"Гуманитарные науки"

Очень милый фильм, такой приятный кусочек "Одиссеи" в современном Нью-Йорке.

Главный герой отправляет в путешествие не на двадцать лет, а на несколько дней, но успевает встретить Навсикаю и Цирцею.

Навсикая юна, свежа, светла, открыта будущему, обожает немецкую классическую музыку и сразу немножко влюбляется в пришельца. Он тоже очарован, но в конце концов понимает, что они из разных миров, и расстаётся с прекрасной царевной благословляющим, но не влюблённым.

Цирцея ещё в студенческие годы очаровала Одиссея своими лекциями по британскому романтизму. Она профессор литературы, умная, властная, сильная, царственная. Одним словом, богиня. От современных Цирцей любовники не убегают, современные Цирцеи сами выставляют их за двери, что и случилось с главным героем.

А верная Пенелопа всё это время ждала Одиссея в родном городе в образе скромной продавщицы книжного магазина, куда он заглядывал каждый день, не обращая на неё никакого внимания.

Мужские образы не столь ярко мифологичны, и я их не опознала, за одним исключением. Хиппи в шапке, который появляется из ниоткуда в переломные моменты жизни главного героя и иносказательно говорит ему, что надо делать, это несомненно богиня мудрости, светлоокая дева Афина Паллада.

И всё это под Вагнера и Бранденбургский концерт.

@темы: кино, Гомер

---

Об Иване IV Грозном часть 2

Автор Смирнов В.

Таким образом, перед новоявленным императором ойкумены встал целый ряд задач, как по реорганизации внутреннего управления, так и чисто военного плана. И поначалу казалось, что царь чудесным образом все задачи разрешил. Как тут не увериться, что сам Бог благословил царские начинания.

Я не думаю, что стоит описывать содержание внутренних реформ Ивана Грозного, историю завоевания Казани и присоединения Астрахани, легкие, поразительные успехи начала Ливонской войны.

Царь Иван Грозный властителен, популярен в народе. Один из образованнейших людей своего времени он светел, щедр и милостив к политической оппозиции в осознании своего высокого призвания и божественного покровительства.
Бельский бежал на Литву дважды… пойман, - прощен, бежал князь Шереметьев… прощен, князь Фуников пойман на измене… помилован. Такой список можно долго продолжать.

Кстати, возникает вопрос, откуда бралась эта политическая оппозиция при таких успехах царствования Иоанна? Что бы ответить на этот вопрос, следуют углубиться в историю поземельных отношении на Руси, начиная еще с древнерусских времен. С давних, еще дорюриковых времен на Руси утвердился слой вотчинной земельной аристократии, земского боярства, к которому добавились и князья-княжата, бывшие удельники, подручники Великого Князя московского. Подробно я писал о вотчинах тут.

Вотчинный принцип землевладения издревле противостоял принципу дач, или, если называть (не совсем корректно, но понятно) более поздним термином, поместному принципу. Если поместный принцип строился на служилой основе и земля давалась за службу и даже скорее для службы, то вотчинный – это родовая безусловная собственность, и вотчина не налагает никаких служилых обязательств на вотчинника. Любопытно, что вот это вотчинное боярство никак не было связано с центральной властью, кроме как крестоцелованием и словом, которое по «старине», т.е. господствующему в старые времена праву отъезда можно было еще и отменить. И с укреплением русского государства, с воцарением Ивана, когда для решения внешнеполитических и внутриполитических задач потребовалась предельная мобилизация всех сил и средств, конфликт вотчинной и поместной идей обострился до крайности.

В рамках внутренних реформ в 1562 г. был издан закон, ограничивающий «самодержавие» вотчинников и во многом приравнивающий их к поместному дворянству. Вот это и вызвало серьезную боярскую оппозицию.

Хочу заметить, что у нас любят рассуждать о «невиновных» жертвах режима, а затем их реабилитировать. Как это у нас еще нет комиссии по реабилитации жертв репрессий Ивана Грозного? Но дело то в том, что в массе своей оппозиционеры того времени были виновны… с точки зрения царя и таки да… прогресса. Хотя со своей точки зрения, с точки зрения «старины» правы были они.

Вообще, если сегодня мы все «ушиблены» всякими инновациями, новым, прогрессивным и т.д., то в те времена основным принципом мировоззрения был принцип действовать «по старине». И центральной власти приходилось серьезно изворачиваться, что бы любые реформы и изменения представить как возвращение к этой самой «старине». Ибо что была "старина", как не Русь удельная, Русь боярская? Во многом с этой проблемой был связан и конфликт Грозного с митрополитом, ибо церковь тоже требовала от царя поступать по старине, несмотря на то, что обычно была на стороне центральной, великокняжеской, а затем царской власти. Например, при отце Ивана Грозного Василии III митрополит Варлаам выступил на стороне Василия Шемячеча, одного из последних удельных властителей, в том числе и потому, что так оно должно быть «по старине». За что и был сослан.

Не стоит забывать и о насущном для России того времени вопросе секуляризации. Церковь владела громадным земельным фондом, в котором остро нуждалась центральная власть. Но в русской традиции этот вопрос был отягощен еще византийской памятью, памятью об иконоборческой эпохе, когда претензии власти на имущество церкви закономерно приравнивались к злодейской ереси, не меньше. Нельзя игнорировать и гипотезу Фроянова, утверждающего, что существовала серьезнейшая идеологическая угроза со стороны ереси жидовствующих, претворившейся впоследствии в движение нестяжателей, что требовало твердого союза царя с иосифлянами. Так что Ивану Грозному удалось только ограничить дальнейшее расширение монастырского землевладения по решению земского собора 1580г., не более. Но причины для оппозиции и конфликта были.

Но вернемся к успехам царствования Ивана Васильевича Грозного. В районе 1563-5 года успехи неожиданно заканчиваются. Начинаются неудачи и со стороны эти неудачи кажутся столь же сверхъестественными, сколь чудесны успехи начала царствования. Тут можно посочувствовать тем несчастным олухам, что изобретают свои особые истории и заявляют, что на самом деле царствование Грозного это царствование двух разных людей.

Существует также гипотеза, что Иван Васильевич тяжело заболел (был отравлен) и вследствие того повредился в уме. Но эта гипотеза не отвечает на вопрос о причинах внешних поражений, которыми сменились победы на Западе.

Рискну сделать другое предположение.

Известна социальная организация московского государства, вполне адекватная существовавшим условиям. Есть сословия тягловые, а есть служилые. Земля вся в пределе царская (только статус вотчинных земель специфичен). Крестьяне (главное тягловое сословие) работают на ней, а царь испомещает на этой земле дворян, которые на доходы от крестьянского труда несут военную службу.

Но вот приключается большой государственный успех. А именно присоединение громадных и богатых земель в Поволжье. Как известно, в эпоху Грозного крепостного права в позднейшем смысле не было, т.е. крестьяне, отработавши и заплативши тягло, могли свободно отъехать от помещика.

И крестьянин, не будь дурак, так и делает, только отъезжает не к другому помещику, а туда… на тучные поволжские земли.
Мы, люди городские, оторванные от земли, трудно понимаем, насколько нехороша для земледелия нечерноземная земля центральной России. Насколько трудна обработка и сколь мало отдачи можно получить от нее, в сравнении с черноземами юга. Тут стоит почитать историка русского крестьянства Милова.

А тут вдруг земля, без границ, без бар и дворян, черная, жирная. И ведь не далеко, не за тридевять земель, а совсем рядом, посмотрите на карту. И Россия ушла…

В результате присоединения Поволжья мужик потянулся на новые земли, и этим была подорвана экономическая база и казны, и, что еще важнее, поместного дворянства. Ключевский замечает «С половины XVI в. обнаруживается усиленный отлив сельского населения с центрального суглинка на южный донской, верхнедонецкий и средневолжский чернозем» (Лекция 33). Помещики потеряли возможность сами полноценно выходить на войну, и выставлять вооруженный отряд. Армия ослабела, что тут же сказалось на ходе Ливонской войны. Известно, что в довольно больших по численности армиях, собираемых Иваном против Батория существенно выросла доля неслужилых людей, крестьян от сохи, т.н. посошной рати, имевшей намного более низкую боеспособность, чем поместное ополчение. И последовали поражения.

Ключевский заключает: «Так образовалась значительная масса бедных провинциальных дворян, беспоместных или малопоместных. Десятый уездного дворянства XVI в. с отмеченными в них отзывами окладчиков дают много выразительных указаний на успех, с каким развивался этот дворянский пролетариат. Многие помещики в своих поместьях не имели ни одного крестьянского двора, жили одними своими дворами, "однодворками"; отсюда позднее произошли класс и звание однодворцев. В десятнях встречаем такие заявления окладчиков: такой-то сын боярский "худ (малогоден, худо вооружен), не служит, от службы отбыл, на службу ходит пеш"; другой "худ, не служит, службы отбыл и вперед служити нечем, и поместья за ним нет"; третий "худ, не служит, и поместья за ним нет, и служити нечем, живет в городе у церкви, стоит дьячком на клиросе"; четвертый "не служит, от службы отбыл, служба худа, служити ему вперед нечем, и поруки по нем нет, поместья сказал 15 четей"; пятый "обнищал, волочится меж двор"; шестой "жил во крестьянех за Протасовым, поместья за собою сказал 40 четей"; седьмой - "мужик, жил у Фролова в дворниках, портной мастеришко; бояре осматривали и приговорили из службы выкинуть вон"».

Существуют вполне корректные данные о запустении земель к 1570 г. Например у Нефедова. В Московском уезде в этих вотчинах было заброшено 90% пашни, в Суздальском уезде – 60%, в Муромском уезде – 36%, новгородские земли опустели от половины до 3\5, показательны данные о росте реальной заработной платы более чем в 2 раза, что говорит о недостатке рабочих рук.

Обычно сегодня это сокращение численности населения списывают на мор, тогда как летописи всегда упоминают как мор, так и уход крестьян. Тот же Нефедов предлагает нелепый аргумент, заключающийся в том, что де крестьянам некуда было уходить, ибо на среднем Поволжье как раз в это время развернулись восстания местного населения. Но в том то и дело, что эти восстания как раз и были ответом на конфликты с переселенцами, русскими земледельцами, заселение которых приводило к разрушению привычного, архаичного образа жизни местных аборигенов. Русское население концентрировалось вокруг новых городков Чебоксар, Цивильска, Козьмодемьянска, Кокшайска, Санчурска, Лаишева, Тетюшей, Алатыря и др.

Итак, очевидно благое для государства дело, завоевание Казани и присоединение Астрахани привело к результатам, обратным желаемым. Запустели тягловые земли, и опустела казна государева. Поместное дворянство обнищало вплоть до невозможности нести службу. Более того, именно поместное дворянство было той социальной базой, на которой держалось царство, и его относительное ослабление привело к росту силы и влияния вотчинного боярства, что предстало прямой угрозой царскому престолу.

Вот в таком контексте и стоило бы рассмотреть внутренний, душевный надлом царя. Когда дело его жизни, его царское служение (а я не зря столько замечаний посвятил значению венчания на царство для самого Ивана и для русских людей того времени), его литургия рассыпается как замок из песка.

Именно в контексте такого громадного отчаяния стоило бы взглянуть на отказ Ивана от царства, и возвращение к великокняжескому званию. Тут видится попытка карнавализации, осмеяния своего служения, попытка отказаться от своего императорского долга, как он его понимал.
- Ну что такое царь? Вон видали царь, Бекбулатка…
Попытка явно неудачная, и ввергшая царя в еще большее отчаяние.

Попыткой хоть что-то удержать, получить противовес вотчинной аристократии, было и создание опричнины. Еще раз хочу обратить внимание на работу Фроянова «Драма русской истории: На путях к опричнине». Предложена весьма спорная концепция, но даже оспаривая некоторые выводы автора, трудно усомниться, сколь серьезная идеологическая борьба накаляла атмосферу в русской духовной среде того времени. Очевидно, далеко не всех, особенно в кругах княжат и земского боярства, устраивала мессианская идея утверждения нового Рима на Москве-реке. Ведь эта идея несла вполне конкретные, ощутимые последствия в форме строительства жесткой имперской организации, совершенно меняла иерархическую структуру русского общества и таки да! Княжество столкнулось с царством. Венчание на царство нового цезаря звучало одновременно похоронным колоколом по старому, вотчинному боярству. Трудно усомниться, что подобный идеологический конфликт нашел религиозные, обычные для того времени средства выражения. И в этом смысле стоит внимательнее присмотреться к позиции Фроянова, видевшего в опричнине религиозный орден, в некотором смысле царскую инквизицию, направленную против враждебной идеологии и еретических движений, посредством которых эта идеология выражалась. Нам сейчас трудно говорить, насколько удачной была эта попытка. Видимо все же нет, поскольку сам царь после отмены опричнины запретил говорить о ней.

Стоит вспомнить и новгородский поход Ивана IV. Ему придают какое-то исключительное значение, предлагая как образец иррациональной злобы царя. Но это как раз вздор. Конфликт Москвы и Новгорода уже для Ивана был древней традицией. Еще Александр Невский ходил на Новгород. С новгородцами воевали и дед Ивана, и отец. Более того, аналогичную ситуацию мы может наблюдать и в истории других народов. Тот же д,Артаньян, помнится, участвовал в осаде Ла-Рошели. В результате осады и взятия Ла-Рошели 1627-28 г. население города сократилось с 27000 до 5000 человек. Тут было все, и поддержка со стороны иноземцев (англичан и голландцев), и участие в заговорах по свержению короля. Забавно, что во французском случае никто не сомневается, что были и заговоры и иноземцы, а в русском тот же Кобрин говорит об обвинениях против новгородской верхушки как о напраслине, воздвигнутой на невинных новгородских бояр.

Впрочем, если брать ту же Францию, то можно говорить далеко не только о Ла-Рошели. Есть превосходное исследование Тьерри, посвященное истории становления городских коммун во Франции. Это мрачная история массовых насилий и убийств со стороны как феодалов, так и королевской власти попросту немыслимая в России. Немыслимо в России, чтобы царь взял и продал за деньги на смерть своих подданных, как это сделал французский король по отношению к жителям города Комбре. Ну да ладно.

Напоследок хочу сказать, что история странная штука и заранее никогда не скажешь, где найдешь, где потеряешь. Царь Иоанн Грозный мог бы воспрепятствовать оттоку населения с тягловых земель введением полного крепостного права. Он этого не сделал.

А если бы сделал, благом бы это было или нет для судьбы Русского государства?

Возможно, Ливонская война была бы выиграна, и смутного времени не случилось бы. Но с другой стороны, если смотреть по большому счету, массовое заселение Поволжья, движение на Дон и дальше существенно увеличила географию расселения русского народа, и эти земли остались русскими при всех тяжелейших перипетиях русской истории. Кто знает?

Но обойдемся без сослагательного наклонения.

В завершение хочу сказать, что история Ивана Грозного как личности это не история мелкого психа и фигляра на троне. Это история великих замыслов и не менее великих свершений. Но в тоже время и история громадной личной трагедии, мучительных метаний великой личности в условиях железной исторической предопределенности.

Да! Возможно духовно царь надломился, не выдержав того груза ответственности перед Богом и миром, которую он сам возложил на себя. Что не удивительно в столь обескураживающих исторических обстоятельствах. В любом случае история царя Ивана Грозного это не история упоения властью, как это кажется всяким лунгиным, а история переживания долга, библейская вопрос, каждому ли дается крест по силам его?
Во всяком случае я так вижу это дело.
2009

@темы: Россия, Иван Грозный, мысли друзей, опричнина, Империя

---

О боярстве!

Автор Смирнов В.
2009

Изучая френдленту надыбал любопытное. А именно, новые исторические изыскания г-на Холмогорова на тему сущностной благости русского боярства, каковое, потому, следует восстановить. Как восстанавливать, Холмогоров рецепта не дает. Наверное, людишек дать от государевой руки, душ по 1000. Или мало? Чай бояре, а не дворянство поместное, задрипаное.
Впрочем, ладно. В связи с этим текстом автора не пнул только ленивый.

Я к боярству вернусь. Историческому, а не «реконструкциям». Это вообще очень любопытная социальная группа, и ей бы стоило посвятить целую монографию, да не одну. Существующие взгляды на ее генезис (да и вообще на генезис древнерусского общества) явно неудовлетворительны, а авторитет мэтров, как того же Ключевского, скорее мешает поставить назревшие вопросы.

Полагаю, можно утверждать, что боярство как социальная группа старше киевского государства Рюриковичей и более того, роль боярства в общественной иерархии была неизмеримо выше, нежели полагает классическая парадигма.

Стоит иметь в виду особенность, не типичность поземельных отношений в древнерусском обществе. Ведь как ни чудно это звучит, князья древнерусские земли в собственности не имели. А ведь именно земля – основной «капитал» феодального, и даже шире, доиндустриального общества.

Т.е. конечно, были деревеньки, с которых кормился князь да дружина, но это именно форма кормления князя. Князь в лествичной системе попросту не мог привязаться к той или иной территории, не мог закрепить ее в собственность, даже такую условную, как феодальная. С каждой княжеской кончиной князья, его племянники и братья, а за ними дружины, мчались «володеть» новым уделом, и получали уже в новом уделе земли для кормления. И кстати далеко не везде именно земли, иногда попросту дани.

Князья Рюриковичи вообще свои сокровища собирали войной и главное, торговлею, а вовсе не с земли как феодального владения. Потому пока путь из варяг в греки был более-менее свободен, великокняжеская власть была сильна, а общий интерес в поддержании политического единства на этой практически золотоносной дороге превалировал над центробежными тенденциями, несмотря на непрекращающиеся склоки в семействе.

Но только роль пути упала, и сразу Русь распалась на уделы. Более того, и в самих уделах звон вечевых колоколов стал заглушать голоса князей.

Дело в том, что кроме князей и их дружин на Руси всегда существовала и другая власть. Власть, основанная на земле, власть боярская. Власть, корни которой лежали в дорюриковых временах, в родах и племенах древнеславянских. Власть, по большому счету гораздо более основательная, чем власть пришлых кондотьеров – князей.

В некотором смысле можно произвести парадоксальное сравнение, а именно сравнить организацию жизни восточных славян до Руси с древнегреческими или древнеиталийскими полисами. Племя (делившееся на рода) имело определенную территорию, где выстраивало один или несколько городов. Типы правления были разные. Где местный патрициат, а где князьки, но везде важнейшую роль играло народное собрание. Ну чем не Афины с Фивами, или латинские города?

Вот этот патрициат древнеславянских «полисов» и стал социальной основой боярства. Кстати, по истории древней Италии и Греции можно проследить как родовая власть, основанная на pater (princeps) gentis, т.е. главы рода трансформируется во власть, основанную на земельной собственности. Вряд ли у славян что-то принципиально отличалось.

Мы привыкли относиться к понятиям родовой старшины, родовой аристократии как к чему то крайне архаичному, тому что исчезает с появлением более-менее развитых государственных форм, но это лишь дутый стереотип. Всем нам известные Юлии (Юлий Цезарь), Юнии (Брут), Клавдии и т.д. – это именно родовая аристократия.

Князья же, сам Рюрик и его потомки, лишь ловкие кондотьеры, нанятые одним из наиболее успешных племен, полянами (несмотря на то, что те шли с севера), и закрепившиеся в этом качестве на Руси как род, в отличие от других кондотьеров, вроде Рогволода, которым закрепиться не удалось.

Ключевский утверждает, что старый родовой патрициат постепенно исчез, и сменился аристократией из княжей дружины на основе того, что некая группа, называемая в источниках как «градские старцы» постепенно исчезает со страниц летописей. Но аргумент слаб, ибо исчезновение названия вовсе не означает исчезновения самой социальной группы (скорее меняется название), даже если прямо соотнести этих «старцев» с родовой старшиной.

Я ни в коей мере не исключаю, что представители старшей дружины, нарочитой чади могли инкорпорироваться в социальный слой родовой аристократии – боярства. Но не более того! Ибо нужно помнить, у князей попросту не было достаточного земельного фонда, чтобы наделять своих ближних вотчинами. Ведь даже завоевывая то или иное племя, присоединяя это племя к киевскому государству (империи полян), князья не захватывали земельных владений, а лишь «примучивали данью». Как кормления они получали и там деревеньки, ловы и т.д., но именно как кормления, и этот дважды условный статус закрепила лествица.

Когда же торговля и мыто на торговых путях перестало приносить сверхдоходы, власть старого боярства относительно выросла, их местные, а не общерусские интересы возобладали, и империя полян распалась.

Замечу любопытный факт, на который обратил внимание Гумилев Л.Н. А именно, что войны между древнерусскими княжествами стали со временем гораздо ожесточеннее, а армии многочисленнее. Это он объясняет упадком пассионарности древнерусского этноса. Но проще объяснить дело тем, что в эпоху относительного единства дрались дружины кондотьеров – князей, а позже - армии городов-государств под руководством боярства, по определению более многочисленные.

Принципиально иначе обстояло дело с Москвой и вообще с северо-восточными землями Руси. Дело в том, что там попросту не было родового боярства! Это очень важный момент.

Земли северо-востока были колонизированы славянами уже в историческую эпоху, и колонизация была в первую очередь княжеской. Т.е. сначала князья завоевывали ту или иную территорию различных финно-угорских племен, а потом уже на княжеские земли, не племенами, а россыпью, приходили новые насельники. Поэтому вотчин (или отчин) в своем коренном понимании там быть попросту не могло.

Вообще слово «вотчина» любопытно. Оно четко утверждает происхождение владения от предков, а не как результат пожалования из рук, например, князя. Позже, когда вотчина стала скорее термином юридическим, можно уже говорить о пожаловании и иных формах приобретения, но изначально вотчина это в принципе не дача в любой форме. Так о своей земле могла говорить только родовая аристократия.

Итак, в северо-восточной Руси сложилась новая ситуация, когда вся элита кормится из княжеских рук. Москва наиболее последовательно из других северо-восточных княжеств утверждала данный принцип и возможно это и определило особенную роль Москвы. Так является служилая или иначе тягловая система.

Вся земля в великом княжестве московском по пределу принадлежала Великим князьям, и только от них, исходя из их права, землей владели конкретные бояре и помещики. Что и определило относительную сплоченность и единомыслие московской знати. Она вся была служивая.

Но когда московское княжество стало Россией, когда старые древнерусские земли вошли в состав нового царства, в социальной системе появилось два боярства. Московское служилое, и старое земское боярство. Одно генетически служилое, получающее блага от службы, заинтересованное в укреплении Великого Княжества, а потом и царства, а другое – потомки родовой аристократии, которые «сами с усами», источник власти и богатства которых лежит вне Москвы, вне царства и даже вне государственного единства.

И конфликт между этими группами (и не только группами, а идеями) проходит красной нитью через всю историю русского государства. И надо сказать, земская идеология весьма соблазнительна для любого элитария, и многих успела совратить. С точки зрения этого конфликта стоило бы рассмотреть и катаклизмы эпохи Иоанна Грозного с его опричниной и земщиной, ну да ладно, устал писать.

В общем, вывод такой. Ничего нельзя мазать ни чисто черной, ни чисто белой краской, как это сделал Холмогоров. Историческая жизнь гораздо сложнее и хая и панегириков.

Боярство имело разные интересы на разных этапах истории, даже разное по своей сути в Москве и на земщине. А я ведь дошел только до Иоанна Грозного. Дальше писать лень.

Нельзя в угоду идеологическому откровению, которое вдруг клюнуло в задницу, так упрощать историю.

@темы: Россия, Киевская Русь, мысли друзей, боярство

---

Об Иване IV Грозном часть1

Автор Смирнов В.

Странная привычка к не историзму поразила мир. Я уже об этом писал, в отношении исторической науки, но сегодня замечу о кино. Меня в свое время еще Сокуров удивил своими картинами «Молох» и «Телец».

Вот изображает он последние дни Гитлера, и что? Что из его фильмы можно понять, кроме как, что не нравится Гитлер Сокурову? Фюрер плохо выглядит, руки дрожат? Так у Обамы в подвалах Белого Дома тоже дрожали бы под грохот советской артиллерии.

Вне истории, вне Версаля, вне унижения Германии, экономического кризиса, первых побед во внутренней жизни и на поле брани Гитлера толком понять и описать нельзя. Ибо чем больше личность историческая, тем более это не личность, а фокус миллионов человеческих устремлений. Наполеон не может быть рассказан вне катаклизма Французской революции, как и Сталин вне революции Русской, вне первых пятилеток и надвигающейся Войны.


Вот и Лунгин решил снять фильму о власти как таковой, не понимая, что власти как таковой, самой по себе в реальном мире не бывает. Только в сказках, как у Толкиена, торчит извечно в Мордоре Черный Властелин.

В реальной же жизни власть это фокус устремлений множества людей. Иначе задавят «властелина» при первой же попытке репрессий. Не подчинятся ему ни армия, ни полицейские силы, взирая с недоумением. Или может кто-то думает, что на расстрел отечественного Белого Дома танки послала исключительно воля Ельцина? Как бы не так! Сам Ельцин, это совокупная воля либерального меньшинства, захватившего власть и интеллигентского безумия, это меньшинство поддержавшего.
Но как следствие, что бы говорить о власти того же Иоанна Грозного, необходимо понять, фокусом каких социальных групп он являлся, какую историческую задачу выполнял. А понять это можно, только рассматривая фигуру царя на фоне широкого исторического полотна. А уже в таком контексте уместен внимательный взгляд на личность самого Ивана, только так он может быть хоть в какой-то степени понятен.

Впрочем, цели понять Ивана Грозного, как я понял, Лунгин и не ставит. Он весь в рамках нелепой, но устойчивой традиции, объявляющей Грозного иррациональным злодеем, психопатом по душевным свойствам, не более. Я бы назвал эту традицию западнической, хотя ее в полной мере поддерживала русская историческая наука 19-го века.

Узловым элементом ее является иррациональность злодейства русских властителей, в том числе и Грозного царя. У нас сейчас часто и справедливо пишут, что террор Грозного ни в какое сравнение не шел с террором его западных коронованных современников, ни по численности жертв, ни по жестокости, но почему-то именно Грозный выставлен чудищем всех времен и народов, а вовсе не Карл IX или Генрих VIII.


Дело именно в представляемой бессмысленности царского поведения. Де и Карл, и Генрих и испанский король, все они, конечно, подданных душили, душили… но все ради прогресса, а Грозный был попросту психопатом и душил без всякой разумной цели.

Это кстати не моя мысль, вычитал в журнале то ли у Крылова, то ли у Холмогорова, но запамятовал уже.(! На самом деле вычитал у rollog2 тут, спасибо за напоминание) Как бы то ни было, а Лунгин, как видно, вложил очередной кирпичик в вышеописанное неказистое строение.

Откуда эта традиция идет, и чем поддерживается? Ну, тут понятно. Во-первых, по мнению Запада (и всей западной традиции в рамках которой в основном и трудилась русская дореволюционная историческая школа), только западные народы есть народы исторические, или как иначе можно сказать, только западные народы «двигают прогресс». Как следствие, жертвы во имя прогресса могут быть оправданы, а жертвы исторического пути иных народ – нет, потому как у иных народов нет никакого осмысленного пути.


Кроме того, под прогрессом рассматривается именно определенный, западный путь (пускай в различных формах, присущих разным западным народам). Сам запад интересуется только собой, но отечественные историки, действующие в русле той же традиции, пытаются изыскать в событиях Русской истории эти западные пути, и там где это им удается (или кажется, что удалось), объявляют эти события прогрессивными. А там где не удается, - называют просто бессмысленными проявлениями рабской русской ментальности или чем-то в этом роде.

Оно ведь понятно, если царь без всякого смысла психически блажит, кровушку льет, потому как пятка зачесалась, а подданные ему безропотно подчиняются, значит, без сомнения, тут мы наблюдаем проявление рабской натуры. Как же иначе?
И как следствие, желание порассуждать о рабской натуре русского народа блокирует любые попытки глубокого рассмотрения исторических мотив деятельности царя.

Кстати, не верьте Лунгину, что он просто о власти хотел поговорить. Хотел бы просто о власти, занялся бы своей историей, о царе Ироде нам бы рассказал. Чем не Черный Властелин?
…………………………………………………………………………………………
Ну да ладно, я ведь хотел поговорить об Иоанне Грозном и истории русского государства. Так что вернемся к Грозному царю.
Большой XVI век был переломным как для Запада, так и для России, но «параметры» этого перелома, его суть на западе и на востоке Европы были отличными. На Западе ковался новый человек, со всей его порочной силою, а на Востоке княжество московское превращалось в Царство, в русскую империю. Кстати о царстве и о Москве, как третьем Риме. Известно, что Иоанн Грозный венчался на царство, но царский титул признавался и за его дедом, Иваном III. В чем же отличие? А отличие серьезное, даже принципиальное.

Если Иван III называл себя царем в дипломатических отношениях с мелкими державами, вроде Ливонии, то Ивана IV признал царем, православным императором сам Патриарх Константинопольский и вся (не только русская) православная церковь.
«Царское имя его поминается в Церкви Соборной по всем воскресным дням, как имена прежде бывших Византийских Царей; это повелено делать во всех епархиях, где только есть митрополиты и архиереи», читаем мы в послании из Царьграда 1558 г. «Яви нам, — писал патриарх Иоаким Александрийский, — в нынешние времена нового кормителя и промыслителя о нас, доброго поборника, избранного и Богом наставляемого Ктитора святой обители сей, каков был некогда боговенчанный и равноапостольный Константин… Память твоя пребудет у нас непрестанно не только на церковном правиле, но и на трапезах с древними, бывшими прежде Царями».

И это учитывая, что «Святой царь занимает высокое положение в Церкви, но не то что другие поместные князья и государи. Цари вначале упрочили и утвердили благочестие во Вселенной; цари собирали Вселенские Соборы, они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят Божественные и священные каноны о правых догматах и благоустройстве христианской жизни, и много подвизались против ересей... На всяком месте, где только имеются христиане, имя царя поминается всеми патриархами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей и властителей... Невозможно христианам иметь Церковь и не иметь царя. Ибо царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении... и невозможно отделить их друг от друга... один только царь во Вселенной, и если некоторые другие из христиан присвоили себе имя царя, то все эти примеры суть нечто противоестественное и противозаконное» (послание патриарха Антония Великому Князю Василию Дмитриевичу).

Прошу простить за избыток цитат, но мне представляется, что иначе трудно понять значение принятия царского титула Иваном Грозным и признания этого титула всей православной церковью.

Мы сейчас анахронизируем, выставляя на первое место английское или какое другое признание западных дворов царского титула, но нужно понимать, что для русского человека эти признания, эти дворы схизматиков недорого стоили, чего нельзя сказать о признании со стороны православных церквей и в первую очередь Константинополя. Царь обосновано ощутил себя прямым, непосредственным наследником басилевсов византийских, императоров римских. И нам сейчас трудно представить, какой груз лег на его плечи, забота о спасении мира, не менее. Московский князь стал вселенским царем, единственным законным царем в мире перед ликом Господа, а русские люди в определенном, сверхъестественном смысле стали ромеями, римлянами (О «волшебном» восприятии пространства и себя самих в средние века стоит почитать у Аверинцева).
Кстати, с этой точки зрения интересна дискуссия Грозного и Курбского. Если Курбский обращался к Великому Князю московскому, то отвечал ему вселенский император, автократор (самодержец), ровня по функции равноапостольному Константину. Откуда здесь взаимопониманию взяться?

Но насколько состояние русского царства было адекватно той вселенской претензии, которую предъявлял царский титул?

Русское государство в XVI веке представляло собой небогатые, крайне недонаселенные территории. Говорят об относительном богатстве населения страны по сравнению с населением стран Западной Европы, и это так. Русский человека питался в общем лучше европейца, но нужно понимать, что этот относительно высокий уровень жизни (в те эпохи почти исключительно определявшийся типом питания) обеспечивался все той же недонаселенностью. Т.е. русский человек имел возможность дополнять свой рацион охотой и архаичным собирательством тогда, когда в Европе уже давно леса были частично сведены, а частично перешли под жесткий контроль властей и охота стала исключительно развлечением элиты.

Многочисленные войны с поляками и литвой для помещиков имели главной целью не золото, и парчи всякие c иною добычею, а мужичков пригнать. Ибо земли было немало, и службу служили с земли, только накой земля без мужика? Пригнал мужиков в закупы лет на 10-15, а там обживется мужик, будет тягло тянуть и уже и не уйдет никуда.
Несколько позже, в результате войны с поляками 1654 – 1667 гг. население Беларуси по мнению некоторых белорусских историков сократилось вдвое. Цифра, конечно, весьма преувеличена, но сокращение было солидным. И причиной того был не какой-то геноцид, а угон крестьян на московские земли.

Но эта самая недонаселенность определяла относительную военную слабость русского государства. Что бы обеспечить достаточную оборону по всем направлениям, русским приходилось постоянно поддерживать чрезвычайно высокий уровень мобилизационного напряжения по сравнению с соседними странами. Если в той же Европе любой военный поход был особым, весьма дорогостоящим предприятием, к которому страна готовилась, влезала в долги, а часто и оканчивала войну безрезультатно за отсутствием средств (о стоимости военных действие в те времена в Европе смотрите у П. Шоню «Цивилизация классической Европы»), при сравнительно невысокой численности армий, то русским каждый год (!!!) приходилось на все лето, с весны до осени, выставлять полноценную армию на степные границы. Несмотря на эти предосторожности в первую треть XVI века татарам, и в первую очередь казанским, удалось осуществить почти полсотни набегов на русские земли.

А ведь я еще не считаю перманентной войны с Речью Посполитой на западе, войны, периодически затихавшей в результате перемирий, но скоро разгоравшейся вновь. Когда я говорю об относительно слабости России в военном смысле, я имею в виду слабость т.с. потенциальную. Россия практически не имела резервов, используя почти все наличные ресурсы и тем попала в замкнутый круг. Чрезмерное мобилизационное напряжение не давало возможности обратить внимание на внутренние реформы, которые уже назрели с превращением московского княжества в русское царство, но и во внешних отношениях ситуация была не менее сложной. Татарская война на юге не давала возможности сконцентрироваться на западном направлении, и в свою очередь постоянные войны на западе не позволяли отвлечься на кардинальное решение татарской проблемы.

Кстати, хочу заметить, что сама византийская доктрина императорской власти как бы не требовала фактического внешнеполитического могущества от империи: «И если, по Божию попущению, язычники окружили владения и земли царя, все же до настоящего дня царь получает то же самое поставление от Церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем…», цитирую из вышеуказанного письма князю Василию. Но это вынужденное положение и не зря кричали византийцы повенчанному на царство императору «Ты побеждаешь!».

продолжение следует...
2009

@темы: кино, Россия, Толкин, Иван Грозный, Курбский, мысли друзей

---

Об истории

Автор Смирнов В.

Читая современные обзорные работы западных авторов по истории средних веков и древней истории, наблюдаю удивительную вещь. Куда-то исчезли работы по истории в традиционном понимании, а именно истории событий. Заглянем в 30-е, 60-е годы XX – го века, и там все нормально. Описывается последовательность событий, и предлагается объяснение этой последовательности. Например, Томпсон рассказывает о Великом переселении народов, описывает странствия вестготов, пишет об их поселении в Аквитании, предлагает объяснения, почему именно тогда и почему в Аквитании и т.д. и т.п. Естественно историк описывает историю в личностях. Походы короля Валии, его отношения с императорским правительством Гонория, его наследники и т.п.

Сегодня подобных работ стало исчезающее мало, а набирает вес другая история, которую я бы назвал исторической культурологией. В ней последовательность событий, деяния исторических лиц описаны мимоходом, практически намеками и ссылками, а содержание трудов заключается в описании мира повседневности (на основе археологических и письменных источников). В одной главе говориться, как, например, те же вестготы пахали и какие дома строили, в другой главе рассказывается об их праздниках и богах и т.д.

Я вовсе не утверждаю, что такой подход не имеет права на существование. Мир повседневности – тема весьма интересная, что блестяще доказал основатель этого подхода, Фернан Бродель. Другое дело, вызывает подозрение чрезмерное распространение подобных взглядов на сущность истории.

Из истории выносится история деяний, история подвигов, катастроф, благих и дурных примеров. Из истории убирается историософия, которая всегда, в явном или не явном виде присутствует в работах традиционных историков, описывающих события.

Я полагаю, что эти процессы не случайны.
Современная идеология Запада отказывается от рассмотрения современной эпохи как эпохи исторической, что значит исторически временной, имеющей свое начало и свой конец. Ценности современного Запада утверждаются как общечеловеческие, как венец развития человеческого разума и духа. Запад провозглашает конец истории. Забавно, что сам рупор этой идеи, Фукуяма, вроде как от нее отказался, но это не важно. Важно то, что подобные убеждения стали частью неявных, но фундаментальных убеждений массового человека Запада, стереотипным воззрением обывателя. Почему то это называют постмодернизом, хотя в подобных взглядах ничего нового нет. Как писал Гумилев о древних русичах конца 12-го века: «Людям подобных фаз этногенеза всегда кажется, что они подошли к порогу счастья, что они около завершения развития, которое в XIX в. стали называть прогрессом. И в какой-то мере это правильно. Если понимать под прогрессом движение вперед по ходу времени, то после вечерней зари наступают голубые сумерки, а за ними надвигается черная ночь. Однако эта последняя фаза современниками из виду упускается, вероятно, по причинам эмоциональным. Древние русичи исключением не были. Им, как римлянам эпохи Каракаллы, византийцам - современникам Исаака Ангела, китайцам династии Южная Сун и древним персам, благоденствовавшим в империи Ахеменидов, представлялось, что "украсно украшенная" Русская земля будет процветать до скончания мира, причем для поддержания этого благополучия от обитателей ее не потребуется никаких усилий».

Я не буду волховать о скорой гибели Запада. Дело не в этом (хотя все живое рождается, живет и умирает). Я обращаю внимание на то, что человек Запада стал воспитываться как человек неисторичный. Вот советский человек был человеком историчным, т.е. полагал себя живущим в истории, в обществе, которое сложилось в результате определенного пути, и это путь будет продолжаться, в неведомое завтра. Соответственно исторические изменения, катаклизмы были, в общем, ожидаемы советским историческим человеком. Он с готовностью принимал их и даже активно учувствовал, чувствуя себя оседлавшим историческую волну. Как тут не вспомнить лихорадочное, какое-то отчаянное веселье, охватившее людей в годы перестройки и реформ. С реформами соглашались не по причинам разумным, а скорее эмоционально, завороженные грандиозностью катастрофы, своим участием в событиях исторического масштаба.

Тем более актуально для запада воспитывать из обывателя человека неисторического, исторических событий не желающего и не ожидающего. Такой человек по большому счету пассивен, ему не навязать изменений. Более того, он воспринимает любые существенные изменения, как покушение на идеальный порядок. Этот-то обыватель и является целью любых элит, заинтересованных в сохранении status quo. Целью и средством для удержания этого самого status quo.

Для воспитания подобного самодовольно дремлющего обывателя требуется не так уж много. Нужно просто удалить его из истории, а историю удалить из него. Н е надо обывателю знать о естественности рождения и смерти, о том, что всякие ценности и святыни в иные эпоху видятся смешными и нелепыми, а, следовательно, и современные (общечеловеческие и вечные) ценности будут нелепицей для потомков. Что благо любого социального уклада относительно, и что история двигается деяниями и свершениями через жертвы и катастрофы. Взгляд на любое историческое событие концентрируется на издержках этого события, а далее следует вывод о бессмысленности деяния по сравнению с гибелью xxx человек. Походы Александра – гибель xxx человек, походы Цезаря массовые страдания и гибель людей. Точно так же рассуждают о Наполеоне, герцоге Альба и мн. др. Если же вспомнить о неевропейских исторических деятелях, то тут уж и вовсе все кроваво и совершенно бессмысленно. Ибо, по мнению Запада, история незапада есть история неисторических народов, а, следовательно, образования империй, деяния владык там вообще не имеют смысла, кроме пролития рек крови. История того же Востока для западного обывателя представляется картиной Верещагина «Апофеоз войны», не более. Тут ведь очень легко спекулировать. Обывателя пугают большие величины и количество жертв обычно раздувается сверх меры, а поскольку для самого обывателя его собственная жизнь представляется высочайшей ценностью всех времен и народов, несчастный дрожит от ужаса, представляя эти гекатомбы. Бедняга переворачивает странички исторической книги и видит, что через пару страничек империя, воздвигнутая такими трудами и жертвами, склоняется в упадок. И его точит мысль, зачем же гибли люди? Мы бы могли посюсюкать над «гуманностью» обывателя, но не будем, ибо мы понимаем, что люди вообще смертны, и смертность (близкая смерть) естественное состоянии человека. Мы понимаем, что любой другой путь, по которому пошла бы история, привел бы к не меньшим жертвам и страданиям, а может и большим. В отличие от обывателя мы знаем (он в это не верит), что умрем, скорее всего в страданиях, и единственно на что мы можем надеяться, это оставить хоть что-то после себя. Пускай это будет хоть текст в исторической книжке на несколько страничек.

Но вернемся к обывательским взглядам.

Подобное мировоззрение саму мысль о естественности жертв на историческом пути представляет греховной. Оттуда и горестный плачь о жертвах на пути модернизации России первой половины XX – го века. Сколько бы не объясняли на пальцах безвыходность исторической ситуации, закономерность последовательных шагов в той исторической обстановке (я говорю об эпохе Сталина), западный, или усвоивший западное мировоззрение обыватель все равно будет возвращаться к «невинным жертвам».

Кстати, с невинными жертвами есть любопытный парадокс. Жертвы наличного социального порядка невинными не считаются. Они виновны в том, что не приспособились, не поняли благостей «цивилизованного» общества, и их не то что не жалеют, а проявляют по отношению к ним самый пещерный социал-дарвинизм.

Воспитанием именно такого обывателя и занимается новый исторический подход. Как бы история и есть, ибо рассказывает же, как варили кашу наши предки и как они запрягали лошадей. Но ее и нет, ибо любые свершения если и вспоминаются, так только с брезгливой жалостью по отношению к «невинным жертвам» и злобным непониманием по отношению к водителям исторического движения, великим личностям истории.

Но беда в том, что в конце концов каждый получит по вере его, и у общества обывателей, поверивших в конец истории, истории на самом деле не будет. История будет только у тех, кто живет в ней, кто готов к ней и кто желает ее.

Вот так.
2009

@темы: история, мысли друзей, номинализм

---

Такой вот разговор

Автор edelberte

В. О. Ключевский сравнил переписку Ивана Грозного с князем Курбским с разговором двух глухих: "Каждый из них твердит свое и плохо слушает противника."
И в самом деле, тут, по-моему, очень интересна психология спорящих. Поэтому я не буду сверх необходимого задерживаться на исторических подробностях, выделю то, что представляется мне существенным именно с психологической точки зрения.

Сбежавший от царской опалы во враждебную России Литву и ставший литовским воеводой князь написал Иоанну свое Первое послание, которое А.К. Толстой перевел почти дословно:
"Царю, прославляему древле от всех,
Но тонущу в сквернах обильных.
Ответствуй, безумный, каких ради грех
Побил еси добрых и сильных?
Не ими ли в злую годину войны
Без счета твердыни врагов сражены,
Не их ли ты мужеством славен,
И кто им бысть верностью равен?
И аз, иже кровь в непрестанных боях
За тя, аки воду, лиях и лиях,
С тобой пред Судьею предстану," -
Так Курбский писал Иоанну.

Курбский взял на себя роль представителя и адвоката той группы боярства, которая именовалась избранной радой. На этот очень узкий круг молодой государь опирался в первые годы своего царствования. Как это часто бывает, приближенные попытались стать коллективным царем, в результате чего и попали, мягко говоря, в немилость.

Письмо Курбского - об этой самой немилости. Трудно сказать, рассчитывал ли Курбский на ответ. Ему, видимо, важнее было высказать претензии, обозначить правоту, в которой он не сомневался.

Тут надо еще иметь в виду вот что. Существуют довольно серьезные данные, говорящие за то, что письма такого рода, в том числе и письма Курбского, широко распространялись в списках, а следовательно, могли быть ориентированы не только и не столько на прямого адресата, сколько на читающую русскую публику.

Иван ответил. Почему - на этот счет существует много предположений. "Волнуемый гневом и внутренним беспокойством совести..." (Карамзин)

Вот последнее мне представляется сомнительным. Волнуемые этим самым занимаются самооправданиями, а чаще - переходят в ответное нападение, но строго по заявленным вопросам. А чем ответил Иоанн? Развернутым письмом, настоящей теоретической работой, почти монографией. Начав с исторического обзора библейских и византийских корней царской власти, он выстраивал идеологию единого самодержавного государства, в котором исключались бы нестроения, вызванные боярскими смутами. Опирался он при этом на сформировавшееся уже к тому времени представление о России как единственной стране, сохранившей правую веру. Именно поэтому, объяснял он Курбскому, неподчинение бояр государю, попытки их вести политику в своих интересах есть измена.

На нападки Курбского он тоже вроде бы отвечал, не поленился, но именно "вроде бы". Исходя из заявленных теоретических положений, царь обличал боярство как носителей опасного для государства группового интереса.

Примечательно, что перечисляя "вины" боярства и говоря при этом "вы", Грозный упоминает не только то, в чем он видит прегрешения поколения Курбского, но и проступки предыдущего поколения бояр, и даже библейские примеры предательства и своекорыстия родовитых царских приближенных. Вывод очевиден: перед нами не ответ обиженного или оправдания обидчика, а обобщающий аналитический текст, программа прекращения "нестроения и междуусобных браней".

И многозначительный вывод (за несколько месяцев до опричнины): "...а з Божиею помощию имеем у собе воевод множество и опричь вас, изменников." (Замечено Я.С. Лурье).

Чем же отвечает на это Курбский в своем Втором послании? Да все тем же. Обижаешь, мол, княжат... Нехорошо с нами обошелся...

Если Иоанн рассчитывал "обкатать" свои выводы на возражениях оппонента, то тут он крупно промахнулся. Вопросы государственного строительства, стабильности, блага всех подданных, которое Грозный объявлял своей основной целью, князя не занимали ни в малейшей степени - он на них никак не реагировал, просто в упор не видел. Весь смысл происходящего для него заключался в интересах его социальной группы - и ими же и исчерпывался.

Это и в самом деле был разговор двух глухих, в том смысле,что то, что представляло основную ценность для одного из собеседников, было малозначительно для другого.

Сразу скажу, чтобы лишних слов не разводить, - и в третьем письме Курбского все то же самое: мы такие хорошие, а ты с ними так плохо и поэтому неправ... Тем более, что во Втором своем послании Иван Васильевич особо напрягаться уже не стал. Письмо коротенькое, и его общий смысл: под сенью креста животворящего и без вас, иуд, прекрасно обходимся. Вот так вот.

На мой взгляд, эта древнерусская переписка прямо-таки архетипична. Во всех наших спорах с либералами, диссидентами и прочей подобной публикой неизменно проступает все та же схема. Особенно это наглядно в спорах о Сталине и сталинской эпохе. Мы им - о реальной угрозе самому существованию страны, с которой приходилось справляться, о жизнях миллионов, о перспективах будущих поколений... А они нам: "Мейерхольда погубили...", "Вся интеллигенция жила в страхе...", "Прадедушку моего репрессировали..." Только их круг представляет для них ценность и интерес, за пределами этого круга, этой референтной группы нет никого и ничего. Страна, народ, будущее этого народа - это все неважно и несущественно, важно - чтобы все было в порядке со своими...

Они нас не слышат. Бессмысленный разговор, разговор с глухими.

@темы: Иван Грозный, Курбский, Сталин, мысли друзей

---

Пространственно-временные шахматы

Автор Сестра Нибенимеда

Утром гладила юбку в сто шестьдесят четыре складки, мечтала о том, как славно она будет укорачивать мои ноги, и смотрела «Дом у озера». Утюг, заражаясь моим настроением, плакал задумчивой слезой и оставлял на белой ткани коричневатые разводы.

Дивный фильм. Корейское тесто, латиноамериканский повар, голливудская духовка. Моё любимое сочетание.

Взрослые дети играют в волшебный почтовый ящик и пишут друг другу письма из ниоткуда в никуда. Он живёт в две тысячи четвёртом, она – в две тысячи шестом. Восточная невозмутимость сюжета на фоне домашнего западного уюта. Тёплые пустынные улицы, двери с витражами, маленькие кафе с перевёрнутыми бокалами, хрустальный домик для сверчка на берегу свинцового озера, где они живут по разные стороны от две тысячи пятого года с одной собакой на двоих – прекрасной, как дикобраз, сукой по имени Джек. Собака попала к нему на два года раньше, чем к ней, но имя ей придумала она, а не он. Временные петли путаются и спускаются с крючков, как у неумелых вязальщиц. Это всё не важно, это – пустяки. Важно, что ни он, ни она не стесняются своего одиночества и не бегут от него, как от чумы, а осторожно, стремясь ни в коем случае его не разбить и не разрушить, тянут друг к другу руки через тоненькую, неощутимую, непреодолимую временнУю преграду. Она играет с собакой в шахматы, он ходит по городу и ищет дом, в котором она уже живёт, но который ещё не построен. Собаку зовут Джек, а её зовут Кейт. Кейт – это уж непременно. Всех девушек, играющих в пространственно-временные шахматы, зовут Кейт. Но когда твой возлюбленный – принц из тысяча восемьсот какого-то там года, всё просто: один прыжок с Бруклинского моста, и ты в его объятьях. А когда вас разделяет расстояние всего в один год, и твой принц будет вечно гнаться за тобой, но вечно отставать на полшага… боже, какая печаль! какая мука!

Но все голливудские ружья, висящие на стене, непременно стреляют и непременно промахиваются. Если в начале фильма какой-то человек попадает на глазах героини под автобус, мы, в отличие от неё, уже знаем, что это за человек. И знаем, что, наплевав на логику и художественный вкус, она всё-таки спасёт его своим последним письмом, и в финале будет анатомический поцелуй под тягучий, как ложка в меду, саундтрек. А должны были быть - шаги в глубине зарослей и смутная фигура, которую она почти не видит из-за веток и слёз. Кто-то идёт к их хрустальному сверчковому домику, но кто именно – бог его знает…. Как жаль, что в голливудской орфографии не бывает многоточий, и даже самый латиноамериканский из пекарей под конец положит в тесто столько сахара, что совершенно уничтожит первоначальную горьковатую терпкость.

Спускаясь в метро, я подумала о том, что, читая в детстве фантастические романы, я и в мыслях не держала, что когда-нибудь сама попаду в будущее. Но вот же – попала. Бывает же такое!

И ещё – о том, с кем бы мне хотелось переписываться через такой вот межвременной почтовый ящик.
Когда-то моя подруга, погрузившись с головой в восемнадцатый век, писала мне оттуда письма – в нынешней орфографии, но на ломкой старинной бумаге и почти гусиным пером. Я доставала их из ящика. От них пахло мускусом, сладкой сундучной затхлостью и воском. Потом их связка, перевязанная коричневой лентой, куда-то пропала. Ничуть не удивлюсь, если узнаю, что за ними приходили оттуда и забрали с собой.

А сейчас я кому бы стала писать? Полине Францевне в её тысяча восемьсот девяносто пятый? Ящик на дверях старого дома на Малой Ордынке, её ответы торопливым, плохо разборчивым почерком, бумага, которая старится и желтеет прямо у меня в руках, пока я дочитываю до конца…. Или, может быть, писателю конца шестидесятых, подбрасывая ему сюжеты для социально-разоблачительной фантастики про недобуржуазную жизнь? Он бы сперва прославился, как Беляев, а потом попал в немилость и не исключено даже, что и в тюрьму. А я бы волновалась, приходя каждый день к почтовому ящику, и думала о том, что не зря, не зря он там, у себя, не верит ни одному моему слову. Потому что на самом деле не может быть такого будущего, да его и нет на самом деле, это всё выдумки какого-то несчастного графомана, которого угораздило однажды утром полезть в почтовый ящик и найти там какую-то ерунду…. Ах, попросить бы его перечеркнуть это к чёртовой бабушке и начать всё заново с первого, чистого листа!...

А вы? Из какого минувшего или грядущего вы бы хотели получать письма, если бы была возможность выбирать?

@темы: кино, мысли друзей

---

Песенка дня

Всё будет хорошо

@темы: музыка

---

Звёздный Мальчик Шерлок

Автор Сестра Нибенимеда

В беседах с klavdiaivanovna вдруг поняла, откуда у меня ощущение такого сложного зеркального эффекта от «Шерлока».

Вообще любое переложение условной классики на язык не менее условной современности – тончайшее из искусств. Всякому ясно, что если заставить Дядю Ваню плясать на авансцене в розовых стрингах, а Каварадосси петь последнюю арию, сидя на унитазе, то это будет не попытка донести до нас невысказанное, а в лучшем случае упоение собственной творческой импотенцией. Интерпретация – это не когда разбойники Шиллера выезжают из-за кулисы на мотоциклах и расстреливают публику из автоматов. Это – когда мы видим на экране Обломова, самого настоящего, во плоти, как он есть, слышим гончаровские интонации, плачем от радости узнавания и понимаем, что он совершенно такой – и всё-таки неуловимо, несомненно не такой. Знакомый текст стал прозрачнее, ажурнее, легче, засветился новыми оттенками прежних красок; к серьёзности примешалась бережная, нежнейшая ирония, а к грузноватой печальной взрослости – тихо фыркающее в кулак мальчишество. Это всё тот же текст, но как будто переписанный заново всё тем же Гончаровым, живущим уже не там и тогда, а здесь и сейчас. Словно роман смотрит сам на себя в зеркало и видит себя же, нимало не осовремененного, но на диво помолодевшего.

В «Шерлоке» всё ещё сложнее, там – тройной эффект отражения.
Когда я смотрела, то всё думала: что же не так? При таком трепетно-хулиганском отношении к первоисточнику, с почтительным вниманием к мельчайшим его деталям – совершенно иная стилистика, иной ритм, иные характеры. Это интерпретация, но явно не того, что написал Дойл. Он просто не мог так написать – для этого он был слишком серьёзен, одномерен и по-хорошему прост.
Не Дойл, но кто-то знакомый. БЕЗУМНО знакомый, просто до полного дежавю.

Уайльд. Ну, конечно, Уайльд!
Хлёсткие реплики, двусмысленные шутки, убийственные парадоксы, отчётливая (хотя здесь – скорее пародийная) гомоэротика, лёгкость там, где ждут глубокомыслия, и строгость там, где ждут легкомыслия, наивный символизм, обилие лепнины и виньеток, на которых, как на фундаменте, держится вся конструкция, средневековый морализм под маской цинизма, апологетика страсти к одиночеству и страха перед одиночеством и ещё…. Что же ещё?

Ну, красота, конечно, ёлки-палки.
КРАСИВО же до чёртиков.
От простодушного и изобильного, через край, эстетизма на грани с кичем просто некуда деваться. Бьёт в глаза. Шибает в нос. Не даёт оторваться от экрана.

И герой. Не Дориан Грей – нет; скорее уж, ровно наоборот. А ещё вернее – Звёздный Мальчик, пришелец из других миров с репутацией эстетствующего полубезумца, монстра эгоизма, к которому, чуть что – все бегут за помощью и спасением.

Всё это было бы чистой глупостью, если не вспомнить о том, что, по версии литературоведов, поначалу Шерлок Холмс писался автором именно с Уайльда. Как раз Уайльду он и обязан своей декадентской молодостью с кокаином, пижонством, нервозностью и эксцентричными выходками. Позже он надоел автору и с горя остепенился и осхематичился. Но, вероятно, в какой-то из параллельных граней ЕСТЬ истории о Шерлоке Холмсе, написанные не Дойлом, а Уайльдом.

Каким образом авторы сериала их нашли и прочитали, лучше не думать.
Но то, что они экранизировали именно их – в том нет сомненья.
Добавив к этому ещё немалую толику собственных авторских тараканов.

Отсюда эффект не двойного, а тройного отражения, от которого лично у меня троится в глазах, как у пьяного короля Лоэгайре, который поглядел на луну и уверовал в то, что Бог един в трёх лицах.

Какая красота, дорогие мои леди и джентльмены! Какое безумие!
Интересно, есть ли ещё в мировом кинематографе фильмы с подобным эффектом?

@темы: кино, Шерлок Холмс, Уайльд, мысли друзей

---

Судьба одного ларца

Автор schwalbeman

Не только неэффективное в итоге оказывается эффективным, но и не моральное может статься моральным. И.-В. Гёте:

Мефистофель

Постылые! Исчадья преисподней!
Мне жаль, что нет ругательств попригодней.

Фауст

Да что с тобой? Что у тебя за вид?
Тебя какая муха укусила?

Мефистофель

Я б чертыхался на чем свет стоит,
Когда бы не был сам нечистой силой.

Фауст

Вот сумасшедший! Что за кипяток!
Не горячись! Здоровье б поберег!

Мефистофель

Подумай, у попа шкатулка наша!
Все это Маргаритина мамаша.
Лишь глянула - и на пол чуть не бах,
Такой напал на богомолку страх.
Она благочестивая матрона.
По праздникам поет святым каноны.
Без промаха ее наводит нюх,
Где чистый скрыт и где нечистый дух.
Смекнула, поглядев на изобилье,
Что невидали этой не святили,
И говорит: "Дитя, не тронь серег.
Неправое имущество не впрок.
Пожертвуем-ка эти украшенья
Заступнице небесной в приношенье".
Дочь смотрит на каменьев перелив
И думает: "Ужель так нечестив
Даритель и его проступок грубый?
Дареному коню не смотрят в зубы".
Был совещаться вызван капеллан,
И он одобрил материнский план.
"Вы приняли разумное решенье,
Мир вашей добродетельной душе:
Кто жадность победил, тот в барыше.
А церковь при своем пищеваренье
Глотает государства, города
И области без всякого вреда.
Нечисто или чисто то, что дарят,
Она ваш дар прекрасно переварит".

Фауст

Как и всеядец ростовщик еврей
И главный королевский казначей.

Мефистофель

Затем, минуты не промешкав,
Премного умиленный поп
Браслеты, цепь и кольца сгреб,
Как горсть каких-нибудь орешков,
На женщин милости небес
Призвал и был таков, исчез.


Предположим самый худший случай. Поп – коррумпированный циник, одна рука в церковной кружке, другая под чьей-нибудь юбкой. Мать Гретхен – тупая невежественная ханжа. Их союз, брак настойчивого в своей слепоте невежества и сознательного бессовестного обмана ежесекундно рождает что-нибудь злое и отвратительное. Мы с И.-В. фон Гёте с наших просвещенческих позиций искренне и громко тошнимся.

Но разве в этом эпизоде не произошло посрамление диавола? Ещё как произошло, вон он как ругается, нечистый. То есть, получается, что жадный поп и мать-ханжа каким-то образом достигли своей изначальной, декларируемой цели. Ни невежество, ни цинизм им не помешали: они сделали именно, что и полагалось христианам: заставили чорта сожалеть о нехватке достаточно крепких ругательств.

Воистину, "Фауст" Гёте – это штука посильнее "Фауста" Гёте.

@темы: реализм, мысли друзей, холизм

---

Монархист о связи времён

Когда-то давно мне понравилась одна мысль Шульгина о современных ему событиях. Он писал, как ошибочны и нелепы разговоры о том, что наш народ расслабился, растерял пассионарность (как мы сейчас бы сказали), отуплён тиранией и ни на что не способен. Яркий пример противоположного являет собой Украина. Триста лет после Богдана Хмельницкого это было сонное царство, где казалось никому нет дела ни до чего, кроме своего огородика и садка вишневого коло хаты. Однако в 1918-м году сюда пришли немцы, и мигом вся Украина заполыхала. У немцев не получилось заставить наш народ жить так, как он не хочет, даже в течение пары лет. На двадцать лет позже вся объединённая Европа не смогла от нас того же добиться.

Отсюда понятно, как нужно относиться к мифологемам о том, что нам силой навязали Советскую власть на 70 лет, ненавистных Романовых на триста лет или ещё лучше - христианство на целую тысячу лет. Вспомните немецкие танки под Сталинградом, немецкие самолёты над Москвой, немецкие пушки под Ленинградом. Такой силой нас невозможно принудить, а была ли большая у кого-то другого?

@темы: Россия, связь времен

---

Из Моцарта мне что-нибудь

Автор schwalbeman

У Холмогорова неожиданно хорошо об итоговой эффективности неэффективного государства. О том, какое всё обидное и несправедливое – но в конечном итоге весьма себе ничего. То ли чудом, то ли что-то такое смитовско-гегелевское... невидимая рука, незаметная в деталях, а проявляющаяся лишь холистически и очень постфактум. Это, понятное дело, речи охранительские... можно рукой махнуть, можно. Можно-можно. Но опасность неправильно оценить свою эпоху, увы, никогда не ослабевает. Это нужно хотя бы осознавать.

Нижеследующее весьма хорошо:

Вторая проблема, которую приносит идеологизированность взгляда (любая идеологизированность) - это чрезмерно эстетическое и кинематографичное восприятие действительности. Кино вообще надо запретить, поскольку человек, который постоянно сравнивает свое унылое настоящее с реальностью импортного блокбастера - чудовище, причем очень социально опасное чудовище. Надо помнить, что в жизни очень мало эффектных поз, героических поступков, а главное - В Жизни Нет Саундтрека. Запомните это, пожалуйста, что ни Ханс Циммер, ни Джон Уильямс, ни Вангелис не пишут музыку к нашей жизни и её событиям, а оттого она гораздо более уныла, чем наше кинематографичное восприятие реальности.


Это проблема. У нее два решения: можно вытравить в себе "идеологизированность взгляда". А можно добавить к взгляду ещё и слух. Чтобы саундтрэк играл в душе. Для этого определенное (само-)воспитание потребно, это тяжело, это, в конце концов иррационально – но именно это правильный путь. И его у нас никто не отнимет навечно. Очень скоро, когда рациональная и не идеологизированная часть мира накроется медным тазом, мы покажем им всем кузькину родственницу. То есть, как обычно: будут те, кто "вынесет эту дорогу железную, вынесет всё, что Господь ниспошлёт". И, спустя какое-то время, те, кого "эта дорога железная" будет со свистом мчать из одной столицы в другую. Обиженные герои и их (не)благодарное потомство.

В сущности, речь, как обычно, сводится к мистериализму, к виденью мира не унылой "объективной реальностью" (это смерть) и не спектаклем (т.е. сознательным взаимным обманом и игрой – это тоже смерть), а мистерией. Костюмированным обрядом, если желаете. Литургией, богослужением (в некотором очень расширительном смысле).

Отсюда можно перевести стрелки на другую мою любимую тему: гносеоцентризм западной философии (а с ней и прочей культуры). Субъект западной философии – это почти всегда познающий субъект (а не субъект, чистящий картошку у шкворчащей маслом сковородки). Значит, если такой субъект захочет конструировать себе видение, он непременно будет оценивать его с точки зрения познавательной ценности. Это как бы и допустимо, но даёт слишком большую фору "объективной реальности", уму в противовес мудрости. Привычка воображать себя в первую очередь познающим разумом дала западному человеку очень много. Но у неё есть неприятная оборотная сторона...

Меж тем чайник вскипел.
2010

@темы: реализм, мысли друзей, мистериализм

---

нет — так; безделицу

Автор quod-sciam

Уже решившись отравить Моцарта, завистник Сальери вдруг да выслушивает в особой комнате в трактире "Золотого льва" признание праздного гуляки в необъяснимом страхе, в тревоге, в чём-то странном и смутном, как не до конца памятный ночной кошмар.
Вы никогда не задумывались, отчего Сальери, выжженный дотла любовью к музыке, — невзаимной, увы, — берётся успокаивать Моцарта?.. ведь не для того же, чтобы жертва не дёргалась, правда? Есть здесь что-то настолько парадоксальное и вместе с тем безусловное, что бывает ещё только у Шекспира.

Синьор Антонио с ядом наготове отчего-то тянет с ласковым смешком взрослого, говорящего с напуганным ребёнком (все знают, но освежу):

И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: "Слушай, брат Сальери,
Как мысли чёрные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти "Женитьбу Фигаро".

И Моцарт, словно очнувшись, улыбается в ответ:

Да! Бомарше ведь был тебе приятель;
Ты для него "Тарара" сочинил,
Вещь славную. Там есть один мотив...
Я все твержу его, когда я счастлив...
Ла ла ла ла...

— и дальше про известный слух о Бомарше-отравителе, реплика, которая по всем законам драматургии должна ударить Сальери под дых.
Нас, однако, интересует вот это "ла ла ла ла" из славной вещи, оперы Антонио Сальери "Тарар", написанной на либретто Бомарше.
Больше, чем либретто, сразу поднимем палец академически, поскольку Бомарше всерьёз думал об опере, в которой текст, сюжет и идея едва ли не важнее музыки — в чём, надо признаться, выступил автором весьма передовых на тот момент, а дело было в 1787 году, взглядов.

Либретто Бомарше, при всей заявленной прогрессивности, в меру ужасно, в нём летят во все концы гамадрилы и британцы на условно-восточном фоне разыгрывается ходульный и сложный, как сам тогдашний оперный костюм с плюмажем на голове, сюжет о политике, любви, морали и приключениях, взболтать, не перемешивать. Собственно, обычная выспренняя оперная чушь XVIII века, где повествование о перипетиях жизни различных властителей древности и экзотических стран было лишь предлогом для последовательности арий лирических и с фиоритурами, которые дорогой _corso_ как-то замечательно уподобил виртуозной нарезке огурцов.
Музыка Сальери ровно такова, какой должна быть: пышная, мастерская, как по нотам, большая... в общем, неплохая, чего уж. Не Гендель, не Глюк, но вполне.

Дивное и невыносимое дитя, Моцарт искренне хочет похвалить Сальери, ему нравится, правда.
Будь я Сальери, я бы удавила Моцарта, не дожидаясь случая бросить яд ему в бокал, поскольку именно "Тарар" — острый нож в самое солнечное сплетение. Дело в том, что Моцарт, осознанно или нет, ловит Сальери именно на зависти, причём в терминальной форме: балет невольников в "Тараре" списан край в край с финала "Похищения из сераля", оперы Моцарта, написанной пятью годами ранее. Моцарт может этого не помнить, но Сальери не просто помнит, его это ест, ему от этого гадко, больно и тяжко.

Но отвлечёмся от драматургии, обратимся к музыке.
К тому самому "ла ла ла ла", которое Моцарт твердит, когда счастлив.

Академик Алексеев в примечаниях к полному собранию Пушкина предполагает, что то самое "ла ла ла ла" происходит из арии "Astasie est une déesse", которая в пушкинские времена была необычайно популярна в Европе и в России... а чего вы хотели, опера тогдашняя — попса попсой, из неё запросто берут отдельные кусочки для домашнего исполнения, шарманки тоже играют оперные фрагменты.
И всё бы хорошо, да вот ария эта — плач по утраченной возлюбленной, попавшей в рабство, и нет там того гениального мотива, который, несмотря на печальный повод, можно было бы связать с ощущением счастья.

Есть и другая версия, остроумная крайне, изложена она вот в этой статье, а я перескажу кратко. Во второй редакции "Тарара" Бомарше дописал финальную сцену коронации героя, его там славят вчерашние рабы, в частности, чернокожие невольники, и солист как раз поёт подходящее по мнению исследователя:

Молодой негр:

(в экстазе)

Хвала! Хвала!
Негр чёрный бедная была!
Терпела горькая удел.
Но добрый белый пожалел!
За тебя, о добрый белый,
Негр отдаст душу и тело!

Кровь прольёт!
Жизнь даёт!

Будет негр работать дело,
За тебя, о добрый белый,
За твоя народ — моля
Наша бога Урбаля!
Урбаля! Урбаля!

(обращаясь к зрителям)

Ля-ля-ля, ля-ля-ля!

(Живописная пляска негров и негритянок, выражающая их восторг).

Прямое ля–ля–ля! Опять же, тираноборческий, де, пафос (где, скажите на милость?), тема чёрного человека... я, пожалуй, даже согласилась бы, когда бы не, во-первых, сугубо французское и недолгое бытование именно этого финала в смысле именно музыкальном (либретто Пушкин знал, это доказано), но главное, во-вторых, невозможность по либретто, как бы хорошо ни было, напеть тот самый мотив.
Глупо, возможно, но это "ля-ля-ля" ещё и не укладывается в размер белого пушкинского стиха, а я почему-то верю в слух Александра нашего Сергеевича.

Значит, искать стоит среди других популярных фрагментов "Тарара", которые и пели, и шарманками играли, и знали именно как музыку.
И вот тут находится забавное. Вот что пишет в своих мемуарах певец и композитор Майкл Келли (Kelly (O'Kelli), Michael, 1762-1826), друг Моцарта:

В один из вечеров Сальери пригласил сопровождать его в Пратер. В это время он сочинял свою оперу "Tарар" для Большой Оперы в Париже. Мы устроились на берегу Дуная, за кабаре, где пили прохладительные напитки. Он извлёк из кармана набросок арии, сочинённой этим утром и впоследствии ставшей популярной. "Ah! Povero Calpigi". Пока он пел мне эту арию с огромной выразительностью и жестикуляцией, я смотрел на реку и вдруг заметил пересекавшего её большого дикого кабана, как раз около того места, где мы сидели. Я пустился наутёк, и композитор последовал моему примеру, оставив позади "Ah! Povero Calpigi" и, что гораздо хуже, фляжку великолепного рейнского вина. Мы много смеялись над случившимся, когда оказались вне опасности. И в самом деле, Сальери мог шутить обо всём на свете, он был очень приятный человек, глубоко уважаемый в Вене. Я считаю большим счастьем, что он обратил внимание на меня.

И вот это, друзья мои, было бы воистину по-моцартовски и дико смешно.
Дело в том, что Кальпиджи в "Тараре" — старший евнух, итальянец по происхождению, но оскоплён он вовсе не жестокими дикарями, а собственным рачительным папенькой, ещё в Ферраре, поскольку обладал с детства дивным певческим голосом и папаша желали заработать на сыне-кастрате деньжат... ну, см. волшебную клюкву "Фаринелли", там про то же. Когда тиран Атар, правитель Ормуза, требует развлечений для своей тоскующей пленницы, той самой Астазии, Кальпиджи поёт о своих злоключениях, причём поёт с либертинской изысканной непристойностью, вызывая общий восторг и хохот.

Звучит — и выглядит, да! — всё это вот так (постановка 1988 года, режиссёр Клаус Виллер, за пультом Жан-Клод Мальгуар, Кальпиджи — Эберхард Лоренц).

— Je suis natif de Ferrare, — начинает Кальпиджи.
Ля ля ля ля... неужели?..

Ах, как бы это было прекрасно: из всей громоздкой, правильной, угрюмой оперы, где и тебе страсти, и тебе возвышенные чувства, и даже гражданская мораль, божественный балбес Моцарт выбирает назло всё понимающему Сальери дурацкие куплеты дурачащегося кастрата, дрессированной музыкальной обезьянки. Зная о склонности бедного Моцарта, с младенчества ощущающего себя такой же дрессированной зверушкой, разве что не покалеченной, к низовому площадному юмору, я, пожалуй, думаю, что так оно и есть.

Тем более, что мотивчик-то привязчивый, есть в нём то бесшабашное, шампанское веселье, с которым так скачется вприпрыжку мимо всякой суровой серьёзности.

@темы: опера, Бомарше, Моцарт, Сальери, Пушкин, мысли друзей

---

Особо опасная панда, или Против Фантастики

Автор Истинный Учитель Истины

Примечание (для тех, кто читал мои посты с тегом "Невидимая Церковь"): нижеследующий текст представляет собой развернутый комментарий к термину "Невидимая".

Вчера Истинный Учитель Истины (то есть я),возвратившись из заслуженного отпуска, проведённого в евроазиатском турне по единомышленникам и внукам, застал дела в полном порядке. Проф. Инъязов записывал в подвале альбом, секретарь Н. Кудрявцев боролся с очередным изводом линукса, а помощница секретаря Зайцева протянула мне папку с накопившимися коммерческими предложениями.

Бегло просматривая их, я успел выпить две чашки кофе и съесть плитку белого шоколаду, прежде чем натолкнулся на одно, заставившее меня всерьез задуматься.

Речь в нём шла о написании сценария для фантастического фильма по предложенному либретто. В качестве целевой аудитории, указывалось в письме, избрана офисная аудитория 25-35 лет. Сюжет мне предлагался такой: простой клерк, прозябающий в московском офисе на третьестепенной должности, узнаёт, что принадлежит к роду древних Воинов Справедливости. Он обладает нечеловеческими способностями, кои нужно просто пробудить. С помощью наставника -- улыбчивого якутского шамана -- он познаёт самого себя и побеждает злодейскую организацию, вершащую исподтишка судьбы мира. А победив, вновь уходит в тень.

Прочитав это, я вздохнул. На моём веку Внеземные Цивилизации, видимо, никогда не уймутся в своих попытках морально опустить Человечество. В последние десятилетия их козырным оружием по дезориентации землян стало вколачивание в них неисправных геройских историй, заведомо не рекомендованных к воспроизведению. Проф. Инъязов назвал это "синдромом Особо Опасной Панды", или, сокращённо, ООП.

ООП развился и успешно паразитирует на классическом сказочном сюжете об Иване-дураке, в силу своей доброты и отваги взбирающегося по социальной лестнице до самой принцессы в башне. Однако между ООП и Иваном-дураком есть ряд различий, делающий их антиподами. Под тлетворным инопланетным влиянием в сюжет вкралась повторяющаяся из книжки в книжку и из фильма в фильм неисправность, сделавшая историю о превращении последнего человека в первого -- историей о тайном хобби последнего человека.

Эту мысль необходимо проиллюстрировать. Как я уже отмечал в эссе о Воббблах, только людям от природы богатым и знаменитым дозволено быть богатыми и знаменитыми супергероями. В случаях же с людьми обычными современная культура вдруг отказывается от succes-сюжета и не дарит их никаким повышением социального статуса. Чаще наоборот: супергерой, начавший с офисного кьюбикла, становится разыскиваемым преступником, или сидит в канализации, или с неимоверными усилиями скрывает свою вторую жизнь, трудясь днём в газете или адвокатском бюро для бедных. Его супергеройство -- ненастоящее, ночное, сновидческое. "Днём он обычный человек..." -- этими словами можно выразить главную мысль ООП-сюжетов. Никакой принцессы не предусмотрено -- она уже застолблена летающими миллионерами или просто приличными людьми беловоротничковых профессий (последнее замечательно выражено в х/ф "Хэнкок" о несчастливом летающем бомже).

Мессидж, адресуемый ООП-произведениями современнику, безжалостен и очевиден: награды не будет. Никакими ночными полётами за Правдой свой социальный статус не изменить. Никакая личная доброта не сделает Иванушку-дурака процветающим Иван Иванычем. И вообще супергеройство -- это настолько катастрофическая участь, что герои впрягаются в него, как правило, только в результате несчастных случаев.

В итоге зритель, ассоциирующий себя с героем неисправного ООП-мифа, начинает считать себя Особо Опасной Пандой. Толстоватым, смешным, непочтенным созданием, в котором зато дремлет могучая сила. Если татуированная красавица и мудрый монголоид сами спикируют на него с небоскрёба, чтобы обучить -- эта сила пробудится. И лишь тогда ООП предстоит решить, нужны ли ему все эти проблемы.

Пассаж со сваливающимися с неба наставниками, разумеется, чушь. Я обзвонил около сотни Героев Советского Союза и России с вопросом, пикировал ли на них кто-нибудь. Все уверяют, что ничего подобного не было. Их единственной суперсилою и единственным наставником всегда были их собственная отвага и упорство, поднявшие их до полковничьих или генеральских погон.

Таким образом, настало время сказать людям правду. Никакой гуру на вас с неба не свалится. Никаких суперсил вы в себе не таите, не считая своих собственных. А ваш мускулистый наставник, он же татуированная наставница, ежеутренне чистят зубы в вашем зеркале.

Дерзайте.

@темы: мысли друзей, ИУИ

---

Посидим, поокаем

Автор schwalbeman

Волею судьбы мною раскрыта мрачная эзотерическая тайна.

Перечитывая на досуге книжку по истории альбигойского крестового похода, удивился одной, доселе незамеченной, параллели. Где жили еретики? На Юге Франции, в Лангедоке. Это страна, в которой краткий утвердительный ответ звучит «ок» («ланг-д'ок», в отличие от соседней «ланг-д'ойль»).

Ба! (Хлопает себя кулаком по лбу) Так я знаю, кто наследник катарской ереси! Вы уже догадались? В какой стране вместо нормального человеческого «да» говорят «o.k.»?! То-то же.

До сегодняшнего дня о происхождении неологизма «OK» мне было известно лишь то немногое, что я почерпнул из еще советской страноведческой периодики типа «Вокруг Света». Во-первых, что изначально это американизм, впоследствии растекшийся по всему (англоязычному и не только) миру. И во-вторых, этимология неологизма неизвестна. Одна из гипотез состояла в том, что OK это искаженное сокращение слов «All Correct», в искаженной, «падонкаффской» орфографии.

Чтение же написанной по этому поводу ОКсфордской статейки убедило меня в том, что ответ на эту загадку неизвестен широкой публике до сих пор. Все гипотезы, объясняющие появление в девятнадцатом веке слова-паразита, присосавшегося к языку на долгие годы, выглядят совершенно несостоятельными. Все — кроме той, с которой я только что вас ознакомил.

Понятно, кто за всем этим стоит. Масоны. Без сомнения, масоны. Феникс на гербе, глаз в треугольнике, а теперь вот и окситанский слэнг. Благодаря им катарская ересь проникла в каждый компьютер. Каждый день мы по нескольку раз щелкаем мышкой по сатанинскому символу (ибо Лангедок проклят, без сомнения, вместе со своим отвратительным наречием). Немцы говорят OK чуть ли не чаще, чем американцы. И совсем уж убийственно возвращение этого еретического словца на свою историческую родину, во Францию, ибо лингвистический паразит прижился и там.

И если «Ом» это полноценная мантра, то и «OK», несмотря на свою небольшую длину, является полноценным масонским заклинанием, вражеской ворожбой.

Все, я пошел нашивать на пиджак белый крест. И еще: призываю всех добрых католиков нет, не то, всех, кто любит меня опять не то, всех людей доброй воли перестать употреблять масонское словцо, чтобы воспрепятствовать вражине на пути к мировому господству. С сегодняшнего дня, окей?

@темы: юмор, мысли друзей, катары

---

Советский рыцарский роман

Автор christa-eselin

Первым рыцарским романом, прочитанным мною то ли в семь, то ли в восемь лет, был «Тимур и его команда».

Счастье, что я прочитала его, минуя издательские предисловия, учительские комментарии и кинематографические обработки. Иначе я так и не узнала бы, что это – рыцарский роман. Но я была ещё мала и чиста душой и прочитала его взахлёб, томясь и восторгаясь. Потому что роман был не только про рыцарей, но ещё и про любовь.

Юную деву Женю оберегает от невзгод и неприятностей таинственный незнакомец, в которого она влюбляется, ещё не видя, как Эльза в Лоэнгрина ( «- Отстань! И на что это тебе Тимур дался? -- А на то, что, мне кажется, я очень люблю этого человека»). А на самом деле он даже не Лоэнгрин; нет, сам король Артур, создатель и предводитель тайного рыцарского братства, защищающего слабых и обиженных, детей и стариков, вдов и сирот - одним словом, всех, кто испокон веков нуждается в рыцарском покровительстве.(«-- Скажи, зачем? Ты объясни мне проще: что все это значит? -- А это значит, что из этого дома человек ушел в Красную Армию. И с этого времени этот дом находится под нашей охраной и защитой. У тебя отец в армии? -- Да! Он командир. -- Значит, и ты находишься под нашей охраной и защитой тоже... А вот из этого дома человек тоже ушел в Красную Армию. Но его уже нет. Это дача лейтенанта Павлова, которого недавно убили на границе. Тут живет его жена и та маленькая девочка, у которой добрый Гейка так и не добился, отчего она часто плачет. И если тебе случится, то сделай ей, Женя, что-нибудь хорошее»).

Он и вправду рыцарь, без иносказаний и риторики. Он не вызывает врагов на совет дружины, а решает все невыясненные вопросы, как положено, в честном бою. Он любит свою Прекрасную Деву и, конечно, никогда ей в этом не признается, но стоит ей попросить о помощи, как он без долгих раздумий похитит коня угонит мотоцикл , посадит её в седло и повезёт туда, куда она прикажет. Он не может иначе. Он поклялся её защищать. («Женя вскрикнула, что было у нее силы обняла Тимура и поцеловала. -- Садись, Женя. садись! -- стараясь казаться суровым, кричал Тимур. -- Держись крепче! Ну, вперед!») Это что, по-вашему – детская книжка? Да ни черта не детская. Это настоящая взрослая книга о настоящей взрослой любви – можете называть эту любовь «пионерской», если вам нравится повторять бородатые пошлости. И эти дивные, смешные рыцари Круглого стола, такие настоящие, такие разные, такие до безумия колоритные – сплошной Томас Мэлори, куда ни глянь. («Он постоял, поднял палку и, держа ее наперевес, как ружье, обошел вокруг ярко освещенной дачи-- Эх, и тяжела ты, солдатская служба! Нет тебе покоя днем, нет и ночью!») Здесь есть практически всё, что подобает иметь приличному рыцарскому роману: и герои, и разбойники, и трикстеры, и тайны, и Мерлин в образе обманчиво-простодушного дяди Тимура (не случайно мы то и дело видим его в гриме какого-то странного хтонического старика, то ли колдуна, то ли безумца), и старый король в облике Жениного отца - загадочного «командира», и заколдованная злая сестра, которая потом успешно расколдовывается – конечно же, тоже с помощью любви...

Я уверена, что Гайдар хотел написать именно ОБ ЭТОМ. И написал. Умудрившись при этом так изящно и непринуждённо замотать всё это в реалии и приметы бытовой повседневности, что многие этого честно НЕ ЗАМЕТИЛИ.

Бог знает, как это увидела я. Может быть, потому, что тогда я не знала значения унылого словосочетания «тимуровское звено» . Для меня всё выглядело свежо и первозданно, как в седьмой день творения. В моих семилетних глазах двенадцатилетние герои выглядели абсолютно взрослыми и абсолютно прекрасными. Довершал впечатление язык – нимало не адаптированный к моему младенческому восприятию, не сюсюкающий и не пытающийся представить «подростка изнутри», а честный, лаконичный, не перегруженный метафорами, но при этом на диво гибкий и образный. Именно таким языком и пишут хорошие рыцарские романы.

А лет через пять после этого мне так же случайно удалось непредвзято взглянуть на Горьковскую «Мать». И увидеть, что это вовсе не роман «о революции», а роман о воскресении мёртвой души. О молодой женщине, которой на самом деле от силы лет сорок (а мы-то всегда представляли её себе как древнюю седую праматерь то ли с революционного, то ли с военного плаката – белая прядь из-под платка, вдохновенное морщинистое лицо, призывно воздетая рука…) А она – молодая, застенчивая, мудрая, но уже мёртвая, как десятки и сотни других живых мертвецов, населяющих привычный ей мир. И вдруг вокруг неё начинают собираться непривычно, возмутительно живые люди – непьющие мальчики, негулящие девочки, каких она до этого времени не видела и не знала… И дело даже не в том, что они относятся к ней ласково и уважительно, как к ней никто никогда не относился. Дело в том, что они, юные и что-то такое знающие, принимают её, как равную, как свою, и дают ей шанс очнуться от тяжкого сна на цепях между столбов, вернуть свою молодость и начать жить сначала.

А теперь я вам вот что скажу. Коль скоро вы с детства по каким-то причинам терпеть на могли Гайдара и Горького – это ваше право, которое лично я глубоко уважаю.
Но, если не трудно, не сообщайте мне об этом, ладно?
А вот если у вас тоже был опыт такого вот непредвзятого чтения какой бы то ни было книги (или, допустим, просмотра фильма), в результате которого вы увидели не то, что лежит на поверхности, а нечто совсем иное – милости прошу.

@темы: мысли друзей, Мэлори, Гайдар

---

Песня дня

The turning point.

Я знаю, что это жуткая попса, когда немцы поют на английском. Ох, это гораздо хуже, чем попса, но песенку эту люблю. Одно время она мне нравилась больше всех в этом альбоме.

@темы: музыка, Lacrimosa

---

О гностиках, заметки к фильму Кин-дза-дза

Как известно, у гностиков была своё разработанное учение о мире и человеке. Сохранилось оно плохо и отрывочно, но всё же можно восстановить его довольно полно. Согласно учению гностиков, мир состоит из неких сфер, уровней, каждый из которых характеризуется некоторым удалением от божества. На первом уровне божественный Свет ещё не потерял ничего от своей благости, чем дальше от центра уровень, тем меньше там Света и тем больше Тьмы, а Земля, на которой мы живём, это один из самых последних уровней, где Света почти не осталось и всё сущее является субстанциальным злом, Злом как оно есть.

Тело человека целиком принадлежит этому нижнему миру, а душа его, напротив, пришла из высшего, центрального, во всяком случае, гораздо более близкого к центру уровня и по происхождению своему божественна и является Светом. Её единственное желание и задача, коль скоро уж она осознала своё положение – вернуться на родину. Это возможно, если обладать неким тайным Знанием, которое открывалось только избранным после долгих испытаний, потому ничего определённого о нём сказать нельзя, эта часть как раз меньше всего сохранилась, после того как гностики канули в Лету в 3-4 веке нашей эры в яростной борьбе с набирающим силу христианством.

Кануть-то они канули, но это касается скорее формы, конкретных сект, которые тогда существовали, сами же гностические идеи возрождаются в разных странах и в разное время в разном обличии, но основные мотивы, изложенные выше, сохраняются неизменными.

Для людей моего поколения яркой иллюстрацией гностического учения стал известный фильм «Кин-дза-дза». Действительно, все элементы схемы сохранены. Несколько сфер бытия с разным уровнем добра и зла присутствуют. Главные герои попадают из более-менее центральной сферы в ужасный нижний мир, где нет совсем уж ничего хорошего. Единственная их задача – спастись оттуда, вернуться обратно. Они могут это сделать, если получат Знание, в данном случае знание координат своей планеты. Они переживают множество приключений и испытаний, в том числе даже искушение властью в этом нижнем мире, когда им предлагают за копейки купить планету и плевать на всех, но остаются верны своей духовной родине, в конце концов обретают Знание и как обещано добираются домой. Если это не гностический сюжет, то что это тогда такое?

Мне возразят, что это классическая одиссея, возвращение домой. Да, это верно, любое возвращение уже три тысячи лет одиссея. Но в фильме самое главное не это. Самым востребованным оказался не образ верной Люси, которая и обозначена-то очень схематично, лишь как голос за кадром, самыми живучими оказались образы, связанные с иерархией миров. После просмотра этого фильма становится понятно, почему в поздней античности гностиков не любили: убеждать людей, что они живут на Плюке, и только немногие избранные спасутся с этой вселенской помойки, а остальные так и будут прозябать здесь безо всякой надежды на избавление, потому что сутью их природы является поклонение штанам господина Пе-же, настолько очевидно мерзко, что не нуждается в дальнейшей амплификации. К чему приведёт неукоснительное следование этим принципам в частной и общественной жизни (а следовать этим принципам не так трудно, как может показаться на первый взгляд), тоже понятно. Потому я согласна с теми, кто считает, что этот очевидно гениальный фильм принёс много зла на постсоветском пространстве. В кризисные времена появляются и приобретают популярность такие учения, но лучше ими не заражаться.

@темы: кино, Кин-дза-дза, гностики

---

Города

Автор edelberte

Недавно в комментариях у френда меня мягко пожурили за любовь к городской жизни и за то, что огни большого города для меня дьявольски заманчивы. Я честно созналась, что так оно и есть. И в порядке оправдания сослалась на традиции предков.

Когда-то нашу родину соседи называли Гардарикой - Страной городов. И не какие-нибудь скромные домоседы ее так называли, а скандинавы-викинги, не обделившие своим разбойничьим вниманием ни одного европейского берега. И в Британии бывали, и в Нормандии, и вообще - где только не бывали. Уж эти-то точно: плавали - знали.

Значит, мы и в самом деле отличались в этом отношении от всех прочих. Любили русские жить в городах. Уже тогда любили.

И во всю свою историю, расширяясь и осваивая новые земли, дикие, необжитые, часто - опасные, мы не расползались по ним ощетиненными частоколами одинокими хуторами, а строили города. Именно города были опорой русской жизни, именно ими мы отмечали свое присутствие и свою - не будем скромничать и лицемерить - власть.

Томск, Хабаровск, Владивосток, Петропавловск-Камчатский. Санкт -Петербург. Мурманск, Нижневартовск... Братск, Комсомольск-на Амуре. Вот вроде бы только что первопроходцы продирались через тайгу, а уже, глядишь, - и особнячки нарядные на главной улице, и церкви на загляденье... И городской театр. Всегда мы это умели, умели и любили.

А и старые города средней полосы не стоит обижать. Через что они с нами прошли - помните? Выдерживали осады и набеги, горели и отстраивались... Иногда, "потеряв значение", уходили в тень с берущим за сердце смирением. Ростов Великий, Рыбинск...

И ведь не могу сказать, что "Русь деревенская", будто бы хранящая устои подлинно русской духовности, - это уж совсем насквозь придуманный городскими интеллигентами миф. В какой-то мере - да, так оно и есть. Существует, знаете ли, такая порода людей, которая всегда ищет сермяжную правду не там, где обитает сама. Кто-то - на "благословенном" Западе, а кто-то, наоборот, - в глухих деревнях. А там, где они есть, всегда им все плохо. Надо же как-то объяснить, почему ничто не любимо. Не себя же в этом винить, в самом деле.

Но это только часть правды, только одна сторона. Потому что деревня на самом деле - хранит. Или хранила. Тихая несуетливая жизнь, близость к исконному, природному - действительно способ сберечь сокровища.
Сберечь, но не приумножить.

Так это я к чему все? А просто - люблю города. Дневные и ночные, заполненные толпой улицы и пустынные дворики. Такие они все, знаете ли, неповторимые личности.

Под ссылке вверху - картины городов. Очень разные, в количестве 11 штук.

@темы: Россия, города, империя, мысли друзей

---

Веселая наука I. О призраках.

Автор schwalbeman

В этой заметке нет ни капли реализма: я буду излагать притчу, а она лучше правды (по данным независимых экспертов, в некоторых случаях на 75 – 80%). Вы узнаете, почему немцы рано ложатся спать, чем объясняются хулиганства ракаев, определяет ли посмертное бытие посмертное сознание, по какой причине вино несхоже по вкусу с водой, а также ответы на другие важные вопросы.
* * *

Напоследок ко всем обращаюсь я вновь.
Время спать, господа, бьет двенадцать часов.
Погасите огонь, берегите дрова.
Чорт на Фауста скоро предъявит права.

Г. Гейзельбрехт, «Доктор Фауст»

Простое влечет за собой сложное и сильное влечет за собой сладкое. Уже писали о том, что традиционная скученность Западной Европы на небольшом клочке тучной и плодородной земли, отсутствие выхода к свободным, незанятым территориям послужила причиной ее разительного расхождения в менталитете с русскими, у которых издавна было в изобилии менее пригодных для сельского хозяйства, зато исключительно обширных владений. Есть у этого наблюдения один важный частный случай, а именно судьба деревянного зодчества. Деревянный дом дешев и удобен, но недолговечен. В условиях дешевизны и изобилия древесины отказаться от искушения жить в бревенчатом тереме непросто, особенно в условиях сурового климата. Хорошо сложенный сруб обеспечивает естественную вентиляцию помещения, правда для этого нужно жить в нем круглый год, а не наведываться наездами. Характерная для деревянных дач затхлость появляется лишь в домах, построенных на своих шести сотках сотрудниками советских НИИ да инженерами секретных КБ, который зимой, вместо того, чтобы топить печку, разлагают молекулы на атомы да проектирует атомные подводные лодки. Конечно, нынешние модные стройматериалы позволяют и каменный (точнее, шлакоблочный) дом сделать теплым и уютным, но еще сто лет назад таких материалов не было и в помине. Описание средневекового быта изобилует упоминаниями холодных стен, крадущих тепло коптящего слабосильного камина, и сквозняков, пронизывающих мрачные холлы. Как минимум половиной своей патетики эти картины обязаны традициям, регламентирующим описание темных веков, но вторая половина объясняется особенностями архитектуры. Короче говоря, бревенчатое жилище даст каменному сто очков вперед. В силу вышеизложенного, Русь, а затем и Россия надолго осталась страной преимущественно деревянного зодчества, что и дало архитектору Стасову повод назвать русских народом плотников, а не каменщиков. Исключение из этого правила до середины XVII в. (и даже позже) составляли храмы, правительственные здания и фортификационные сооружения, каковые, по причине предъявляемых к размеру и/или прочности требований, должны были строиться из камня. Подавляющая их часть приходится на церковные и монастырские строения (каковым приходилось выступать по совместительству и крепостями, и тюрьмами, и даже, например, в Ярославле, складами).

В свое время, едучи по проложенному через лес германскому автобану, я не мог избавиться от ощущения, что с картинкой за окном что-то не то. На скорости в полторы сотни километров в час непросто было понять, чем отличается немецкий лес от отечественного. Вековые сосны выглядели точь-в-точь, как родные, но было нечто странное в том, как они росли. Наконец, я понял: промежутки между деревьями были равными. Многие леса в Европе не выросли сами собой, а были посажены по ровным линеечкам сто — сто пятьдесят лет назад. Конечно, не все: Тюрингский лес и Шварцвальд, кажется, не подвергались вырубкам под корень. Зато в Рурской области все леса посажены рукой человека. Большая часть древесных ресурсов была изничтожена еще во времена, когда земледелие было на редкость неэффективным. Дерева с трудом хватало на изготовление орудий труда, а дровами наши западные друзья и по сей день называют палочки, которые для нас, самое большее, растопка для костерка (потушите огонь, берегите дрова). При этом геологические особенности Западной Европы позволяют во многих местах добывать пригодный для строительства камень.

А у камня есть одно важное свойство – он долговечен. Каменный дом может простоять веками. Он переживет своих создателей. Он переживет их потомков. И их религию. И их взгляды и ценности. И то, за что они жили и умирали. Стало быть, идеи, столь живые и яркие в прошлые времена, и совершенно непопулярные в наши дни, не могут найти более подходящего места, чтобы поселиться, воплотившись в виде неспокойных бесформенных духов, стенать, и сетовать на вынужденное безделье, чем добротное каменное здание, построенное во времена их молодости.

Вот откуда в Европе так много призраков[1]. Здесь им есть, где жить: кое-где на каждом холме стоит по замку, в городах масса старых клостеров и мюнцеров. В них во всех кишат привидения; для того, чтобы их увидеть нужно совсем немного: шершавый камень средневекового замка, глянцевый музейный буклетик, бутылка текилы, ломтик лимона, щепотка соли. Если есть косячок, попробуйте раскурить косячок. Лично мне вообще не нужно никаких возбуждающих воображение средств: я из тех людей, у которых заначка всегда с собой, и отнять ее можно только посредством фронтальной лоботомии, так как находится она непосредственно в головном мозгу.

Старинная каменная постройка и привидения суть синонимы. За одним исключением. В храмах призраков не бывает. То ли духи (каковые все суть падшие ангелы) не могут появиться на освященной территории оттого, что обитающий на ней Дух, занимая помещение целиком, не оставляет им места, то ли запах ладана им неприятен; я затрудняюсь назвать точную причину[2]. Правда, сказанное относится только к православным и католическим храмам. С протестантами же история следующая. В призраков они, безусловно верят, во всяком случае некоторые[3]. Одного докучливого беса, к примеру, М. Лютер собственноручно приголубил чернильницей. Беда протестантов в том, что, зародившись в пору расцвета радикального, не ведающего собственных слабостей, механистического рационализма, их религия добровольно отказалась от мощнейших инструментов борьбы со злом. Просто потому, что инструменты не вписывались в этот примитивный рационализм. Реформированное христианство не может помочь своему прихожанину даже в простейших случаях, с которыми бы легко справился студент третьего курса духовной семинарии. Если бы у Лютера под рукой был пузырек со святой водой, ему не пришлось бы попусту тратить чернила и уродовать стену (пятно, как известно, осталось на многие годы). Но Лютер не верил в святую воду, что сошло ему с рук. В буйных духов он, возможно, тоже не верил, да только это не имело никакого значения. У духов была своя собственная точка зрения на данный вопрос. Пузырек с чернилами решил проблему лишь потому, что это были особенные чернила, не слабее святой воды: ведь ими писался первый после тысячелетнего перерыва перевод Библии.

Ночь — любимое время неприкаянных духов[4]. Взгляните на замшелую стену средневекового шлосса. На плексигласовой табличке начертаны четыре цифры; это год, и год очень давний. Днем, при свете солнца, табличка кажется панегириком трудолюбивому народу, прошедшему непростой путь от Шарлеманя и Айзенкура до Боша и Зименса; глубокой же полночью она похожа скорее на диагноз. Точно у таблички две стороны: на одной написано "опыт", а на другой "старость" и кто-то переворачивает ее на закате. Именно поэтому ночью коренные европейцы, как правило, спят, уступив свои города неприкаянным современникам серых мюнцеров на вершинах холмов. Как Вы говорите, мсье Ле Гофф? Европа не старая, она древняя? Ну-ну.

Итак, бьет… нет, не полночь, как в старой кукольной комедии про д-ра Фаустуса, чудесные емкие строки из которой я вынес в эпиграф к этой статье. Из этих строк читатель может заключить, что полночь в восемнадцатом веке была для немцев часом не слишком поздним. Бьет, мои дамы и господа, девять часов вечера. И пустеют, стремительно пустеют горбатые улицы города Зигена (время спать, господа). На вершине зигенского холма стоит замок, в замке некогда располагалась долговая тюрьма. Там морили голодом папашу художника Рубенса, там по разным причинам скончалось великое множество небогатого зигенского люда. Об этом прекрасно знают благополучные небедные бюргеры города Зигена. Холм и замок на холме нависают над ними, как кредитор, пришедший за долгом: ведь сгинувшие в долговой яме не оставили потомства, а стало быть, нынешний зигенец полагает себя наследником не тех, кто сидел, но тех, кто сажал. Хлопают двери, щелкают засовы. Немногочисленные компании попивают пиво в кабаках. Кабаков много, но они маленькие: каждый находится не более, чем в десяти минутах от домов своих завсегдатаев. Современный немец ни за что не признается в страхе темноты. Он, безусловно, и сам о нем не подозревает. Но наблюдатель, изучающий современную германскую культуру со стороны, найдет при желании некоторое сходство современного бюргера с уэлсовским элоем из романа «Машина времени»; с изнеженным и беззаботным существом, проводящим время в игре и нетяжелой творческой работе, и расплачивающимся за легкую жизнь страхом перед тварями, которые под покровом ночи могут внезапно выползти из темных щелей. Но где же морлоки? В Германии преступность чрезвычайно низка, да и во Франции не в каждом предместье жгут автомашины. Однако стремление европейца попасть домой с наступлением темноты значительно сильнее, чем у живущего в «криминальной столице» России петербуржца. Послушать гражданина объединенной Европы, так он живет в безопасном и комфортабельном мире. Кто бы спорил! Объективно это действительно так; и все же улицы европейских городов по ночам пустеют. Исключение составляют районы развлечений в столицах и международные финансовые центры с интернациональным населением (наподобие Франкфурта-на-Майне). Даже в неуютном XVIII веке все было совсем по-другому. Никто не может объяснить этот феномен, кроме меня — а теперь и вас, мои дорогие читатели.

Помните у Маркеса прекрасный, выразительнейший эпизод, в котором герой мочится на привидение собственного отца, будучи единственным жителем деревни, неспособным его увидеть? Призраки существуют не для всех. Когда над европейским городом сгущается вечер, на улицах остаются те, кто не видят, или те, кто видят, но не боятся. К первой категории относятся турки, арабы, китайцы да русские (доказавшие свое якобы немецкое происхождение). Это — будущее Европы. Придет день, и европейское прошлое окончательно высосет настоящее. Тогда немцам и французам придется уступить место туркам и неграм. Пришельцы, они не заметят приведений в замках, им не помстятся силуэты гладиаторов в развалинах Колизея или крестоносцев в лесах Лангедока. Они смогут жить на этой согбенной под тяжестью прошлого земле.

Вторая категория — это обкуренная и обтанцованная молодежь без определенной национальной, возрастной, а иногда и половой принадлежности. Их шевелюры выкрашены в кислотные цвета; и кислота же плещется в их утробе. Для этой публики увидеть привидение — в порядке вещей. Завсегдатаи дискотек ходят по ночным улицам без опаски: пусть их самих боятся. Если тень отца Рубенса (да хоть Гамлета) и попробует позвенеть перед таким своими цепями, обширявшийся бастард только скажет спасибо своему драгдиллеру.

Что же общего между ними: молодым бездельником-европейцем, прожигателем жизни, и бездельником-арабом, поджигателем машин? Оба они не от мира сего. Ничто не привязывает к реальности так крепко, как необходимость зарабатывать на кусок хлеба. Но обитатели ночной Европы не знают, что такое труд: одни из них живут на социальное пособие, других содержат богатые родители. Эти люди живут, не имея твердых социальных оснований для жизни — и тем становятся сами сродни призракам, которые тоже не имеют никакой материальной основы для существования. Пожилой же европеец, заперший в десять часов вечера четвертый, последний запор своего комфортабельного жилища, есть воплощение объективной реальности, спрятавшейся от навязчивого кошмара постмодернизма.

* * *

Все эти, весьма отвлеченные, рассуждения я хотел бы проиллюстрировать историей, имевшей место в действительности, ну или почти в действительности. Я позволил себе изменить имена действующих лиц, ибо они не имеют большого значения. Внимайте джатаке.

Некогда в городе Баден-Баден жила немолодая одинокая дама, фрау Марта Гельбхойзле, и даму эту мучили призраки. Не то, чтобы сильно вредили, но регулярно являлись и напоминали о своем существовании. Даме же хотелось, чтобы их не было вовсе.

А надо сказать, что Германия не зря стала родиной психоанализа. Здесь есть на ком обкатывать такие теории. Спрос родил неплохое предложение: психоаналитических школ в стране пруд пруди. Услуги мозгоправов стоят недешево, но у Марты была хорошая страховка, к тому же многолетняя экономия позволила ей скопить кое-что на черный день. Однажды, когда очередной полупрозрачный доминиканец с перерезанным горлом помочился в ее кофейник, чаша терпения фрау Гельбхойзле переполнилась, и она решила, что черный день наступил.

Первым она посетила офис неофрейдиста. Ей назначили к трем, но предшествующий сеанс сильно затянулся, и Марте пришлось ждать на диванчике в холле. Когда доктор наконец растолковал своему пациенту, пожилому баварцу, все его сны с участием маринованных огурцов, чернильниц, школьных указок и китайских ваз, молоденькая ассистент возникла в холле, где кроме Марты сидели еще два человека, и позвала: «Госпожа Ротхойзле, пожалуйста». Марта не откликнулась на эту оговорку, ведь у нее была совсем другая фамилия. Так она посидела еще часик. Несколько раз сам доктор Штуттцле высовывался из кабинета и спрашивал, не подходила ли госпожа Блаухойзле. Марта с достоинством молчала. Наконец, на нее начали смотреть косо, и тогда она встала и ушла. Это был единственный визит к психоаналитику, принесший моей героине хотя бы небольшое облегчение: почти две недели призраки не являлись Марте.

Следующим был терапевт-гештальтист. Он выслушал Марту с выражением брезгливого участия на лице, а потом порекомендовал ей воспользоваться старым, как мир, трюком: зажать в ладони несколько кофейных зерен, наугад вынутых из пакета с закрытыми глазами, и потребовать у призрака назвать точное их число. Если привидение рождено больным сознанием Марты, оно не справится с задачей, ведь госпоже Гельбхойзле и самой не известно, сколько зернышек она вытянула. Если же незваный гость назовет число зерен, то дело плохо: это действительно исчадие ада. Впрочем, доктор полагает, что вероятность второго исхода невелика. Таким образом, причина недуга будет прояснена; ну а все остальное берет на себя всесильная гештальт-психология.

Бедная швабка купила килограммовую пачку кофе, расставила миски с зернами во всех комнатах дома и, воодушевленная советом, принялась ждать видений. Но прием так и не сработал: Марта то не могла вспомнить, о чем надо спросить призрака, то, выслушав ответ, забывала проверить его на правильность и машинально высыпала зерна назад в пиалу, то углублялась с гостем в отвлеченную беседу, прерываемую лишь третьими петухами. И тут Марте посоветовали навестить юнгианского психоаналитика.

Этот начал с того, что разнес в пух и прах гештальтиста, объяснив Марте, что нет никакой разницы, обитают ли призраки в голове госпожи Гельдхойзле, или они существуют на самом деле. Объявив привидение результатом работы подсознания, мы только закапываем проблему, получая вместо решения — иллюзию такового. Правила поведения с призраками одинаковы для настоящих призраков и для призраков-галлюцинаций. Иначе и быть не может.

Юнгианец задал Марте вопрос о ее вероисповедании (католичка), о том, давно ли она была в церкви (несколько лет назад) и когда ей в последний раз довелось исповедоваться (тут Марта задумалась). Как и все последователи позднего Юнга, доктор Кнопфле верил в великую терапевтическую силу религии, особенно католической. Так фрау Гельбхойзле оказалась в маленькой мраморной Химмельфартскирхе, в кабинке для исповеди.

Отец Бертольд ненавидел всех психоаналитиков, включая и позднего Юнга. Он отпустил Марте грехи, но потребовал от нее никогда более не возвращаться к доктору Кнопфле. Глупый психолог, сам не понимая того, исполнил свое предназначение, приведя Марту в лоно церкви, а теперь о нем можно забыть. Дом Марты был окроплен святой водой, в гостиной на почетное место было водружено пластмассовое распятие под слоновую кость (всего тридцать пять евро, берите, сейчас и цен-то таких нет!), а сама Марта приучилась читать «Pater noster» перед едой. Призраки с тех пор ее не тревожили.

Я услышал эту поучительную историю от человека, неплохо знавшего подругу старшего брата жениха неродной племянницы фрау Гельбхойзле. Поначалу я очень радовался счастливому завершению страданий главной героини, но потом меня начали мучить сомнения. Полно, точно ли Марта победила призраков? Разве не было целью последних утверждение собственного самостоятельного бытия? Ведь они не вредили бедной женщине, даже не пугали ее особенно. Просто они из кожи вон лезли, чтобы Марта видела их, чтобы верила в то, что они есть. Но позвольте, поступив так, как и полагается бесам, бежав от святой воды и распятия, разве не подтвердили они свой инфернальный статус? Парадоксальным образом получилось, что теперь, когда фрау Гельбхойзле не видит духов, они существуют для нее в гораздо большей степени, чем тогда, когда она видела их каждый день, но сомневалась в своем рассудке. Разве не высшая форма бытия есть та, при которой не нужно уже никакого внешнего проявления предмета, несмотря на то, что в бытии как таковом нет сомнений? Бедная Марта, твое собственное бытие далеко не так ясно и достоверно, как то, которое ты подарила своим незваным гостям!


[1] Говоря о привидениях, я пользуюсь специальным аллегорическим, «инвариантным» языком. Что это за дребедень такая? Очень просто. К примеру, я говорю: «Каждую неделю, в ночь на пятницу, в здании женевской ратуши является призрак испанца Мигеля Сервета и причитает: “Умертвившие меня без пролития крови, что вы знаете об обращении этой жидкости? Приходите послушать мои лекции!”». Если вы верите в привидения, то можете позволить себе воспринимать эти слова буквально. Те же, кто считают себя последовательными атеистами, могут прочесть их следующим образом: каменная ратуша города Женевы стоит на главной площади и мозолит глаза почтенным бюргерам. Все знают, что именно здесь Ж. Кальвин своим авторитетным приговором отправил на костер антитринитария Сервета, открывшего малый круг кровообращения. Ныне Женева является одним из центров религиозной толерантности, и подобный акт нетерпимости здесь более невозможен. Загнанное глубоко в подсознание естественное неприятие чужого мировоззрения находит выражение в фантазиях и галлюцинациях. Достаточно небольшого стресса, маленького нервного срыва, усугубленного полночной прогулкой к ратуше – и вы увидите испанца Мигеля, с мрачным видом теребящего вывалившуюся из обожженного горла аорту.

Вообще, все мои аллегории могут быть расшифрованы самым рациональным образом, но делать это следует лишь в том крайнем случае, когда буквальное прочтение текста слишком уж раздражает мистическими деталями. Желательно стараться понимать текст буквально и поручить разбираться с аллегориями подсознанию. Последнее, приученное мыслить символическими категориями, справится с толкованием в самом лучшем виде. Все свои аллегорические тезисы я готов защищать перед двумя аудиториями: христианской (ограничиваясь православными и католиками) и атеистической. Я пишу именно для этих двух групп читателей. А употребляемый при этом жаргон именно потому называю инвариантным, что сформулированные на нем высказывания имеют смысл для обеих аудиторий, причем этические и эстетические оценки будут совпадать для той и для другой.

В этой позиции нет и тени цинизма или агностицизма. На самом деле, вопрос о том, чем являются призраки, не есть вопрос, важный с практической точки зрения. Это метафизическая проблема природы вещи в себе, ding an sich. Функция привидения заключается в том, чтобы привидеться, предъявиться (чорт предъявит); гости с того света справляются с этим не лучше и не хуже, чем галлюцинации, вызванные архетипическими, т.е. общими для всех идеями. Внутренняя природа привидения непознаваема; непостижима и в дискуссии о ней невозможно поставить точку. Нас же интересует практическая точка зрения; следовательно Бог для нас существует, призраки являются, бесы искушают постников в монастырях и т.д. (во всяком случае, в некотором смысле).

[2] Как я уже отметил, большей частью каменных строений на Руси были храмы и монастыри, что сделало нашу страну практически свободной от буйных докучливых духов почтенного возраста. Исключения составляют кремли (и то не все) городов Золотого Зольца, некоторые памятники Великого Новгорода. Привидений помоложе уже гораздо больше: ноябрьскими ночами Павел все еще выходит из Инженерного подышать воздухом. Правда, дышать у него получается плохо.

[3] В каком-то смысле в них верят все. Идея посмертного бытия относится к так называемым архетипическим идеям. Это значит, что она присутствует в голове у каждого, просто не каждому удается отрефлексировать факт присутствия. Подсознательно верят в призраков даже самые твердолобые атеисты. Но это еще не самое удивительное. Автору не раз доводилось убеждаться в том, что веру в неупокоенные души разделяют даже последователи теории перерождений (метемпсихоза). И ни один из них еще не смог внятно объяснить вашему покорному слуге, откуда эти самые души берутся? Неужели между двумя реинкарнациями покойникам дают пару сотен лет погреметь цепями?

[4] Вот и еще одна фраза на инвариантном языке. Атеисты согласятся с тем, что фантазиям легче проявить себя в условиях дефицита зрительной информации, а для верующего этот тезис и вовсе не нуждается в объяснении.

@темы: Германия, Европа, идеи, реализм, мысли друзей