"...Самым известным в этом ряду был Махапандит Си-ту (возможно, по имени Дхармакак = Сиду Цзуг-лаг-чойчжи-нанва)", чей труд был окончен в 1744 г. Основной дух трактата связан с постоянной полемикой против направления, воплощавшегося для автора в трудах великого Прасит-Рин-чен-дон-дуба, чья традиция в достаточной мере еще не изучена". с. 200. Иванов Вяч. Вс. Тибетская грамматическая традиция в соотношении с санскритской (опыт комментария) История лингвистических учений. Средневековый Восток. www.genling.nw.ru/hl/080.pdf
"Предложение [в малайском языке] определяется как выражение, приносящее пользу. К бесполезным выражениям относятся, например, такие как "небо над нами, а земля под нами" (очевидно, ввиду их неинформативности), а также то, что люди говорят во сне". с. 220. Оглоблин А. К. Традиционное языкознание в Индонезии и Малайзии История лингвистических учений. Средневековый Восток. www.genling.nw.ru/hl/080.pdf
"Результатом этого силового приема стала катастрофа в сражении под Янкау 6 марта 1645 года, после которой шведы появились под стенами Вены. Ответом императора на такое изменение ситуации стала совершенно новая стратегия мира, что сопровождалось тотальным отходом от прежних позиций. Впервые новый подход проявился в экспертных заключениях шести тайных советников в сентябре 1645 года (APW II). На основании этих документов император собственноручно составил инструкцию для Траутмансдорфа, возглавившего дипломатические миссии в Мюнстере и Оснабрюке. Этот документ был настолько секретен, что, по всей видимости, до его публикации в 1962 году его содержание знали только сам император и Траутмансдорф. По-видимому, это была наиболее строго охраняемая государственная тайна всего периода правления Фердинанда III. Этот секрет сохранялся очень хорошо и после смерти императора — в архиве его поместили в такое место, где никому и никогда не приходило в голову его искать. Несмотря на упорные поиски на протяжении всего XIX и половины XX века, нашли его в конце концов совершенно случайно." Антон Шиндлиг, Вальтер Циглер, "Кайзеры"
Спектакль был с изысками, режиссер из Питера, можно себе представить этот авангард - минимум декораций, актеры играют на пустом месте, драки, поцелуи и пение изображают схематически несколькими жестами, шутки из наших дней и так далее. Еще они садились на край сцены, а часть диалогов разыгрывали на полу у первого ряда, буквально у моих ног - я же всегда сажусь на первый ряд, когда есть возможность, и наконец сегодня это обыкновение обернулось против меня! Я была даже несколько утомлена этим безудержным напором эстетических экспериментов - но однако же отрава постмодерна, пересматривать классическую версию теперь скучно! Фото: ninaofterdingen.livejournal.com/764664.html
Война на окраине - вечный признак большой империи. Советское спокойное бытие в послевоенные годы приучило всех к мысли, что сорок лет без войны это норма, но это к сожалению не так. Это исключение, как запертый храм Януса, который римляне закрывают в время войны, и который за всю историю первого Рима стоял закрытым несколько лет при Августе.
Во времена Пушкина от несчастной любви уезжали на Кавказ, там всё время шла война, это было частью повседневности. Англия вооружает какие-нибудь племена, которые нападают на наши станицы и убивают наших людей, и в то же самое время две державы, Россия и Великобритания, живут своей жизнью - из одной страны в другую ездят туристы и предприниматели, английских путешественников принимает император в Петербурге, наши театры ставят Шекспира, аристократы учат своих детей английскому... Глобальное противостояние, экономическое и культурное, продолжается всё время, проявляется в разных сферах, и в какой-то точке прорывается как война - война на окраине империи.
Именно этот сценарий разворачивается сейчас в Донбассе. Имперская война на окраине, а не "Вставай, страна огромная!" Лучше это понимать, потому что бесплодные попытки рассмотреть в событиях неверный сценарий приводят в конце концов к отчаянию, а потом к равнодушию. Раз не проводится всеобщая мобилизация под патриотические песни, это не значит, что не делается вообще ничего.
С другой стороны, ясна утопичность проектов некоторых политологов полностью эвакуировать гражданское население Донбасса и быстренько выиграть войну в пустых городах. Я об этом пишу, потому что такие идеи не исчезают из публичного пространства, и жизнь на границе некоторыми рассматривается как безответственность, саботаж и преступление против империи. Тот факт, что за прошедщие четыре года люди не уехали отсюда, преодолевая все те трудности, которые российская бюрократия и российская рыночная экономика ставят на их пути, а продолжают жить в республиках и работают здесь, рассматриватеся как совершенно необъяснимая и кроме того вредная глупость.
Так вот, это глупость в рамках другого сценария: начинать 1942-1943 учебный год в Сталинграде действительно неправильно и безответственно, потому что там всё решится быстро и чисто военными средствами. Но полностью опустошить на много лет все границы империи значит потерять их навсегда.
Древние половцы после себя оставили в Донбассе множество памятников материальной культуры. Эти сокровища прошлого являются объектами пристального изучения учеными. Но, увы, они порою не могут сорвать покров тайны со многих сторон жизни этого исчезнувшего народа.
Какие песни пели они? Как познавали мир и себя в этом необъятном мире? Увы, на эти вопросы пока нет ответа. Правда, нет никаких сомнений, что в среде половцев были люди, которые стремились к осознаю мироздания. И речь не только о вечной, присущей всем народам Земли, человеческой жажде к знанию, мысли, пониманию.
В Луганском краеведческом музее хранится уникальный портрет древнего половца – мыслителя, философа. Что мы знаем об этом «Сократе» средневековых донецких степей?
Уникальная находка была сделана в 1962 году у песчаного карьера в селе Причепиловка Славяносербского района (сейчас село оккупировано украинскими карателями). Из песка было извлечено скульптурное изображение (голова) из мергеля, лицо изображенного молодого человека выполнено с поразительной реалистичностью. Песок, в котором была сделана находка, прекрасно сохранил древний портрет. При этом стало ясно, что в древности портрет был раскрашен – сохранились следы раскраски (черные брови, глаза, ресницы, усы, едва розовые щеки и губы).
Изумительное дарование древнего половецкого скульптора раскрыло перед нами лицо мыслителя, жившего в донецких степях около 700 лет назад. Лицо древнего философа сочетает монголоидные и европеоидные черты: большие глаза, прямой нос, широкие скулы, полные губы. Древний скульптор изобразил донецкого «Сократа» в момент осмысленного проникновения в глубокую тайну. И сейчас, вглядываясь ему в глаза, мы видим, ощущаем ту глубину, с которой соприкоснулся и которой, кажется, опечалился древний половец, имя которого нам вряд ли представится когда-нибудь узнать.
Находка у Причепиловки озадачила исследователей. Прежде всего, было непонятно, с какой целью создан скульптурный портрет. Половцы оставили после себя множество каменных изваяний – преимущественно из песчаников, но использовался и мергель. И это были явно культовые произведения, которые устанавливались на курганах.
Скульптурный портрет «половецкого философа» представляет собой даже не голову, а только лицо – будто маску. «Создается впечатление, что мастер специально изваял только лицо, всё остальное было как бы изготовлено из другого материала», – считала известный специалист по кочевникам Евразии Светлана Плетнёва.
Правда, остаётся невыясненным, с какой целью половцы создали эту маску? Увы, никто не может ответить на этот вопрос.
А тем временем из экспозиции в Луганском краеведческом музее на нас продолжает смотреть древний мыслитель, многие столетия назад живший под высоким донецким небом. Он любил, мечтал, старался постичь необъятность вселенной. Как после него это делали многие поколения людей, как это делаем мы – современные жители Донбасса.
Примечание: фотография скульптурного портрета, обнаруженного в Причепиловке, приведена из книги К. И. Красильникова «Древнее камнерезное искусство Луганщины» (1999). Фото по ссылке: lugansk1.info/65414-sokrat-drevnih-donetskih-stepej-unikalnyj-portret-polovtsa
История величайшего поэта Ирландии, который жил в XVIII веке, когда страна давно была под властью Англии. Яркое и талантливое проявление той слабости, которую наши современники питают к кельтам. В то же время жизнь как безумный вихрь, в котором несутся самые разные идеи, взгляды и действия, без целостности и покоя, несколько напоминает структурно нашу современность.
«…Обе девушки были знакомы с Эоганом давно и знакомы с ним крепко, они могли целую ночь до утра петь песни на одни только стихи Эогана, не исказив там ни слова, они целовали ему руки, когда им казалось, что он сердится, и ноги, когда им казалось, что он не сердится. И всё это разом оказалось в чисто прибранной кухне Катлины Ни Сканнел. Через три дня Катлина со зловещим спокойствием заявила, что ей надо бы освободить угол для детской колыбели, а через неделю — что ей надо бы освободить другой, для детских пелёнок. Их гостьи видели в Эогане того, чьи песни звучат по всем дорогам Юга и Запада, кто ещё в колыбели превзошёл и О’Рахилли, и бардов древности, — словом, они считали, что просить его переменить детские пелёнки — это то же, что надругательство над святым. Катлина видела в Эогане человека легкомысленного, но не вконец погибшего, и считала, что хотя переменить пелёнки ему и не под силу, однако подержать наготове чистые, помогая человеку опытному, ему не вредно. Как-то вечером, спустившись на кухню к очагу, она застала Эогана, который с полузакрытыми глазами читал завораживающие стихи об Ирландии, а Мэри Хью с подругой и ещё человек пять странствующих нищих сидели кругом на полу и внимали его голосу, как звуку волшебной арфы, и слёзы текли по их лицам. Эоган-младший в дальнем углу играл с ножом и отбитым горлышком бутылки из-под виски. После этого Катлина поняла окончательно, что Эоган есть Эоган, что он величайший из поэтов, когда-либо бывших в Ирландии, и что жить с ним невозможно.»
В рамках подготовки к заседанию литературного клуба Академии читаю Анненского. Ода Горация, восьмая во второй книге, перевод Анненского:
Когда б измена красу губила, Моя Барина, когда бы трогать То зубы тушью она любила, То гладкий ноготь,
Тебе б я верил, но ты божбою Коварной, дева, неуязвима, Лишь ярче блещешь, и за тобою Хвостом пол-Рима.
Недаром клятвой ты поносила Родимой пепел, и хор безгласный Светил, и вышних, над кем невластна Аида сила…
Расцвел улыбкой Киприды пламень И нимф наивность, и уж не хмуро Глядит на алый точильный камень Лицо Амура.
Тебе, Барина, рабов мы ро́стим, Но не редеет и старых стая, Себя лишь тешат, пред новым гостем Мораль читая.
То мать за сына, то дед за траты Клянут Барину, а девам сна нет, Что их утеху на ароматы Барины манит…
Искренне недоумеваю, о чем это. Тушь для зубов, стая рабов, точильный камень Амура, дед с тратами — что всё это значит? Вот что: Перевод Ф. Петровского: читать дальше Если б как-нибудь за измену клятвам Пострадать тебе привелось, Барина, Почернел бы зуб у тебя иль ноготь Стал бы корявым.
Я поверить мог бы тебе, но только Поклянешься ты и обманешь, тотчас Ты пышней цветешь, и с ума ты сводишь Юношей толпы.
Ты умеешь лгать, поминая в клятвах И отцовский прах, и ночное небо, И безмолвье звезд, и богов, не знавших Смерти холодной.
Но от этих клятв лишь смешно Венере, И смеются нимфы, и сам жестокий Купидон, точа на бруске кровавом Жгучие стрелы.
А тебе меж тем поколенье юных Вновь растет рабов, и не могут бросить Толпы старых дом госпожи безбожной Как ни страдают.
В страхе мать дрожит пред тобой за сына И старик скупой; молодые жены За мужей своих пред твоим трепещут Жадным дыханьем.
Впервые: «Гораций: Полное собрание сочинений», М.—Л., 1936, с. 67.. В изд. «Гораций: Оды, Эподы, Сатиры, Послания», М., 1970 автором перевода указан Петровский Ф. А.
"Термин "заброшенность в мир" у экзистенциалистов используется для обоснования моральной относительности и безосновательности. Предполагается, что у человека нет никакого родства с миром (его забрасывают не к родственникам погостить, а как Р. Крузо на необитаемый остров)...
...На самом деле, ранний капитализм - удивительное общество, в котором человек впервые за тысячи лет оказался ничей. На заводе система hire-and-fire (найми-уволь), в родной деревне уже и родни не осталось, которая бы тебя помнила... Лишь приход методистской церкви еще как-то может сойти за тех, к кому забросили бедного работягу. Но это очень негусто по сравнению с прочными цепями принадлежности, в прошлые века приковывавшими человека не только экономически, но и политически либо к феоду, либо к цеху, либо к казарме, либо к монастырю.
До возникновения капиталистических отношений политическая власть практически совпадала с экономической, у простого человека не было шанса почувствовать себя куда-то там заброшенным. Его могли унизить, обидеть - но не прогнать; срок его контракта истекал вместе с последней каплей пота (у солдат - крови). Капитализм отделил работодателя от законодателя - и оказалось, что ни тому, ни другому до самого человека нет дела. В человеке видят одни работника, другие налогоплательщика, и никто - собственно человека; его экзистенция оказывается таким образом принципиально субъективна и неверифицируема..." schwalbeman.livejournal.com/148056.html
У Честертона есть чудесный рассказ, где детективный сюжет связан с деревом, и задействованы в том числе библейские ассоциации с деревом в саду. Вот этот рассказ, который лучше прочитать, если вы не читали: lib.ru/DETEKTIWY/CHESTERTON/chestnyj_sharlatan.... Честертон как всегда изумительно точек в своих самых фантастических текстах. Вариации на тему дерева в его рассказе имеют прямую параллель в творчестве поэта Клоделя, о котором писал Волошин. Сравните:
Честертон, с иронией: "Тут он вскочил, как всегда, энергично, подбежал к одному из неоконченных полотен и уставился на него. Потом осмотрел второе, третье, четвертое. Потом обернулся к Энид - лицо его внушало не больше бодрости, чем череп и кости, - и сказал: - Ну, попросту говоря, у вашего отца дуодиапсихоз. - Вы считаете, что это и значит "говорить попросту"? - поинтересовалась она. Но он продолжал глухо и тихо: - Это началось с древесного атавизма. Ученым не следует говорить понятно. Последние два слова были ей знакомы - как-никак, мы живем в эру популярной науки, - и она взвилась, как пламя. - Вы смеете намекать, - закричала она, - что папа хочет жить на дереве, как обезьяна? - Хорошего тут мало, - мрачно сказал он. - Но только эта гипотеза покрывает все факты. Почему он всегда стремился остаться с деревом один на один? Почему он патологически боялся города? Почему его фанатически тянуло к зелени? Какова природа импульса, приковавшего его к дереву с первого взгляда? Такая сильная тяга может идти только из глубин наследственности. Да, это тяга антропоида. Печальное, но весьма убедительное подтверждение теории Дуна. - Что за бред! - крикнула Энид. - По-вашему, он раньше не видел деревьев? - Вспомните, - отвечал он все так же глухо и мрачно, - вспомните, что это за дерево. Оно просто создано, чтобы пробудить смутную память о прежнем обиталище людей. Сплошные ветви, даже корни - словно ветви: лезь, как по лестнице... "
Клодель, совершенно серьёзно: "Разве человек не дерево, которое ходит? Он так же подымает голову и ветви свои распростирает в небе, и корни свои внедряет в землю. Я найду их. Нагнувшись, я коснусь пальцем своей ноги... ...Дерево было моим отцом и моим учителем. Иногда приступы горькой и черной тоски делали для меня всякое человеческое общество нестерпимым... И я встретил дерево, и поцеловал его, сжимая в объятиях, как самого древнего человека. Потому что раньше, чем я родился, и после того, как мы все прейдем, - оно здесь, и мера времени для него иная..." - с. 193. Волошин, М. Клодель в Китае / М. Волошин // Восток — Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Выпуск 2. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства "Наука", 1985. - С. 188 - 212.
"Известное однообразие метода проникновения в душу малоизвестных народностей посредством поцелуев и объятий, чувство "цвета и формы", сведенное к прикосновениям "трепетной плоти" всех цветов и оттенков, - это несомненно горестные приемы романтизма у Лоти." - с. 190. Волошин, М. Клодель в Китае / М. Волошин // Восток — Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Выпуск 2. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства "Наука", 1985. - С. 188 - 212. ninaofterdingen.livejournal.com/762694.html
Все помнят классификацию животных из рассказа Борхеса "Аналитический язык" Джона Уилкинса. Кто забыл, вот она:
"Эти двусмысленные, приблизительные и неудачные определения напоминают классификацию, которую доктор Франц Кун приписывает одной китайской энциклопедии под названием «Небесная империя благодетельных знаний». На ее древних страницах написано, что животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) отдельных собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей щерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух."
Я на днях встретила еще одну такую, настоящую. Это содержание выдающегося памятника среднеперсидской лексикографии «Frahang-i olm-evak», авестийско-пехлевийского словаря. Выглядит оно вот так: ninaofterdingen.livejournal.com/762615.html
Снова большая цитата из Хильдегарт. Очень жизненный текст. Собственно, в пустыне или на границе - небольшая разница. Пустыня это ведь тоже всегда граница. Так вот:
"Есть одна старинная легенда про мираж библиотеки в пустыне. Мираж этот появляется всегда в одном и том же месте и очень долго держится. Строго говоря, он вообще никуда не исчезает, а так и торчит на этом самом месте уже не одно столетие подряд. Раньше там был коптский монастырь, потом какая-то миссия, потом ещё что-то в этом роде, и от всего этого остался только мираж библиотеки – как самый устойчивый и консервативный. Некоторые даже полагают, что это вовсе не мираж. Это самое чистое, ухоженное и прохладное место во всей пустыне. Чистоту и порядок там поддерживают брат библиотекарь, брат библиограф и брат методист. Когда-то давно там были ещё какие-то братья из обслуживающего персонала, но со временем они все разбрелись по другим, более перспективным миражам. Остались только эти трое. Чтобы защитить книги от прямых солнечных лучей и песчаных заносов, они вырастили вокруг библиотеки сад – очень приличный для такого небольшого миража. В круглом внутреннем дворике бродит белый осёл с бархатными ушами и насмешливо щурится на солнце, а прямо перед входом в мираж, заманивая посетителей, плещется фонтан и качаются на ветках мандарины, нежно позванивая на ветру. Библиотека открывается в семь утра и закрывается в полночь. Брат методист периодически настаивает на введении круглосуточного обслуживания, но остальная братия его не поддерживает. — Вы консерваторы, коллеги - говорит им брат методист. – Как хотите, а это дурацкое упрямство и больше ничего. Какая вам разница? У вас всё равно бессонница, а это увеличило бы посещаемость. — Увеличило бы ЧТО? – спрашивает брат библиотекарь, расставляя книги в выставочной витрине. читать дальше — Я понимаю вашу иронию, – заводится брат методист, стараясь не показывать, что он завёлся. - Но иронизировать, знаете ли, легче всего. Вон – наш осёл тоже ходит и иронизирует… Это очень удобный способ не замечать назревающих проблем! Гораздо сложнее пытаться эти проблемы решить… Какого чёрта вы делаете, брат библиотекарь?! Никого же нет! НЕТ! И не будет! Никто не придёт и не увидит, что вы тут.. нарасставляли! НИКТО НИКОГДА НЕ ПРИДЁТ! — Откуда вы знаете, брат методист? - кротко возражает брат библиотекарь. – А если всё-таки кто-нибудь придёт? Придёт, а у меня выставка не готова. Нехорошо. — Выставка… Какая выставка? Кому, к чертям собачьим, нужна эта ваша выставка?! — Ну, как же… Сегодня у нас важная дата. Юбилей. Шестьдесят лет назад где-то в этом районе Экзюпери познакомился с Маленьким Принцем. Вы всерьез полагаете, что мы может проигнорировать это событие? — Сент-Экзюпери, - мягко поправляет его из угла брат библиограф. — Боже мой, ну Сент-Экзюпери… какая разница? — Как это – какая разница? Опять будете ставить его на букву «Э». — А его и надо ставить на букву «Э». Это правильнее и логичнее. Кто будет его искать на букву «С»? Смешно, честно слово… — Коллеги, о чём вы? – стонет брат методист. – Какие буквы? Какой Экзюпери? Вы уверены, что он упал именно здесь? И именно шестьдесят лет назад – а не, допустим, семьдесят и не сто? Может быть, он вообще ещё не падал, а? А упадёт как раз сегодня?.. Вы же варитесь в своём соку и не замечаете, что живёте вне времени и пространства! Вы застыли! Закостенели! Вы не желаете понять, что нужны какие-то новые способы… новые методы привлечения людей! Новые формы обслуживания, в конце концов! — Вы напрасно так горячитесь, дорогой брат, - снова подаёт голос брат библиограф, который сидит в углу перед компьютером и, то и дело меняя кисточки, разрисовывает монитор киноварью и берлинской лазурью. – Мы тоже не чуждаемся новых форм. Вот в прошлом году, когда я был на библиографическом конгрессе в пустыне Гоби… - А не пойти бы вам к чёрту с вашими конгрессами, дорогой брат? Вы бы лучше посмотрели, в каком состоянии у вас каталоги! И вы тоже, дражайший брат библиотекарь… Сколько я вас прошу! Сколько я вас умоляю выставить хотя бы часть книг в открытый доступ! Это же привлечёт посетителей, поймите вы своей бараньей башкой! Нет! Упёрся, как баран, и не хочет ничего выставлять! — Как можно? – крестится брат библиотекарь, поправляя книги в витрине и запирая её на замок. – Здесь же сплошь одноэкземплярные издания, раритеты… Вы глазом моргнуть не успеете, как их разворуют. — Разворуют их… Разворуют!.. Кто их разворует. КТО?! Никого же нет! Ни одного человека нет! Ни единого! — А если никого нет, то тем более нет смысла их открывать. Как-никак я отвечаю за сохранность фонда. — Боже мой! Он отвечает! Кто бы говорил! А кто на той неделе скормил верблюду однотомник Оуэна? — Это как раз был дублет. К тому же списанный по акту. И потом, вы же сами говорили, что мы должны удовлетворять нужды всех посетителей без исключения. Я так радовался, когда он зашёл… этот верблюд. Такой интеллигентный молодой человек… вежливый, немногословный… — Боже мой! Боже мой! – стонет брат методист, садится в свободный угол и всхлипывает. — Коллеги, - просит брат библиограф из-за монитора, - как мы можем требовать соблюдение правил от посетителей, если сами же их не соблюдаем? В читальном зале нельзя шуметь. И уж тем более – плакать. Мы же мешаем. — Кому? – сквозь слёзы спрашивает брат методист. — А вы уверены, мой дорогой, что это имеет такое уж решающее значение? Не на все вопросы сразу можно ответить. Но рано или поздно ответ найдётся – вам ли это не знать? А вы, - обращается он к брату библиотекарю, - напрасно не зажигаете лампы. В это время суток ещё темно. Нельзя, чтобы читали без света. От этого портится зрение. Брат библиотекарь согласно кивает и начинает ходить, прихрамывая, вдоль рядов и зажигать настольные лампы на пустых столах. На коричневых лысинах глобусов загораются жёлтые блики. Часы в углу беззвучно отбивают девять утра. Сквозь длинные стрельчатые окна видно, как мимо тянутся караваны и исчезают у горизонта в переливчатом песчаном тумане. — Мы мало себя рекламируем, - всхлипывает в углу брат методист. – У них же о нас совершенно устаревшие представления! Они думают, что раз мы мираж, то стоит только подойти поближе, как мы исчезнем, и толку от нас не будет! — Про миражи банков и казино они почему-то так не думают, - мягко возражает брат библиотекарь, зажигая последнюю лампу. — Вот именно, - сокрушается брат методист. – Я просто уже не знаю… я в растерянности… у меня голова пухнет… Ведь мы же всё здесь сделали – всё, что душе угодно! Оазис. Колодец. Киоск с газировкой. Выставка песчаных скульптур во внутреннем дворике – чудо искусства, сделаны без единой капли воды! Недавно ввели новую услугу: навигатор-путеводитель по пустыне! Но они же теперь все умные! Они же и без навигаторов всё знают! Вот когда заблудятся, к чертям, среди барханов этих, тогда, небось, вспомнят нас, только уже поздно будет! Может, плюнуть на всё и развеяться к чертям собачьим? — Как можно, дорогой брат? - вздыхает брат библиограф. – И перестаньте, ради Бога, ежеминутно поминать чертей. — Я так больше не могу, - горюет брат методист, обняв обеими руками глобус. – Я устал от этой бессмыслицы.. от нищеты… от унижений… Я не могу больше ходить в рубище и питаться акридами! - Помилуйте, коллега, но вы же их всё равно не кушаете, акрид, - уговаривает его брат библиотекарь. – Вы им читаете свои разработки по руководству чтением. Полно вам прибедняться, честное слово. Вы же у нас дипломированный специалист. И пирожки с мандариновым вареньем печёте божественно. — Кстати, - говорит из угла брат библиограф — Кстати, - подтверждает из-за стеллажа брат библиотекарь. Брат методист сердито сморкается, вытирает слёзы и идёт вниз, на кухню. — Ретроконверсию не успеваю закончить к концу квартала, - вздыхает брат библиограф, провожая его взглядом. – План горит. Просто беда. — Вот именно, - кивает брат библиотекарь. – Они думают, что ретроконверсию можно сделать без сплошной сверки! Кому она нужна-то, без сверки? Поинтересовались бы, прежде чем план спускать! А ещё меня умиляет это их отношение к сохранности… Прислали вот такие тоню-усенькие цепочечки. Дёрнешь одним пальцем – и всё, готово! И что, я ими буду приковывать к столам «Сумму теологии»? Какой, спрашивается, смысл? Лучше уж вообще не приковывать! Снизу начинает наплывать запах горячих пирожков с мандариновым вареньем и растекаться по читальному залу, мешаясь с запахом формалина и коленкоровых переплётов. — И это их не привлекает, - бормочет брат библиотекарь. – Может, у этих нынешних бедуинов вообще нет обоняния? - И правильно, что не привлекает, - отзывается из угла брат библиограф. – Это же библиотека, а не харчевня. Полно, дорогой брат. Всё будет хорошо. Они придут. Главное – всегда быть готовыми к их пришествию. Встал поутру, умылся, привёл себя в порядок – и сразу же приведи в порядок свою библиотеку. В дверь осторожно просовывается очень курносое, очень узнаваемое лицо. — Извините, - говорит оно, - у нас тут небольшая авария… Даю вам слово, нам много не нужно. Пара номеров «Le Monde», глоток кофе… пара круассанов… Мы не отнимем у вас много времени… — Я говорил! – победно кричит с кухни брат методист. – А вы: «шестьдесят лет»! «семьдесят лет»! Ретрограды! Консерваторы! Не выпускайте его, я сейчас бегу! Брат библиотекарь дрожащими руками хватается за газетную подшивку, потом берёт себя в руки и строго спрашивает: — А паспорт у вас с собой? Мы по паспорту записываем. — Видите ли… - огорчается курносое лицо в дверном проёме. — Ну, раз уж сегодня забыли, то ничего, - поспешно говорит брат библиотекарь. – Проходите. Разумеется, мы сделаем для вас исключение. Но в следующий раз, пожалуйста, не забудьте паспорт и фотографию. Такие у нас правила.
Уваров Сергей Семёнович вошёл в историю не только тем, что придумал триаду "православие, самодержавие, народность", и даже не тем, что был женат на сестре декабриста Лунина. Он ещё и призывал Россию вести обширную "метафизическую археологию" в Азии. Скан по ссылке. ninaofterdingen.livejournal.com/761960.html
Очень странная книжка. Вот она: platona.net/load/knigi_po_filosofii/kulturologi... Такого сумбурного текста я не читала давно, и будь это что-то другое, а не классика классики, бросила бы, хотя работа безусловно интересная. Написана книга таким образом: подробно и со знанием материала описывается проблема, которая действительно есть и действительно важна, и когда читатель заинтересовался, даётся настолько мутный и никуда не годный ответ, что остаётся только пожать плечами. И структура эта выдерживается на всех уровнях, то есть таковы и целые главы, и мелкие подразделы. Это выбивает из колеи, как езда по ухабам.
И вся книга в целом такова. Вопрос автор ставит внятно и понятно, проблема, которой посвящена работа, действительно существует: до 17-го века изоляция людей, не совершивших преступления, в Европе не практиковалась (исключение - прокаженные). В 17-м веке, в течение буквально пятидесяти лет, по всей Европе появляются изоляторы, однотипные места изоляции, куда помещают нищих, больных и безумных. Автор приводит даты и цифры - это действительно как взрыв! Без взаимовлияния, одновременно и сразу в разных странах. Настоящая загадка, без натяжки.
И после этого на много страниц и параграфов какое-то такое невнятное переливание из пустого в порожнее, что просто руки опускаются. В общем, если кто поймёт ответ на эту загадку, который дает автор, скажите и мне тоже, потому что я его не поняла. Свой ответ я могу придумать, но он будет мой, а не Фуко, что совсем не то. ninaofterdingen.livejournal.com/761654.html
"Анафем" Стивенсона. royallib.com/book/stivenson_nil/anafem.html О чем книга, можно почитать везде, можно почитать и саму книгу, я отмечу пару моментов, интересных для меня.
В романе показан постапокалиптический мир, четвертое тысячелетие после ядерной катастрофы, едва не уничтожившей человечество. Монастыри не у монахов, а у ученых. Монастыри - матики - полностью исключены из жизни внешнего мира, их обитатели не имеют документов и денег, живут на самоокупаемости, сообщаются с миром во время аперта - на несколько дней раз в год, десятилетие или столетие, в зависимости от уровня посвящения. Милленарии выходят за стены матика раз в тысячелетие. Люди соблюдают соблюдают монастырскую дисциплину, развивают музыку и ритуал, но посвящено это не религии, а науке. Секты богопоклонников - это что-то из ужасов экстрамуроса, в матиках такого нет и быть не может.
В явном виде прописано противостояние между платониками и номиналистами (реалисты и номиналисты, спор об универсалиях в нашем мире). Спор об универсалиях я считаю важнейшей философской проблемой Нового времени. Она была важна всегда, но в Новое время создает целые философские континенты. В нашей вселенной победили номиналисты, и мы сейчас живем в номиналистическом мире. В мире "Анафема" противостояние существует, осознается участниками, причем реалисты хорошие, а номиналисты плохие, что нехарактерно.
Еще мне понравилась стилизация под Платона. Нечасто встретишь, живо написано.
В целом неплохо, но очень уж длинная книга. Набираться терпения ради нее определенно не стоит, но вдруг понравится.
Заседание поэтического клуба Академии, посвященное Бодлеру. Октябрь 2018-го. Как всегда, чай, свечи и стихи. Чтобы проникнуться настроением, можно прочитать «Плаванье» Бодлера. И небольшая помощь от тех, кто был там. Фотографии Надежды Гончарук, стихи Бодлера и Заславской, любовь к поэзии участников клуба, чашка моя
Дисгармония вечера. Оммаж Бодлеру
Вот час, когда на горизонте дальнем Как дивные цветы взошли огни мортир, Возжег садовник их – незримый командир: Ударный резкий марш, дымы и громыханье!
Как дивные цветы взошли огни мортир; Дрожит земная твердь, как сердце в миг признанья; Ударный резкий марш, дымы и громыханье! Закатных туч кровав изорванный мундир.
Дрожит земная твердь, как сердце в миг признанья; Ужасна смерть и мир в миг превращенный в тир! Закатных туч кровав изорванный мундир. И солнца диск исчез – прямое попаданье…
Ужасна смерть и мир в миг превращенный в тир! Смешались сон и явь, болят воспоминанья! И солнца диск исчез – прямое попаданье… Ты в памяти моей разносишься как взрыв! zaslavskaja.com/2018/03/19/disgarmoniya-vechera-ommaz.. oduvan.org/подробности/bodler-v-luganske/
Роман Е. Хаецкой и А. Мартьянова: www.litmir.me/br/?b=545471&p=1 Я читала вторую часть, и если кому-нибудь может пригодиться мое мнение, вот оно: - альтернативная история без фантастики; - война показан со стороны немцев; - немцы хорошие - мы видим Сталинград глазами честного солдата вермахта, французское Сопротивление так же; - восточный фронт показан как у Веркора какого-нибудь или Ремарка - литературно грамотно, но по-человечески совершенно непонятно, как запредельный адский ужас.
Почему так пишет Ремарк, я могу понять, но зачем это написано здесь и сейчас - не могу. Конечно, антигитлеровская истерия в Европе давно перешли все границы разума и благопристойности, но стоит ли нам ради включения в эту борьбу жертвовать нашим пониманием истории? По-моему, нет. При таком подходе должна поменяться читательская аудитория, и она поменялась, и я туда не попала. Надеюсь, это компенсировалось какими-то по-европейски настроенными читателями, для которых книга на что-то открыла глаза, которые стали меньше восхищаться демократией и лушче понимать, что люди везде люди, даже в Германии... Может быть.