержит совершенно явные отсылки к "Светлому пути": Москва, завод, героиня труда, та же комната в общежитии для девушек, которые стоят на пороге жизни и выбирают свою дорогу. И в "Девчатах" есть цитата - когда Тося плачет от того, что любимый её поцеловал.
Вообще находки из "Светлого пути" видны повсюду: убегающие вглубь экрана буквы ("Звёздные войны"); портрет на стенде, который поворачивается, когда герой на него не смотрит ("Амели"); использование мультипликации в одной сцене с живыми актёрами; зеркало, в котором отражаются прежние ипостаси героини.
И напоследок ария отвергнутого жениха (запоминается с первого раза и звучит неотвязно): Я не пьющий, и не бьющий, Просто ангел во плоти! Это промах вопиющий - За такого не пойти!
"Если представить, что вселенная — это человек, от которого нужно чего-либо добиться, то магия — это использование на нём проклятья Империус, а наука — это будто бы ты точно знаешь, что сказать, чтобы человек подумал, что действует по своей собственной воле."
Стихи существуют, чтобы презреть гравитацию, чтобы к тебе прикасаться губами и пальцами, в сбивчивых ямбах вдруг возникая реальней реальности, и проходя сквозь жерло воспаленной гортани, где плавятся гласные.
Милый, мы легче, чем пух тополиный, нам больше не справиться ни с притяжением, ни с пунктуацией. Милый, нас время стирает, старается, неумолимо жмет на «delete», но мы все же останемся.
Милый, ты знаешь, когда-нибудь с детской серьезностью юный романтик нас призовет своей волей и голосом, словом весомым нас воскресит мы ж летим в невесомости.
Милый, наверное, мир только снится нам, стерлись все буквы и рифмы все выцвели, но на устах остаются и не забываются вкус поцелуя и вечное чудо кириллицы…
Античные историки рассказывают, что пираты безраздельно властвовали на Средиземном море приблизительно с середины 70 годов до нашей эры и по 66 год, когда терпение римского народа иссякло и Помпей, получивший по закону Габиния верховное командование и власть на всём море и его берегах, за три месяца уничтожил пиратство. Я опишу свою версию того, как Рим использовал пиратов.
Римская Республика захватила первую провинцию в Азии – бывшее Пергамское царство – в 129 году, а около 100 года превратила в провинцию Киликию. Остальные города и царства Восточного Средиземноморья оставались более или менее независимы и подчинялись Риму как вассальные. В 100 году до н. э. в Риме был принят закон, направленный на борьбу с пиратством. Этот закон предписывал каждому из городов и государств бороться с пиратами на своей территории.
Но, насколько нам известно, как раз римляне-то на своей территории с пиратством и не боролись! Например, наместник Киликии в 79-75, Сервилий Исаврийский, все три года своего наместничества провёл в войнах с киликийцами, выиграл сражение с пиратами на море, но потом воевал в глубине страны с горными племенами и городами, а пираты на побережье за это время только усилились.
О деятельности следующих за Сервилием наместников Киликии – Лукулла в 74-67 и Марция Рекса в 67-66 известно многое, но ничего о том, как они боролись с пиратами в своей провинции. А между тем это были как раз годы наивысшего расцвета киликийского пиратства, а Киликия, наряду с Критом и была главным центром пиратства.
Итак, выходит, Рим запретил зависимым от него государствам бороться с пиратами, а на своей территории их практически не трогал. Попробуем предположить, какую роль пираты на самом деле играли в экономике и политике римской державы в 70-60 годах.читать дальше
Хлеб и рабы
Два важнейших товара, на которых стояла римская средиземноморская держава. Хлеб нужен, чтобы кормить Рим (в 70-е годы раздачи дешёвого хлеба гражданам в Риме были восстановлены, а производство хлеба в Италии было совершенно недостаточным, требовалось много хлеба из провинций, прежде всего с Сицилии). Рабы нужны чтобы производить хлеб в товарных количествах для Рима (на Сицилии хлеб производился на крупных рабовладельческих хозяйствах). И не только для производства хлеба – к тому времени почти каждый римский гражданин должен иметь хотя бы одного раба. Рабы требуются экономике Республики всегда, все время, каждую минуту.
Рабы — это особый товар, значительная их часть становится рабами заведомо незаконным путем. Вообще-то все Средиземноморье состояло к тому моменту из формально признающих друг друга государств, ни один гражданин которых просто так в рабы обращен быть не может – в других государствах этого не признают, и в Риме с его демонстративным уважением к законности — прежде всего. Любой римский магистрат в Риме и в провинции человека, если он незаконно сделан рабом, скорее всего отпустит. Но рабы нужны. Для этого и существуют пираты.
Затраты на захват раба сравнительно невелики, а продавались рабы довольно дорого, соответственно чистая прибыль от порабощения и продажи человека составляла 100, 200, 300%, а для самых дорогих категорий рабов – учёных, опытных мастеров, наверное, и тысячи процентов — фантастические, невероятные доходы. Эти доходы делили пираты, скупщики рабов у пиратов, оптовые перекупщики, розничные продавцы. И «крыша» — власти, которые покрывают пиратов и без которых их деятельность невозможна. «Крыша» — это власть в том месте, где проходят первые сделки с рабом, где он из незаконно захваченного свободного человека становится законно проданным рабом. Это римский наместник, испанский мятежник — Серторий, царь Понта Митридат, другой царь — в общем, тот, кто контролирует 1) порт первоначальной продажи, 2) базы пиратов, 3) провинцию, где находятся базы пиратов. Как мы помним, по римскому закону каждый город и царь борется с пиратами только на своей территории, то есть на ней он «своих» пиратов и контролирует, и охраняет. А так как главные базы пиратов находились прямо на римской территории, в Киликии, то, выходит, римское покровительство было самым удобным.
Конечно, иногда пиратский бизнес захватывал уже целые города, так что там пираты, казалось бы, освобождались от любой «крыши». Так, в 70-60-е годы некоторые города, особенно на Крите и Киликии, так превратились в полностью пиратские государства, власти и всё население которых занимались исключительно морским грабежом и обслуживанием его. Но это иллюзия – Рим был неизмеримо сильнее, и тех, кто играл не по правилам, мог привести к порядку или уничтожить (именно критские пираты, самые наглые, были разгромлены). К тому же, продавать рабов всё равно нужно не в пиратском городе а там, где сделка будет признана законной. «Крыша» может влиять сильнее и прежде всего на ту часть цепочки перепродаж рабов, где происходит больше всего нарушений закона, которые надо прикрыть и «отмыть» — захват и первая продажа, тут и собирались, конечно, основные «черные» деньги за покровительство.
Механизм можно представить себе так — пираты той же Киликии отстегивают наместнику – тому же Лукуллу, точнее, его представителям в Киликии, сколько-то золота просто за то, что он их не трогает. Дальше сами пираты (или первые скупщики, которые где-то уже купили этих рабов у пиратов и перегрузили их на свои суда) отстегивают властям города, где находится главный оптовый рынок рабов. И вот этот город должен быть особенным – в нём должны быть возможны любые противозакония, продажи свободных людей. судить за которые может только местная власть или стоящий над ней или за ней римский наместник. А может и не судить, а не заметить. За долю в прибыли. Эта, первая продажа — самый важный момент, когда свободный человек становится рабом. Как только продажа совершена, есть законный договор, заверенный властями или свидетелями (которые в доле), и после этого ставший рабом едва ли сможет что-то доказать – против его слов есть документ, подписанный свободными людьми
На востоке главным центром работорговли до 88 года были Афины, которым принадлежал остров Делос — основной центр работорговли, находившийся фактически под управлением колонии римских купцов, а формально – под властью и законами Афин, вернейшего римского союзника, в которых даже магистратами иногда становились римляне. После 88 года, когда рынок на Делосе пришёл в упадок и главные рынки рабов переместились в Солы и другие города Киликии, где твёрдой римской власти и порядка не было, зато по римскому закону преследование пиратов было возможно только римлянами. На западе таким рынком были, возможно, Сиракузы, хотя там масштаб торговли, кажется, был существенно меньше.
Заложники
Знатных и богатых людей пираты не продавали в рабство, а возвращали домой за выкуп. И тут, очевидно, местные власти, прежде всего римские наместники, имели с этого бизнеса от пиратов процент. Иначе пираты банально не могли бы собирать выкупы – когда в плен к пиратам попал Цезарь, его друзья собирали деньги в той же провинции, где пираты держали в плену Цезаря. Вообще этот бизнес очень был, конечно, закрытый и очень грязный.
Два известных нам случая, когда пираты были пойманы (пираты, захватившие Цезаря, которых Цезарь после освобождения захватил в плен и передал наместнику Азии Юнку, а тот их отпустил, и пираты, попавшие в плен к наместнику Сицилии Верресу, которых Цицерон обнаружил не казнёнными на Сицилии, а в Риме в доме Верреса), заканчивались тем, что наместник пиратов не казнил, а пытался спрятать.
Конечно, наместник не сам лично занимался этими делами. Для этого у него были подчинённые, а часть сделок, видимо, контролировалась и проводилась прямо через Рим (как и в наши времена, когда большинство денег от выкупов за освобождение пленников сомалийских пиратов оседало в Лондоне, у адвокатов и посредников, а сами пираты получали совсем небольшую долю).
Можно даже сказать, что определённо выкупами занимался Красс. Так, известно, что пираты захватили в 68 году дочь триумфатора Антония и её брату пришлось выкупать её за большую сумму денег. Известно, что этот Антоний был в то время разорён. Однако у него нашлись деньги и на выкуп, и на восстановление своего положения после исключения из сената. А Красс, как известно из Плутарха, как раз давал в долг без процентов, но потом мог не дать должнику отсрочки, что, конечно, давало Крассу влияние на должника, или даже власть над ним. И вот именно этот Антоний был в 63 году уже политическим союзником Красса.
Но это косвенное свидетельство, а вот прямое.
По Плутарху, Цезарь, взятый в плен пиратами, находясь под стражей, воскликнул: «Какую радость вкусишь ты, Красс, когда узнаешь о моем пленении!»
Красс в 75 году, когда Цезарь попал в плен к пиратам, был совсем не в первых рядах римских политиков, однако он, видимо, уже активно занимался «выкупными» делами.
Фактически что делают пираты, назначая выкуп — они проводят «независимый аудит и денежную оценку» dignitas, достоинства заложника. Достоинство было своего рода интегральной оценкой влиятельности, популярности и личных качеств знатного римлянина, его рейтингом. И сохранять достоинство было поэтому для римских аристократов очень важно, говорили даже, что Цезарь начал гражданскую войну именно из-за того, что иначе он не мог своё достоинство сохранить. И вот теперь представьте, что голову какого-нибудь богача-ростовщика Авла Вибуллия, сына зеленщика, римского гражданина в третьем поколении родом из, скажем, Ларина, Арпина или другого какого Урюпинска, оценили в 20 талантов, а попавшего в плен вместе с ним, скажем, Мамерка Юния Мессалу Валериана, у которого восковые маски предков-консулов в доме не помещаются — в 10 талантов, потому что все равно с него больше не возьмешь. И что об этом говорят на всех улицах Города. То есть римский аристократ с точки зрения сохранения dignitas должен каждый раз быть заинтересован в том, чтобы сумму выкупа назначили как можно БОЛЬШЕ, соответствующую его достоинству. В то же время с финансовой и чисто житейской точки зрения — наоборот, она должна быть как можно меньше, чтобы смочь заплатить. Итого, чтобы не разорять себя в таких дурацких состязаниях с сыновьями отпущенников и разными там погонщиками ослов, римские аристократы как сословие будут организовывать всё дело так, чтобы максимально возможно скрывать цену выкупа каждый раз.
Случай с Цезарем, когда он сам увеличил размер выкупа, очень характерен — он сам себя оценил в огромную сумму в 50 талантов, возможно, заведомо дороже всех римлян. Для Цезаря что 20, что 50 талантов, взятые в долг на выкуп, вернуть все равно было, видно, малореально (поэтому он и бросился ловить пиратов сразу после освобождения), а свои достоинство и честь ему были дороже всего на свете. Он же и разгласил этот размер.
А теперь глядите — кому можно доверить тайну цены dignitas? — лучше всего человеку из своего круга, которого враги за деньги не купят, и который доказал свою надежность.
Вот Красс как раз, видимо, давал в долг анонимно, во всяко случае по именам его должников античные авторы не знают, они пересказывают только слухи и намёки. То есть, видимо, одним из принципов кредитной политики Красса была конфиденциальность. А ему она давала еще больше власти над должниками — уже одно то, что Красс знал суммы выкупов, давало дополнительное средство воздействия на должников. он мог просто допустить утечку, что за Антонию, поторговавшись, всего-то выплатили 5 талантов — вот умора, и эти люди, которые сестру свою ценят дешевле ученого раба, еще на что-то в Риме претендуют! Антоний достоин республики, ха! Лавки мясника он после такого достоин!
Вот Цезарь, который в то время выступал как независимый политик и не примкнул ещё явно ни к одной из римских группировок, и решил, что Красс обрадуется случаю подчинить Цезаря.
Механизм крышевания
Законных способов драть деньги с провинциалов у Римского государства и его наместников не было — Республика собирала с провинций довольно небольшие налоги (хотя с богатых провинций таких, так Азия, суммы налогов всё равно выходили большими), а большинство общин вообще формально не были ей подчинены и ничего платить не обязаны. Соответственно, провинции эксплуатировали в основном незаконными способами.
Помпей хвалился тем в 61 году, что он увеличил на 80 миллионов денариев (в полтора раза) доходы республики, уничтожив пиратов и присоединив Сирию. Но Сирия и так давно была в сфере римского влияния, а большинство денег от пиратства оседало в том же Риме. Помпей просто перевел эти денежные потоки в законный вид, раньше они так же поступали наместникам через разные черные и серые схемы.
То есть пиратство в 70-60-е стало делом государственной важности, только не для римского государства, а для правящей в Риме партии, которая и получала основные доходы от пиратства.
Это можно увидеть по мерам по борьбе с пиратами, которые принимал Рим в это время. Обладая огромными материальными и людскими ресурсами, и имея возможность использовать флоты, деньги и людей из всех остальных государств Средиземноморья, Рим направлял против пиратов очень ограниченные силы.
Антоний, получивший в 74 году для войны с пиратами самую большую власть, которую когда-либо получал римский магистрат – imperium maius, высший империй, имел в распоряжении, видимо, совсем небольшой флот и сравнительно немного денег и людей. 3 года он вёл какие-то незначительные операции на западе, его адмиралы-легаты занимались в основном выбиванием денег с провинциалов и союзников и, наконец, был разгромлен критскими пиратами и чуть ли не попал к ним в плен.
Наместники Азии, Киликии, Сицилии иногда что-то предпринимали против пиратов, но об их победах ничего не известно. Зато известно, как наместники отпускали захваченных пиратов, а выкупы за заложников исправно собирались и выплачивались. Однажды, когда купцы разграбленного пиратами в 69 году Делоса обратились к легату Лукулла за помощью, тот… предложил им построить стену! И стена была построена, археологи нашли её остатки.
Единственный случай, когда война пиратам была объявлена и проведена решительно – война против Крита, в которой проконсул Метелл с 69 по 66 годы, получив большую армию и достаточный флот, последовательно взял все критские города и подчинил остров Риму. Однако и этой войне предшествовало критское посольство, которое в Риме почти договорилось с сенатом о мире и дружбе даже без компенсаций за разгром Антония, и только вето трибуна сорвало ратификацию соглашения сенатом.
Итак, римское правительство и наместники воевали не с пиратством, а с теми пиратами, которые отказывались от их покровительства, «крыши». Как только соглашение между сторонами достигалось, война как-то незаметно сходила на нет. И только критяне-беспредельщики действовали уж совсем нагло, не смогли договориться и были немедленно разгромлены.
В Москве в Государственном Кремлёвском дворце 21 июня прошла Международная конференция «Русский мир: настоящее и будущее». Конференция была приурочена к 10-летию создания фонда «Русский мир». Её участниками стали представители более чем 80 стран мира: видные общественные и политические деятели из России и зарубежья, известные учёные, писатели и деятели культуры, преподаватели русского языка и литературы, дипломаты, духовенство и журналисты. В том числе в конференции приняла участие поэт, редактор газеты «Камертон» Академии Матусовского Елена Заславская.
Участники встречи рассмотрели вопросы идентичности и консолидации Русского мира, сохранения классического наследия и развития русского языка и культуры. По итогам конференции была принята резолюция.
«Было решено объединить усилия российских, зарубежных и международных неправительственные организаций по международному гуманитарному сотрудничеству в сфере общественной дипломатии. Назрела необходимость создания международного общественного движения, объединяющего всех друзей Русского мира вне зависимости от национальной, религиозной, политической или иной принадлежности участников», – отметила редактор «Камертона».
«Что по сути это движение? Это мягкая сила, имя которой любовь к России, интерес к её истории и культуре, к русскому языку, сопричастность к судьбе России, которая была, есть и останется сердцем Русского мира. И если Россия сердце, то форпостом Русского мира, без преувеличения можно назвать наши республики ЛНР и ДНР. Но не только на полях сражений, на передовой, не только в Минске в высоких кабинетах вершится сейчас их история, её пишем мы: поэты и писатели, учителя и врачи, студенты и преподаватели, все те, для кого слова «русский мир» наполнены конкретным содержанием и тесно переплетены с судьбой нашего края. Листаем ли мы «Толковый словарь живaго великорусского языка» Владимира Даля – Казака Луганского, слушаем ли «С чего начинается Родина» и «Подмосковные вечера» луганчанина Матусовского, чтим ли подвиг Молодогвардейцев, мы расширяем границы русского мира. И сейчас, когда русофобия – один из популярных западных трендов, объединение усилий неправительственных организаций будет как никогда кстати», – сказала Елена Заславская.
Она также рассказала о текущих проектах фонда, которые могут быть интересны студентам и преподавателям Академии Матусовского.
Телерадиокомпания «Русский мир» проводит Международный конкурс «Корреспондент русского мира». К участию приглашаются все, кто любит русское слово, интересуется историй русского языка и культуры.
Проходит Фотоконкурс «Мой русский мир». По итогам будет сформирована выставка «Мой Русский мир», которая будет продемонстрирована в ходе работы ХI Ассамблеи Русского мира в ноябре 2017 года.
Интересный проект «Вузовская русистика», направленный на подготовку и распространение учебно-методических комплексов по русскому языку и литературе. Он может быть интересен абитуриентам, студентам, лингвистам, филологам, журналистам, историкам и искусствоведам, профессионально ориентированным на углубленное изучение русского языка, литературы, искусства, истории и культуры. Также фонд дает возможность любому вузу получить необходимую литературу, новые учебно-методические комплексы, заполнив электронную форму заявки.
Весной этого года было подписано соглашение о сотрудничестве между фондом «Русский мир» и Благотворительным фондом сохранения искусства русского романса «Романсиада». Продолжается сотрудничество на благо русской цивилизации с русской православной церковью.
«В Луганске, в Академии Матусовского, в Союзе писателей ЛНР, регулярно проходят мероприятия, фестивали, конкурсы, заседания клубов, направленные на развитие русской культуры и языка. Мероприятия, задача которых – осмысление ценностей и формирование традиций русской цивилизации. Поэтому мы готовы присоединиться к движению, инициированному фондом Русский мир и развивать культурный, научный, инновационный потенциал России с опорой на творческие ресурсы», – подытожила Елена Заславская.
Справка: Фонд «Русский мир», созданный во исполнение Указа Президента России от 21 июня 2007 года, осуществляет деятельность по популяризации русского языка и культуры за рубежом. За прошедшее десятилетие фондом на основе партнёрства открыто более 250 Русских центров и Кабинетов в 76 странах мира, поддержано порядка трёх тысяч грантовых и партнёрских проектов культурно-просветительской и языковой направленности. Сегодня партнёрами фонда являются около пяти тысяч организаций и учреждений более чем в ста странах мира. При поддержке и участии фонда ежегодно реализуются специальные стипендиальные программы для студентов, аспирантов и молодых учёных, издаются современные учебники и мультимедийные учебные пособия по русскому языку и литературе, проводятся крупные международные конференции и крупномасштабные общественные акции. zaslavskaja.com/2017/06/26/russkiy-mir-rasshiry...
"Так, в противовес номиналистскому релятивизму, уничтожающему социальные различия, сводя их к чисто теоретическим артефактам, следует утверждать существование объективного пространства, детерминирующего со- ответствия и несоответствия, меры близости и дистанции. В противовес реализму интеллигибельного (или овещест- вления понятий) следует утверждать, что классы, которые можно вычленить в социальном пространстве (например, в связи с потребностями в статистическом анализе, являющемся единственным средством обнаружить структуру социального пространства), не существуют как реальные группы, несмотря на то, что они объясняют вероятность своей организации в практические группы, семьи, ассоциации и даже профсоюзные или политические «движения».
Что существует, так это пространство отношений, которое столь же реально, как географическое простран- ство, перемещения внутри которого оплачиваются работой, усилиями и в особенности временем (идти снизу вверх — значит подниматься, карабкаться и нести на себе следы и отметины этих усилий). Дистанции здесь измеря- ются также временем (например, временем подъема или преобразования — конверсии). И вероятность мобилиза- ции в организованные движения, с их аппаратом, официальными представителями и т. п. (что собственно и за- ставляет говорить о «классе») будет обратно пропорциональна удаленности в этом пространстве."
Пьер Бурдьё. Социальное пространство и генезис "классов"
Почему реальность пространства представляется автору противовесом овеществлению понятий? Пространство тоже понятие, как и класс. Реальность классов является реализмом интеллигибельного, а реальность пространства - нет.
ЛуганскИнформЦентр — 24 июня — Издательство «Доля» (г. Симферополь)
Издатели и литераторы ЛНР и Крыма во время скайп-конференции 24 июня 2017 года в ЛуганскИнформЦентре и издательстве «Доля» поддержали идею обмена с ЛНР нераспроданными остатками тиража книг различной тематики. «Если представится такая возможность посотрудничать с издательскими домами, представителями издательств, то мы будем чрезвычайно благодарны, если какую-то часть того, что не смогли забрать заказчики или издательские остатки, мы с удовольствием примем для того, чтобы распределить новые книги по библиотекам Республики», — сказала директор Луганской республиканской универсальной научной библиотеки (ЛРУНБ) имени Горького Наталья Расторгуева. «В остатке издательства «Доля» всегда есть книги, которые отгружаю в местные библиотеки. Думаю, что в каждом издательстве есть книги, которые можно было бы передавать в ЛНР, — отметил председатель Союза писателей Республики Крым, руководитель издательства «Доля» Валерий Басыров. — Думаю, думаю, что издатели Крыма поддержат благородную цель, о которой мы сейчас говорим. Крымчанам интересны и ваши книги, потому что не все знают, что происходит в Луганске на самом деле. С удовольствием наладим контакт». Литераторы ЛНР и Крыма во время скайп-конференции 24 июня также рассмотрели возможность издания и распространения в библиотеках полуострова литературного сборника Союза писателей ЛНР «Выбор Донбасса». В скайп-конференции со стороны Крыма приняли участие: Валерий Басыров — председатель правления Союза писателей Республики Крым (СПРК), директор издательства «Доля», главный редактор журналов «Крым» и «Доля»; Вячеслав Килеса — ответственный секретарь СПРК, главный редактор газеты «Литературный Крым»; Людмила Кулик-Куракова — заместитель председателя Ялтинского отделения СПРК; Виктория Анфимова — руководитель Республиканской литературной студии им. Н. А. Кобзева при Союзе писателей Республики Крым, заместитель главного редактора газеты «Литературный Крым»; Ярослав Гончаров — студент 2-го курса КФУ им. В. И. Вернадского, бард, член Республиканской литературной студии им. Н. А. Кобзева при Союзе писателей Республики Крым; Людмила Вальченко — руководитель литературной студии имени писателя Б. Балтера МБОУ «Гимназия им. И. Сельвинского» (г. Евпатория); Асине Меджитова — ученица 11 класса МБОУ «Гимназия имени Ильи Сельвинского», член литературной студии имени писателя Б. Балтера МБОУ «Гимназия им. И. Сельвинского» (г. Евпатория); Александр Кухарский — студент 1 курса ф-та международных отношений Астраханского государственного университета, член литературной студии имени писателя Б. Балтера МБОУ «Гимназия им. И. Сельвинского» (г. Евпатория). Со стороны ЛНР (Луганск) в скайп-конференции приняли участие: Глеб Бобров — председатель правления Союза писателей ЛНР (Луганск); Наталья Расторгуева — директор Государственного учреждения культуры Луганской Народной Республики «Луганская Республиканская универсальная научная библиотека им. М. Горького»; Игорь Сивак — бард, член СПРК (Одесса–Донецк–Симферополь); Нина Ищенко — культуролог (Луганск).
В данном случае мещане означает горожане, прямое значение слова. В предисловии к тертьему изданию "Живописца" 1775 года Николай Новиков, один из первых журналистов России, пишет, что издаются по несколько раз книги, которые просвещёнными людьми не читаются, а популярны только среди мещан. "Сии книги суть: "Троянская история" "Синопсис" "Юности честное зерцало" "Совершенное воспитание детей" "Азовская история" и другие некоторые."
Две книги посвящены воспитанию детей, одна - античной истории, ещё одна - российской, а синопсис не знаю чему. Можно было бы сделать такой сборник - круг чтения в России во время восстания Емельяна Пугачёва.
Александр Сумароков — прозаик, поэт и драматург XVIII века, соперник Ломоносова на литературном Олимпе, основатель русского театра, был необычайно популярен среди читающей публики, однако произведения его стали устаревать уже при жизни. Последующие поколения не взяли у Сумарокова ничего, и уже во времена Пушкина его читательский успех был давно позади, и вплоть до наших дней сочинения Сумарокова переиздаются редко, в составе антологий и сборников, как страница истории литературы, которая заслуживает упоминания единственно в силу добросовестности исследователя.
Однако оценки Сумарокова в первой четверти XIX века отличаются особой резкостью: Карамзин выпускает словарь русских писателей, в котором нет статьи о Сумарокове, Жуковский его не любит, Пушкин пишет против него яростные инвективы… Если Сумароков всего лишь бездарный литератор, заслуженно забытый потомками, зачем сорок лет спустя свергать его с пьедестала? Это пристрастное отношение указывает на какой-то актуальный конфликт, на нерешённую проблему, которая всё ещё важна. Чтобы разобраться в этом вопросе, читайте статью Надежды Алексеевой, сотрудницы Отдела русской литературы ХVIII века Пушкинского дома, Санкт-Петербург. Ссылка на сайте
Известные строки Борхеса из рассказа "Анализ творчества Греберта Куэйна". Автор кратко описывает сюжет детективного романа:
"По прошествии семи лет я уже не в состоянии восстановить детали действия, но вот его план в обедненном (но и очищенном) моей забывчивостью виде: на первых страницах излагается загадочное убийство, в середине происходит неторопливое его обсуждение, на последних страницах дается решение. После объяснения загадки следует длинный ретроспективный абзац, содержащий такую фразу: ‘‘Все полагали, что встреча двух шахматистов была случайной». Эта фраза дает понять, что решение загадки ошибочно. Встревоженный читатель перечитывает соответственные главы и обнаруживает другое решение, правильное. Читатель этой необычной книги оказывается более проницательным, чем детектив."
Здесь Борхес оказался точным, как и во многих других случаях. Сейчас игры с читателем ведутся постоянно, но конкретных имён я не припомню. Если вы знаете автора, который так делает, напишите здесь, буду благодарна.
Одуванчик публикует окончание статьи В. Л. Толстых «Миф о войне как центральный элемент международно-правовой идеологии».
Начало и продолжение в предыдущих постах
9. Миф о войне повлиял на формирование важнейших международно-правовых концепций, к числу которых относятся права человека, наднациональность, вмешательство, дискриминационная война, свобода торговли. Все они являются объектами критики со стороны марксистских и консервативных учений.
В правах человека либерализм усматривает главный инструмент контроля над государством и главный политический механизм индивидуального самоопределения. Марксистская критика рассматривает права человека как инструмент отчуждения и господства; основания данной критики были сформулированы еще самим К. Марксом: «… Ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т.е. как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от общественного целого».[1] Консервативная критика подчеркивает обессмысливание прав человека в условиях разрушения коллективной идентичности; Х. Арендт пишет: «Фундаментальное лишение человеческих прав сперва и прежде всего проявляет себя в утрате места в мире, которое делает мнения значительными и действия результативными. Нечто куда более глубокое, чем свобода и справедливость, кои суть лишь гражданские права, находится под угрозой, когда принадлежность к сообществу, где человек родился, больше не признается естественным делом…»[2]. читать дальше Наднациональность рассматривается либерализмом как средство преодоления политического, как альтернативный способ организации общества, основой которого является не власть, а функция, реализуемая техническими специалистами; функционалистская теория изложена в работах Д. Митрани и Э. Хааса. Консервативная критика в основном обращена против вытекающего из наднациональности мультикультурализма, определяемого как несущего в себе угрозу традиционным ценностям.[3] В более общем плане основаниями для критики функционализма выступают его неспособность сформировать гармоничное сообщество с фиксированной культурой, а также недемократичность и непрофессионализм наднациональных элит.[4]
Вмешательство определяется либерализмом как средство защиты прав человека и корректировки нормальной работы государственного механизма, предотвращающее его деградацию в сторону тоталитаризма. Марксизм традиционен в своем понимании вмешательства как формы неоколониализма, направленной на подчинение или разрушение государства с целью дальнейшего извлечения экономической выгоды. Отношение консерватизма к вмешательству является менее артикулированным: негативными аспектами вмешательства видятся пренебрежение собственными политическими и моральными ценностями (Р. Кирк), а также его неэффективность в долгосрочном плане (консерватизм признает, что порождаемые вмешательством коллективные формы являются более агрессивными, чем те, которые были разрушены[5]).
Дискриминационная война, т.е. война против абсолютного врага, является войной, организуемой либерализмом против своих идеологических противников. Абсолютизация врага является обратной стороной сакрализации исповедуемых либерализмом политических ценностей. Дискриминационная война является тотальной с точки зрения цели, которой может быть только полное уничтожение противника, и с точки зрения средств, включающих в себя помимо собственно военных, экономические и идеологические инструменты. В рамках концепции дискриминационной войны враг понимается как преступник, который должен быть привлечен к уголовной ответственности. Концепция дискриминационной войны была предложена Э. Юнгером и К. Шмиттом, они же и сформулировали ее критику. К. Шмитт отмечает: «Такие войны – это войны, по необходимости, особенно интенсивные и бесчеловечные, ибо они, выходя за пределы политического, должны одновременно умалять врага в категориях моральных и иных и делать его бесчеловечным чудовищем, которое должно быть не только отогнано, но окончательно уничтожено, то есть не является более только подлежащим водворению обратно в свои пределы врагом».[6]
Принцип свободной торговли рассматривается либерализмом как обеспечивающий удовлетворение человеческих потребностей вне сферы политического и как устанавливающий общий интерес, устраняющий и успокаивающий противоположные притязания. Марксистская критика данного принципа сформулирована еще в «Манифесте коммунистической партии»; ее суть сводится к тому, что свободная торговля неизбежно ведет к концентрации капитала и власти в одних руках и к обнищанию масс. Консерватизм пытается объяснять негативные следствия свободной торговли недостаточным контролем со стороны государства и недостаточным учетом социально-экономических аспектов.[7]
10. Основным выводом международно-правового характера, вытекающим из предыдущего пункта, является вывод об относительности и дискуссионности концепций, фундируемых либеральным мифом о войне. Это, в свою очередь, заставляет задуматься о необходимости разработки элементов международного права, фундируемых альтернативными либерализму марксистскими и консервативными интерпретациями. Наиболее значимыми из них являются следующие:
А) Элементы, ограничивающие свободный рынок и полномочия экономических организаций: право на самостоятельное определение экономической системы, государственный протекционизм и нетарифное регулирование, международная ответственность корпораций, ограничения экономических санкций, право на самостоятельное определение условий использования международных кредитов, — все это наряду с развитием элементов, предусмотренных правом развития;
Б) Элементы, направленные на решение национального вопроса: право на автономию и сецессию, право на язык, гарантии защиты национальной культуры (в т.ч. от непрямого воздействия), принцип делимитации в соответствии с границами расселения этносов (особенно в случае формирования новых государств, как дополнение к принципу uti possidetis iuris), определение гражданский войн как войн за территорию, а не против абсолютного противника;
В) Элементы, обеспечивающие уважение к политическим, идеологическим и культурологическим приоритетам (принцип мирного сосуществования); элементы, устанавливающие институциональные и процессуальные рамки обсуждения идеологических проблем, в т.ч. связанных с недостаточностью либеральной парадигмы; запрет политического прозелитизма;
Г) Запрет дискриминационной войны, т.е. войны, сопряженной с моральной дискредитацией противника (практикой «naming and shaming») и направленной на полное уничтожение его политических структур[8]; реабилитация внимания к проблеме законной причины войны (iusta causa); специальные режимы мирных договоров и международной ответственности воюющих сторон;
Д) Элементы, ограничивающие пропаганду: право ограничивать вещание и требовать пересмотра редакционной политики в случае ее очевидной пропагандистского уклона, предполагающего вездесущность, тоталитарность, целенаправленность, манипулятивность, способность к извращению фактов (но не обязательно прямую дезинформацию);
Е) Элементы, ограничивающие развитие технологий и изменяющие отношение к технике за пределами существующих контекстов экологического права и права вооруженных конфликтов[9].
Речь не идет о формировании утопической программы радикального и быстрого преобразования международного права. В перспективе, конечно, можно надеяться, что международное право сыграет свою роль в переходе человечества к новым формам политического устройства, новому экономическому укладу и новому восприятию мира. Пока, однако, вопрос стоит уже и заключается в рассмотрении упущенных возможностей, восполнении пробелов и обсуждении альтернативных вариантов развития.
11. Организация правовой дискуссии о войне является крайне сложной задачей в силу нескольких причин. Во-первых, война – слишком трагическое явление, чтобы мыслить его в позитивных категориях, — при приближении к проблеме рассудок неизбежно сталкивается с чем-то, что ломает привычные формы мышления и требует иррационального объяснения.[10] Во-вторых, давление существующего дискурса является слишком сильным: помимо того, что он апеллирует к общечеловеческим ценностям, сама среда, в которой мы мыслим, и сам язык, которым мы мыслим, сформированы им и предрасполагают нас к принятию существующей версии; любая критика, таким образом, оборачивается лишь еще одним аргументом в ее пользу.[11] В-третьих, подвергая сомнению либеральный миф, мы восстаем против своей собственной послевоенной истории, сформированной этим мифом, разрушаем самих себя как часть этой истории, что противоречит естественному стремлению к самосохранению.
Тем не менее, какой бы трудной ни была дискуссия, мы обязаны в нее вступить, поскольку зло, присутствующее в этом мире, оказывается удивительным образом похожим на то зло, которое было преодолено, — непонимание его природы может сделать нас и будущие поколения его жертвами. В этой связи закончить это рассуждение стоит словами Э. Манделя: «Объяснять фашизм и Холокост – значит укреплять нашу способность к отрицанию, к негодованию, к ненависти и непримиримой оппозиции, к сопротивлению и бунту против возможного возрождения фашизма и других античеловеческих доктрин и практик. Это базовый, необходимый элемент политической и моральной гигиены» [12].
[1] Маркс К. К еврейскому вопросу // ПСС. Издание второе. Т. 1. М.: Государственное издательство политической литературы. 1955. С. 401.
[2] Арендт Х. Указ. соч. С. 396.
[3] См., например: Саррацин Т. Германия: самоликвидация. Пер. с нем. Т.А. Набатниковой. М.: Рид Групп, 2012.
[4] Подробнее см.: Толстых В.Л. Функционализм: основные положения и критика // Российский юридический журнал. 2015. № 5.
[5] Бенуа А. де. Против либерализма. СПб., Амфора, 2009. С. 161.
[6] Шмитт К. Теория партизана. Пер. Ю.Ю. Коринца. М.: Праксис, 2007. С. 140. Э. Юнгер высказывает близкую точку зрения: «…В наше время ни одна держава не осмеливается открыто заявить о нападении на другую державу, а наоборот, говорит об оборонительной войне, целью которой провозглашается не победа, а мир, прогресс, цивилизация или любая другая гуманитарная ценность. …Получается так, что противник выступает не как враг в естественном или рыцарском смысле, а именно как противник всех вышеупомянутых ценностей, то есть как противник человечества как такового. Отсюда вытекает подлая и (в ином, не гуманитарном смысле) бесчеловечная ложь» (Введение к фотоальбому «Здесь говорит враг» (1931) // Указ. соч. С. 249).
[7] Стиглиц Дж. Глобализация: тревожные тенденции. Пер. с англ. Г.Г. Пирогова. М.: Национальный общественно-научный фонд, 2003.
[8] По своей природе данный запрет относится скорее к международному гуманитарному праву, чем к праву международной безопасности.
[9] Среди имеющихся разработок можно отметить программу Ж. Эллюля, в соответствии с которой необходимая технико-политическая революция должна включать пять направлений: 1) Перестройка производственных мощностей западного мира с целью оказания даровой помощи «третьему миру»; 2) Решимость не применять власть и силу; 3) Всестороннее развертывание способностей и диверсификация занятий; 4) Резкое сокращение рабочего времени; 5) Измерение прогресса не возрастанием числа произведенных ценностей, а количеством сэкономленного человеческого времени (Другая революция. Пер. В.В. Бибихина // Новая технократическая волна на Западе. М.: Прогресс, 1986. С. 147-152).
[10] Т. Адорно писал следующее по поводу императива, требующего неповторения войны: «Обсуждать его дискурсивно – кощунство; в этом императиве чувствуется вживую момент того, что дополняет (Hinzutretende) нравственное. Вживую, потому что перед нами не что иное как ставшее практикой отвращение, которое испытываешь, наблюдая невыносимую физическую боль; отвращение переживают индивиды, а затем и сама индивидуальность, которая стремится исчезнуть как форма рефлексии (Негативная диалектика. С. 326.).
[11] Ж. Бодрийяр пишет по поводу Холокоста: «Эти вещи не были поняты в те времена, когда мы имели для этого возможность. Отныне они уже не будут поняты никогда. Не будут поняты потому, что такие основные понятия, как ответственность, объективная причина, смысл (или бессмыслица) истории исчезли или находятся в процессе исчезновения. Эффекты нравственного и коллективного сознания стали слишком опосредованы…» (Прозрачность зла. Пер. с фр. Л. Любарской и С. Марковской. М.: Добросвет, 2000. С. 135).
[12] Мандель Э. О материальных, социальных и идеологических предпосылках нацистского геноцида.
5. Вторая мировая война дискредитировала миф Просвещения, наглядно показав, что результатом социального давления могут быть газовые камеры и ковровые бомбардировки. Просвещение, однако, сумело оправдаться посредством создания мифа о войне, редуцировавшего этот и целый ряд других аспектов и возложившего всю полноту ответственности на Гитлера и его окружение. Немецкий народ перестал рассматриваться как коллективный преступник и стал жертвой, — его вовлеченность в войну была интерпретирована как результат чудовищного обмана. Возложение ответственности на нацистскую верхушку имело своим следствием общую стигматизацию политической сферы, центром которой является государство. Любое усиление государства, выраженное в попытке консолидации общества или использовании чрезвычайных полномочий, отныне рассматривается как тоталитарная тенденция, которой следует противодействовать, используя все возможные инструменты. С разоблачением чудовищного обмана нацизма и искоренением индивидуального зла массы оказываются просвещенными, очищенными от подозрений и защищенными от повторения своей ошибки.[1] Социальное давление, таким образом, снова реабилитировано, равно как и политические и правовые формы, создающие процедурные рамки для его осуществления. Более того, просвещенность масс легитимирует их еще большую роль в политике (сравнительно с той ролью, которую они играли до войны). Ю. Хабермас формулирует данный тезис следующим образом: «…Преодоление фашизма образует особую историческую перспективу, из которой следует понимать постнациональную идентичность, сформированную на универсалистских принципах правового государства и демократии».[2] Сомнения здесь вызывает очевидная несоразмерность между онтологическим характером ужаса Холокоста и политическим характером извлекаемых из него уроков, — получается, что главный из них состоит в необходимости соблюдения законов и участии в выборах. Обратной стороной стигматизации политической сферы является идеализация неполитической сферы, т.е. сферы экономических отношений, и создание благоприятных условий для экспансии рыночных механизмов социального регулирования. Значение рынка, таким образом, выходит за пределы товарно-денежного обмена, — рынок становится основанием общего и индивидуального процветания и счастья. На доктринальном уровне эта идея, впервые высказанная еще Р. Кобденом в середине XIX в.[3], раскрывается в работах Л.Ф. Мизеса и Ф.А. фон Хайека. Нетрудно заметить, что в своих главных следствиях миф о войне резонирует с политической и экономической программой либерализма, создавая условия для ее тотального господства. 6. Для того, чтобы отсечь политическое от неполитического, стигматизировать первое и оправдать второе, Просвещение было вынуждено вывести политическое за пределы рационального и тем самым отчасти опровергнуть само себя. Тоталитаризм представлен мифом о войне как зло, вошедшее в этот мир откуда-то извне и являющееся источником себя самого. Он не является немецким, западным, капиталистическим, технологическим или любым иным описываемым синтетическим способом феноменом, — он является тоталитарным. Эту особенность наглядно иллюстрирует образ Гитлера, целостный и наполненный только в контексте Холокоста и утрачивающий эти качества в любых иных контекстах. Иррациональностью тоталитаризма объясняется аналитический характер большей части его исследований: Ф.А. фон Хайека (тоталитаризм как государственный контроль над экономикой и плановая организация общества)[4]; К. Поппера (фашизм как деятельность племенного или «закрытого» общества)[5]; Э. Джентиле (фашизм как сакрализация политики)[6]; Р. Гриффина (фашизм как палингенетический ультранационализм)[7]; К. Фридриха и З. Бжезинского (шесть признаков: одна идеология, однопартийность, использование террора и др.)[8], У. Эко (четырнадцать признаков: традиционализм, неприятие модернизма, культ действия и др.)[9] и пр.; как справедливо отмечает Дж. Агамбен, «разыскания Арендт практически не получили какого-либо продолжения»[10]. Будучи аналитическими, данные исследования не дают нового знания (И. Кант) и не позволяют приблизиться к пониманию современных проблем. Другой стороной иррациональности тоталитаризма является его случайный характер: тоталитаризм не является ни причиной, ни следствием, он не вытекает ни из одного из предшествующих событий и не трансформируется ни в одно из событий последующих. Данное заключение не только снимает подозрение с западных институтов, но и восстанавливает весь ход западной истории (этот момент хорошо почувствовал С. Жижек в своей критике Ю. Хабермаса: «фашистские режимы для него являются случайным отступлением (задержкой, регрессом), которое не затрагивает основную логику модернизации» [11]). В каком-то смысле оно выражает неизбежное стремление к самосохранению: полноценная жизнь общества, допускающего, что именно оно несет ответственность за Холокост, является невозможной. Иррациональность тоталитаризма во многом объясняет то безразличие, с которым современные защитники мира относятся к последствиям своей борьбы с ним: если тоталитаризм является внешним по отношению к любой среде, значит, его искоренение не должно иметь негативных последствий для экономики и социальной сферы; если же таковые все же имеют место, их надлежит рассматривать в качестве остаточных явлений. Здесь же есть и объяснение момента реакции: если тоталитаризм приходит из ниоткуда, — значит, его приближение нельзя заметить и ему нельзя противодействовать на ранних этапах его созревания. Если война является злым волшебством, то она может быть преодолена только добрым волшебством, которое невозможно организовать. 7. Резюмируя, можно сказать, что существующий миф о войне является либеральной (разделяющей политику и экономику); редуцированной (учитывающей только некоторые аспекты); аналитической (стремящейся к определению события как такового); иррациональной (апеллирующей к случайному) идеей. Альтернативу ей составляют марксистская[12] и консервативная идеи войны. В отличие от либерализма марксизм не редуцирует экономические, технологические и культурологические аспекты войны и видит в них главную причину катастрофы. Экономические предпосылки раскрываются традиционным марксизмом следующим образом: неизбежная для капитализма неравномерность экономического развития приводит к тому, что новое соотношение сил не соответствует распределению сфер влияния; война является способом перераспределения данных сфер; ее дополнительной причиной является стремление капитализма устранить противоположную ему социально-экономическую систему социализма[13]; фашизм определяется как «особая форма классового господства буржуазии»[14]. Технологические аспекты раскрываются в исследованиях Франкфуртской школы. По мнению В. Беньямина, если естественное использование производительных сил сдерживается имущественными отношениями, то нарастание технических возможностей вынуждает к их неестественному использованию; они находят его в войне, которая своими разрушениями доказывает, что общество еще не созрело для того, чтобы превратить технику в свой инструмент; империалистическая война — это мятеж техники, предъявляющей требования, для реализации которых общество не дает естественного материала.[15] Г. Маркузе делает акцент на роли техники как инструмента социального контроля.[16] Э. Мандель ограничивается более простым тезисом о том, что Холокост был помимо прочего продуктом все более выходящей из-под контроля со стороны человеческого разума капиталистической промышленности, движимой все более ожесточенной конкуренцией.[17] 8. Консерватизм в значительной степени игнорирует экономические и технологические аспекты, — внимание к ним интерпретируется им как свидетельствующее о глубинной общности либерализма и марксизма (со своей стороны, последние упрекают консерватизм в предрасположенности к национализму). Консерватизм обращен к политическому, которое, по его мнению, должно выстраиваться на основе учета существующих традиций. Консерватизм придает большое значение национальной и иной коллективной идентичности, обеспечивающей самоидентификацию индивидов, и предлагает иное понимание нации, — не как математического множества, а как тела, внутри которого есть неоднородность и иерархия. Отсюда следует признание необходимости государственного регулирования, осуждение вмешательства во внутренние дела, уважение к религии. Консервативная идея войны в общих чертах выглядит следующим образом: война является результатом сбоя в политическом (в этой части есть совпадение с либерализмом); данный сбой проявляется в разрушении внутренний иерархии общества и формировании массовых движений изолированных индивидов; причинами сбоя являются подрыв традиционных ценностей, вызванный распространением эгалитарных либеральных и марксистских идей, и/или унижение нации. Консерватизм не обладает внутренним единством, каждый автор пытается построить собственную систему, часто отличающуюся национальной спецификой. Исследований, отражающих консервативное представление о фашизме, тоталитаризме и войне, — немного; среди имеющихся следует упомянуть работы представителей немецкого и итальянского консерватизма: К. Шмитта (концепция номоса, понятие дискриминационной войны)[18], Х. Арендт (тоталитаризм как массовое движение изолированных обывателей)[19], Г. Рормозера (фашизм как реакция на кризис либерализма, не обеспечивающего признания)[20], Ф. Нитти (война как реакция на национальное унижение Германии)[21], Ю. Эволы (фашизм как реакция на кризис идеи государства, разграничение итальянского фашизма и немецкого национал-социализма)[22]. [1] Э. Юнгер иронизирует в связи с этим: «Но если конфликт все же возник, например, разразилась война или было совершено преступление, то он трактуется как заблуждение, повторения которого можно избежать с помощью воспитания или просвещения. Заблуждения якобы появляются только потому, что людьми еще не вполне осознаны факторы, влияющие на грандиозную калькуляцию, в результате которой должно получиться полностью гомогенное население земного шара — принципиально доброе и разумное, а потому всецело защищенное человечество» (Об опасности (1931) // Националистическая революция. Политические статьи 1923-1933. Пер. с нем. А. Михайловского. М.: Скименъ, 2008. С. 254). [2] Хабермас Ю. Политические работы. Пер. с нем. Б.М. Скуратова. М.: Праксис, 2005. С. 141. [3] «…В принципе свободы торговли я вижу силу, которая в нравственном мире будет действовать так же, как закон всемирного тяготения во Вселенной, — сближая людей, устраняя вражду, вызываемую различием рас, религий и языков, соединяя нас узами вечного мира» (Цит. по: Линдси Б. Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма. М.: Альпина Бизнес Букс, 2006. С. 108). [4] Хайек Ф.А. фон. Дорога к рабству. Пер. с англ. М. Гнедовского. М.: Новое издательство, 2005. [5] Поппер К. Открытое общество и его враги (в 2-х томах). М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. [6] Джентили Э. Фашизм, тоталитаризм и политическая религия: определения и критические размышления над критицизмом интерпретации. gefter.ru/archive/10519. [7] Griffin R. The Nature of Fascism. Psychology Press, 1991. В другой работе Р. Гриффин рассматривает фашизм как политический вариант модернизма (Griffin R. Modernism and Fascism: The Sense of a Beginning under Mussolini and Hitler. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2007). [8] Friedrich C.J. and Brzezienski Z.K. Totalitarian Dictatorship and Autocracy. Second Edition. New York : Praeger, 1965. [9] Эко У. Вечный фашизм // Пять эссе на темы этики. Пер. с итал. Е. Костюкович. СПб.: Симпозиум, 2005. [10] Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011. С. 10. [11] Жижек С. 13 опытов о Ленине. Пер. с англ. А. Смирнова. М.: Ад Маргинем, 2003. С. 182. [12] «Величайшее интеллектуальное притяжение марксизма состоит в его (на сегодняшний день уникальной) способности достигать рационального, всеобъемлющего и гармоничного соединения всех наук об обществе» (Мандель Э. Почему я марксист. Пер. К. Медведева. www.redflora.org/2012/02/blog-post_17.html). [13] Подробнее см.: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг. Том 1. Подготовка и развязывание войны империалистическими державами. M.: Воениздат, 1960. С. XVI-XVII. Примерно на такой же позиции стоял Л.Д. Троцкий (Бонапартизм, фашизм и война. revkom.com). В исследованиях В.Ю. Катасонова делается акцент на подрывной роли международного финансового капитала (Англо-американские хозяева денег как организаторы Второй мировой войны. www.russiapost.su/archives/47929; Капитализм. История и идеология «денежной цивилизации» М.: Институт русской цивилизации, 2013). [14] XIII пленум ИККИ. Стенографический отчет. М., 1934. С. 589. [15]Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. forlit.philol.msu.ru/Pages/Biblioteka_Benjamin..... [16] «…Неразрешенный конфликт между производственным потенциалом общества и его деструктивным и репрессивным использованием неизбежно ведет к усилению власти аппарата над населением… Таким образом, система тяготеет одновременно к тотальному администрированию и к тотальной зависимости от администрирования» (Маркузе Г. Одномерный человек. Пер. с англ. А.А. Юдина. М.: АСТ, 2009. С. 60). [17] Мандель Э. О материальных, социальных и идеологических предпосылках нацистского геноцида. Пер. К. Медведева. www.redflora.org/2012/05/blog-post_9976.html [18] Шмитт К. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum. Пер. с нем. К. Лощевского и Ю. Коринца под ред. Д. Кузницына. СПб., Владимир Даль, 2008. [19] Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: Центрком, 1996. Сама Х. Арендт не считала себя консерватором. [20] Рормозер Г. Кризис либерализма. Пер. с нем. А.А. Френкина. М.: Институт философии Российской академии наук, 1996. [21] Нитти Ф. Европа без мира. Пер. с ит. М. Павловича. Петроград – Москва: Издательство «Петроград», 1923. [22] Эвола Ю. Фашизм: критика справа. Пер. с итал. В. В. Ванюшкиной. М.: Реванш, 2005.
Одуванчик начинает публикацию статьи В. Л. Толстых «Миф о войне как центральный элемент международно-правовой идеологии»
Автор определяет вторую мировую войну как идею, влияющую на формирование правовой идеологии. В этом своем качестве война является мифом, т.е. событием, имеющим высший, трансцендентный статус по отношению к реальности. Как и любой другой миф, миф о войне является результатом избирательного редуцирования исторического события. Направленность редуцирования задается просветительскими и либералистскими установками; в итоге миф стигматизирует сферу политического и оправдывает сферу неполитического. Оппозицию существующему мифу составляют марксистский и консервативный подходы; их использование может способствовать формированию новых элементов международного права. Общий вывод состоит в необходимости рассмотрения упущенных возможностей, восполнения пробелов и обсуждения альтернативных вариантов.
Предлагаем вашему вниманию первую часть статьи «Миф о войне как центральный элемент международно-правовой идеологии». Призываем к обсуждению и дискуссии!
*** 1. Влияние второй мировой войны на развитие международного права почти всегда рассматривается в линейной перспективе, в рамках которой война предшествует современному международному праву, соотносится с ним как причина и следствие. Кроме того, внимание исследователей часто концентрируется на внешних проявлениях послевоенного порядка (новых институтах, договорах, принципах и нормах). Такой подход — уместен, но не всегда достаточен, поскольку он игнорирует текущее значение уроков войны; не раскрывает механизм, посредством которого эти уроки воплощаются в правовую действительность; и создает обманчивое впечатление прямой связи между войной и ее юридическими последствиями. Значение войны как международно-правовой категории выходит за пределы фактологического уровня: война является не только единичным историческим событием, но и сильнейшей идеей, обладающей способностью к регулятивному воздействию («формой отражения внешнего мира, включающей в себя сознание цели и перспективы его дальнейшего познания и практического преобразования»[1]). В этом качестве война включена в правовую идеологию, «выражающую систематизированное и целенаправленное («концептуальное») отношение людей к действующему и желаемому праву»[2].
Будучи элементом правовой идеологии, война задает нормотворческую программу, в основе которой лежит требование «мыслить и поступать таким образом, чтобы Освенцим не повторился…»[3], формирует образ общественных отношений, устанавливает связь между нормами и отношениями (т.е. обеспечивает толкование). Будучи базовым элементом, война влияет на другие идеи, выступает в качестве их своеобразного фильтра и в этом смысле формирует дискурс международного права, т.е. «конечный набор совокупностей, ограниченный уже сформулированными лингвистическими последовательностями»[4].
2. Историческое событие, ставшее устойчивой идеей и соотносящееся с несвязанными событиями, является мифом. Понятие «миф» в данном случае предполагает не отрицание реальности исторического события, а его высший и трансцендентный статус по отношению к реальности других событий. Данный статус позволяет мифу влиять на образ других событий, перестраивать их по своему образцу. Миф как бы накладывается на другие события: возникающий эффект можно сравнить с совмещением фотографий, когда контур более раннего объекта съемки переходит в контур более позднего объекта.
Образуя контур других событий, миф тем самым объясняет их, выполняет функцию их знака. Гносеологическое значение данного знака обусловлено тем, что миф, в отличие от образа объясняемого события, уже знаком воспринимающему субъекту. К. Леви-Стросс писал: «Миф всегда относится к событиям прошлого: «до сотворения мира» или «в начале времен» — во всяком случае, «давным-давно». Но значение мифа состоит в том, что эти события, имевшие место в определенный момент времени, существуют вне времени. Миф объясняет в равной мере как прошлое, так и настоящее и будущее».[5]
Оптика мифа всегда дает одну и ту же картину, не всегда находящуюся в прямой связи с реальностью; функция новых фактов состоит лишь в инициировании действия мифа, но не в определении его результатов. В этом смысле миф обесценивает реальность, сводя ее значение к значению собственной гипотезы. Р. Барт писал по этому поводу: «Функция мифа — удалять реальность, вещи в нем буквально обескровливаются, постоянно истекая бесследно улетучивающейся реальностью, он ощущается как ее отсутствие».[6]
Способность к подчинению фактов является свойством, определяющим нормативность мифа. Данная способность усиливается с каждым случаем применения мифа, поскольку предлагаемое объяснение становится все более и более знакомым. Преодоление мифа, таким образом, становится крайне сложной задачей, требующей не только разоблачения несоответствия между мифом и реальностью, но и преодоления привычки.
3. Мифологизация предполагает редуцирование исторического события, т.е. отсечение и последующее игнорирование некоторых его аспектов. Редуцирование обусловлено объяснительной функцией мифа: историческое событие не может претендовать на совпадение с реальностью во всех своих частностях, оно может совпадать с ней лишь в главных чертах, т.е. в контуре. Редуцирование, таким образом, является предпосылкой и условием регулятивного воздействия мифа.
Редуцирование мифа является творческим и избирательным процессом, на результаты которого влияет не только реальность исторического события, образующего основу мифа, но и две другие реальности: реальность, предшествующая или параллельная мифу, и реальность будущая. Обе эти реальности формируют предпочтения и ожидания, неизбежно влияющие на содержание мифа, который, таким образом, оказывается с неизбежностью пристрастным.
Редуцирование ставит вопрос о качестве мифа, критерием которого видится не только погруженность наблюдателя в реальность исторического события, но также истинность идей, сформированных в результате осмысления двух других реальностей. Некачественный миф не только обесценивает реальность, но и уничтожает ее.
4. Миф претендует на абсолютную истинность и в этой связи задает одно из важнейших свойств позитивного права – его определенность, которая позволяет праву целенаправленно воздействовать на реальность посредством волевого усилия, а не просто отражать и интерпретировать ее, как это делают философия или язык. Благодаря мифу отношения между правом и реальностью приобретают характер отношений между порядком и хаосом, мужским и женским, формой и содержанием, идеей и материей.
Мифологический уровень права образуется историческими событиями, религиозными представлениями и научными доктринами. Первые два вида мифов – широко известны; открытие третьего – заслуга представителей Франкфуртской школы социальных исследований — Т. Адорно и М. Хоркхаймера: «Мир как гигантское аналитическое суждение… есть явление того же пошиба, что и космический миф, связывавший смену весны и осени с похищением Персефоны». Сущностью мифа Просвещения является вера в человека: «Согласно Просвещению, все множество мифологических фигур может быть сведено к одному и тому же знаменателю, все они редуцируются к субъекту».[7]
Миф в виде исторического события или религиозного представления определяет индуктивное нормотворчество: он представляет собой частное суждение, на основе которого вырабатываются общие суждения. Миф Просвещения дискредитирует любое единичное частное суждение: он представляет собой метод конструирования правовой реальности на основе множества суждений, путем «социального давления»[8], и, как результат, делает акцент на процедурных критериях в ущерб критериям ценностным. Миф Просвещения является основой аналитической традиции права, — пожалуй, наиболее влиятельной традиции современности[9]; ее «процедурные» выводы разделяются Ю. Хабермасом.
[1] Философская энциклопедия. Под ред. Ф.В. Константинова. В 5 т. Т. 2. Автор статьи – Н. Копнин. М.: Советская энциклопедия. С. 234.
[2] Алексеев С.С. Проблемы теории права. Курс лекций. Т. 1. Основные вопросы общей теории социалистического права (1972 г.) // Собрание сочинений в десяти томах. Т. 3. М.: Статут, 2010. С. 170.
[3] Адорно Т.В. Негативная диалектика. Пер. с нем. Е.Л. Петренко. М.: Научный мир, 2003. С. 325-326.
[4] Фуко М. Археология знания. Пер. с фр. С. Митина, Д. Стасова. Киев: Ника-Центр, 1996. С. 29.
[5] Леви-Стросс К. Структурная антропология. Пер. с фр. В.В. Иванова. М.: Астрель, 2011. С. 242.
[6] Барт Р. Мифологии. Пер. с фр. С. Зенкина. М.: Издательство имени Сабашниковых, 1996. С. 270.
[7] Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. Пер. М. Кузнецова. СПб., 1997 // Электронная публикация: Центр гуманитарных технологий. 21.03.2011. URL: gtmarket.ru/laboratory/basis/5521
[8] Харт Г.Л.А. Понятие права. СПб., Издательство С.-Петербургского университета, 2007. С. 92.
[9] Общий обзор см.: Дидикин А.Б. Формирование аналитической традиции в современной философии права // Scholae. Философское антиковедение и классическая традиция. 2010. Вып. 1. Т. 4. С. 149-165.
5. "Город героев". Чудесный смешной мультфильм, первая половина просто великолепна, даже неизменное стремление западной культуры представить учёного как волшебника и шоумена держится в рамках. Со второй половины оно берёт верх, магия побеждает науку, учёный не может делать добрые дела, не напялив суперменский костюм, и заключаются эти добрые дела в старой доброй драке со злодеем лицом к лицу. Лаборатория не мастерская, как полагал Базаров, а цирк, где делают фокусы (если это не экономическое предприятие, где делают деньги).
6. Настоящий детектив. Очень хвалили самые разные люди, начала смотреть. Очень меня напрягают катарские комментарии, которые главный герой отпускает каждые полчаса экранного времени по всем ключевым вопросам.
- У вас есть дети? - Трое. - Это какое самомнение надо иметь, чтобы затащить живую душу сюда, в эту мрачную вселенскую помойку!
- Моя дочь погибла в автокатастрофе. Она избавила меня от греха быть отцом.
- Лучше умереть в детстве, пока ещё не начал ничего понимать. Потом всё, жизнь тебя потрепала, ты уже грязный (напоминаю, что катар означает чистый)
- Я убеждаю себя, что я только наблюдатель в этой жизни, я сам в ней не участвую.
Любое иpложение катарской доктрины, хоть у Шафаревича shafarevich.voskres.ru/a4.htm, хоть у Ле Руа Ладюри www.rulit.me/author/ladyuri-emmanuel-le-rua/mon..., содержит эти основные пункты. Что будет дальше, я не знаю, но пока главный герой, красавец и интеллектуал, высказывается именно так. Может, идея в том, что несмотря на свои взгляды, он делает доброе дело и защищает людей от зла?
Ну и конечно, если моральные и религиозные идеи создают общественные нормы поведения,которые объективируются в артефактах и формах социального взаимодействия, то возможно, наблюдая реализованные в обществе формы общественного поведения, пройти обратным путём - построить эмпирически теологию, которая бы всё окружающее описывала. Из западной культуры самый умный из персонажей вычитывает такую теологию, катарскую. Надеюсь, не в этом причина популярности сериала, затмившего "Игру престолов"