Поминальное слово русской фэнтези

Автор edelberte

Литература живет энергией сопротивления.

Нет, конечно, я далека от излюбленной либеральными интеллигентами идейки, согласно которой писатель просто обязан всегда находиться в оппозиции к власти - и только в этом случае признается стоящим писателем.

Никому ничего подобного писатель не обязан. Руставели, если помните, был придворным поэтом, Вергилий - очень сильно придворным; качеству их произведений это ни в малейшей степени не повредило.

Сама эта гнилая идейка частично растет из чисто западного и совершенно чуждого нашей культуре представления об атомизации как идеальном состоянии человеческого сообщества, из чего вытекает, что государство - ууу! - страшный враг гражданского общества и с этим врагом нужно постоянно бороться; а кто не борется - предатель дела свободы и вообще нехороший человек.

Частично же идейка оппозиционности литературы проистекает из застарелой злобы отечественной либеральной интеллигенции на то, что власть - это не они. Вот когда к величайшему несчастью для страны случается так, что власть - это они , о вечном правиле, предписывающем художнику быть диссидентом, сразу забывается. И "Ельцин - наш президент!" , и "Раздавите гадину!" и много еще чего верноподданого, что каждый может с отвращением припомнить.

Впрочем, либералы - они на то и либералы, чтобы всё опошлять и идейки порождать мелкие и грязноватые. Им и в голову не приходит, что противостояние власти - задача для литературы слишком уж ничтожная. По ситуации может складываться и так, и этак, и верный империи поэт может быть изгнан на лед Танаиса, и обласкан - диссидент с кукишем в кармане, и всё это по большому счету неважно.

Потому что то, чему на самом деле противостоит художество словесное, гораздо глубже и масштабнее.

Литература призвана воплощать смыслы. Дух, что живет и дышет, где восхощет, проявляется, наполняя своим дыханием буковки, сложенные в слова. Литература - его физическое тело. И - его оружие.

Мне литература кажется подобной имунной системе, произведения - множеству лейкоцитов, бессознательно бросающихся на то, что мертвит дух и глушит идею, лечащих общественный организм - но и во множестве гибнущих изуродованными в этой борьбе.

"Дурно пахнут мертвые слова." (с)

Европейские писатели 19 века были последовательными врагами капитализма, хотя не все осознавали это. Самый могучий и непримиримый - Бальзак - осознавал лишь частично. Наш 19 век - это еще не "железная пята" . Мертвечина проявлялась не столько укладом, сколько гнилыми и подлыми идеями. Наша литература этого времени - литература противостояния идеям, поэтому она одухотвореннее и вечнее европейской.

По-разному оно бывает. Когда - сильнее, когда - слабее.

В 90-е годы прошлого века возникла и расцвела русская фэнтези. Как Володихин уточняет - интеллектуальная русская фэнтези.

Она принципиально отличалась от западной литературы с тем же названием и схожими сюжетами. Западная - чисто развлекательная; интересный сюжет - это все, что в ней есть. Про принцев Эмбера почитать забавно, если вам хочется от всего отвлечься. А если хочется наоборот - углубиться в понимание мира вокруг вас, с принцами вы быстро соскучитесь. Неподходящие они для этой цели собеседники.

Русская фэнтези в своих лучших образцах философична, политична и актуальна - даже когда на первый взгляд кажется, что это не так. Она никогда не о чем-то там, она всегда о нас.

Но почему фэнтези? Почему лучшая литература своего времени приобрела именно такую форму?

Девяностые были страшным временем не только потому, что беда происходила со страной, с государством, политикой и экономикой. Плохое происходила и с каждым из нас, и с обществом в целом. Общество поверило, что главное - зарабатывать деньги. Заработать, приподняться и жить хорошо. Под хорошей жизнью понималась совокупность вещей сугубо материальных - квартира, машина, одежда, отдых.Далеко не все готовы были ради этого отказаться не только от былой эмоционально и интеллектуально наполненной жизни (этого лишились практически все), но и от моральных норм, таких, как не убий и не укради , но - очень многие. Как будто свинцовая плита опустилась, отсекая нас от неба и не давая вольно дышать. И мы жили под этой тяжкой плитой со склоненными к земле головами.
Литература не сплоховала - ринулась в атаку.

"О подвигах, о доблести, о славе" удобнее всего было говорить именно литературе "меча и магии" - и она говорила. Она заставляла нас сочувствовать героям бескорыстным и готовым броситься на помощь слабому. Она воспевала королей и полководцев, преданных своему народу. Магов и поэтов, творцов словесных витражей - творцов, вот что главное. Она подняла все философские системы и все мифы народов мира, чтобы духу было свободно, чтобы пробить проклятую свинцовую плиту. Чтобы мы снова научились думать о вечном. Она была хорошей, настоящей литературой - и я готова на этом стоять.

Сейчас русская фэнтези иссякла. Старые авторы дописывают, новых не появляется.

Это хорошо. Это значит, что свинцовой плиты тупого приземленного прагматизма над нами больше нет - сброшена, растворена.

Это грустно. Эта литература была поддержкой и опорой в очень трудный час. Мы любили ее.

Что придет на смену?

@темы: фэнтези, мысли друзей

---

Об экзистенциальном кризисе и его преодолении

Автор zhelanny

1.
Секацкий пишет:

«Итак, мы утверждаем нечто очевидное: в мире присутствует ложь. Мы обнаруживаем ее как ближайшую феноменологическую данность в первом же шаге рефлексии. <...> Акт трансцендирования, или высвобождающей рефлексии, тут же порождает смотровую площадку, откуда ясно видимы дела лжи, все многоцветье ее модусов - от самых примитивных, где ложь изобличена и тем самым приручена (выдернута из круга перевоплощений) до наиболее отдаленных порождений лжи - таких как вежливость, тактичность, искусство»

Давайте вообразим примерный ход мыслей «интеллектуально честного» исследователя, который по каким-то причинам озаботился вопросом о роли лжи в его собственном мирке, в ткани повседневности. Посмотрим, что может дать ему эта высвобождающая рефлексия. Пусть молчит сердце и работает холодный рассудок.

2.
Первыми рассыпаются традиции. «Что может быть глупее, чем...» Дальше продолжить по вкусу.

Далее исследователь воздает должное разнице между «быть» и «казаться». Кем люди являются на самом деле, а кем только прикидываются? Сразу же опадают невесомые оболочки социальной идентичности. За снятыми карнавальными масками проступает идентичность истинная - расовая и половая. Тут уж ничего не поделать - биология. Против науки не пойдешь.

Что там с высокими идеалами? Беда с ними: об этих сладких мечтах, оказывается, думается исключительно на сытый желудок. (Маслоу, хэллоу!) Какой критерий истинности может быть вернее? Что есть истина, как она определяется? Раз высокое - значит, абстрактное. А если абстрактное перестало сводиться к конкретному, стало ему противоречить – не вправе ли мы считать его ложным?

Вот, к примеру, патриотизм - разве не является он искусственной идеей? Молохом, требующим себе новых и новых кровавых жертв? Между тем, есть две действительно значимые вещи, которые касаются всех нас - благосостояние и физическая свобода. И что в сравнении с их конкретикой значит абстракция патриотизма? Не больше, чем футбольная команда для болельщика. Еще надо разобраться, не придумали ли его враги, чтобы обокрасть нас.

3.
Предположим, один наш знакомый, подвыпив на вечеринке, высказал желание ввести практику насильственной стерилизации родителей, плодящих нищее и больное потомство. Мы возмущены, но почему? Нам не нравятся его идея? Или все же - его откровенность? Мы сердимся на него за нарушение практики коллективного замалчивания, за то, что он высказал наши потайные мысли. Но даже в этом мы не признаемся никому и лживо осудим правдолюбца. Мы скажем, что он взывает к низменным инстинктам, подразумевая - он слишком правдив. Но сделаем при этом вывод: мораль - это искусство самообмана. Наиболее высокоморален тот, кто обманывает не только других, но и самого себя.

Беспристрастный самокопатель должен заметить, что внушенное ему с детства желание всеобщего добра все же отвечает до некоторой степени природным инстинктам. Злыдней от рождения мало, каждый милостиво согласен, чтобы «у всех все было хорошо». Но почему мы такие добренькие? Может быть, мы просто не хотим испытывать отголоски чужой боли? Способность к сочувствию и сопереживанию заложена в человеческой природе, только не надо лгать, выдавая ее за нашу врожденную добродетель, это разные вещи.

Так или иначе, но мы всецело за то, чтобы негры в своей Африке не голодали. Пусть только они остаются там, а мы - здесь. Да что негры! Пусть даже у соседских Ивановых-Джонсов (великий принцип «keep up with the Joneses», угу) – пусть даже у них все будет хорошо. Главное, чтобы у нас самих было хоть немного, но лучше. Иначе это мы будем Ивановым-Джонсам завидовать, а не они нам, куда ж это годится? А случись у Ивановых-Джонсов беда - мы им и посочувствуем и даже поможем. Мы такие высокоморальные - мы даже друг с другом не поделимся той тихой радостью, что это у Ивановых-Джонсов неприятности, а не у нас самих.

Тут интеллектуальночестный самокопатель пытается понять, каких людей он и вправду любит, и сколько в этой любви эгоизма. Результат ужасает. Тех, к чьей судьбе он и вправду неравнодушен, можно, оказывается, пересчитать на пальцах одной руки. Причем желание им добра в значительной степени замешано на стремлении избежать хлопот и душевных потрясений для себя, любимого. Ложь, скрывающая под собой великий эгоизм, да-да.

А как там дела с чувством долга? Как нудится нашему самокопателю? Да тяжеловато и скучновато порой, но ведь императив «надо» так удобен! Свобода удачно внесена под залог: можно всю жизнь ни о чем не думать и катиться себе по указанной колее. Усердное следование предписанному долгу освобождает от душевного труда, от необходимости отвечать на неприятные вопросы: этого ли я хотел? Сам ли я выбрал свою судьбу, по крайней мере? Не сделал ли я из своей жизни профанацию, жалкое посмешище? Люди не зря выдумали чувство долга - за ним так удобно прятать некоторые вещи! И здесь опять ложь: мы усердно делаем вид, что позорной сделки не было.

4.
Ну и так далее. Я прекрасно сознаю, что в нескольких пунктах допустил не преувеличения даже, а грубые подтасовки. Что ж, мне хотелось попутно показать также некоторые довольно распространенные глупости. Общий дух, надеюсь, ясен.

Этот мыслительный процесс, высвобождающая рефлексия, имеет четкое образное направление: вниз и вглубь. Благодаря Шестову, мы получили прекрасный термин для конечной остановки: подполье. (Герой «Записок из подполья» Достоевского говорит: пусть весь мир провалится, а зато я буду чай пить; и это есть истинный девиз подпольного человека). Подполье - это хорошее название для состояния полной высвобожденности и отчаяния. По-русски еще говорят - ниже плинтуса.

То же, что Честертон говорил про сумасшедших, можно отнести к подпольному мышлению: ум подпольного человека движется по совершенному, но очень маленькому кругу. Все, что не дано в ощущениях (в более продвинутом варианте – «не подтверждено наукой»), есть ложь. Мотивы всех человеческих действий сводятся к эгоизму. Все люди делятся на две категории: у одних еще есть иллюзии, у других - уже нет. Подпольная мысль порой пытается выползти из ямы, но скользит о стенки и срывается. Так срабатывает ловушка высвобождающей рефлексии.

5.
Какие люди и как попадают в подполье? Я хотел бы выделить два главных типа.

Есть те, кто входит в него вместе с шутками и жизнелюбием здоровой молодости. Все фигня, кроме пчел, но, если задуматься, и пчелы тоже фигня. Вчерашний школьник, который обрел способности к критическому мышлению благодаря гормональному взрыву, делает удивительное открытие: все лгут. Он не владеет философским языком, чтобы сформулировать диагноз, но зачем это нужно, когда есть такое сильное ощущение: и по телевизору лгут, и в школе лгут, вокруг лгут. И его замечательные предки, оказывается, тоже всю жизнь лгали и мучили друг друга. Их можно любить, но за что же, собственно, их уважать? Лучше уж у меня никогда не будет семьи - чем такая, построенная на лжи. Уж теперь-то, когда я их раскусил, пусть хотя бы не мешают. Подросток нацепляет бейджик «я – пофигист», или «только не мой моск» и идет пить пиво. Так получаются бытовые экзистенциалисты. А также ракаи-гопники, чей мирок ограничен родным двором-кварталом. Что именно получается - определит окультуренность, то есть, опять-таки, привитая за предыдущий десяток лет привычка ко лжи.

«Она ходила голой на лестницу, она ходила голой на улицу. Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия...»

В любом случае, их дальнейший путь будут определять отчаяние и жизнелюбие. Эти две стихии то поднимают высоко-высоко, то, порою, опускают в глубину необъяснимой для них самих депрессии. Рекомендую в качестве иллюстрации замечательный мультик про Масянин депресняк.

А что поделать, если в действительности человек всю жизнь ищет, пред кем преклониться, и эта потребность никогда не оставляет его?

6.
Но есть и другие, для кого путь вниз переживается как настоящая катастрофа. Те, кто верил взаправду, а не по обязанности. У кого метастазы лжи успели проникнуть в сердце и распуститься там в прекрасный цветок. Их путь в подполье неспешен и мучителен. Они подозревают правду, но всячески гонят ее от себя. Однако шила в мешке не утаишь, интеллектуальночестность в конце концов побеждает. Тогда наступает то, что называется переоценкой всех ценностей.

И тогда тот, кто и вправду имел «светлые надежды и идеалы», испытывает мазохистски-сладостное чувство от того, что поливает их едкой кислотой скептицизма и видит, как они на глазах обращаются в прах.

Шестов говорит о двух таких примерах: Ницше и Достоевский. При этом, по его мнению, Ницше был смелее и пошел дальше. Тут я с ним могу с ним согласиться с некоторой оговоркой. Разница между ними в том, что Ницше сам прыгнул в подвальное отчаяние, а Достоевскому хватило здравого смысла остановиться на краю и вместо себя отправить туда своих литературных героев. Это не означает, что специфика подполья известна ему хуже. Возможно, наоборот: он получает возможность смотреть на проблему с разных точек зрения, в то время как бедный Ницше вынужден довольствоваться исключительно взглядом из подполья. Так что, я стал бы в качестве примеров приводить не «Ницше и Достоевского», а «Ницше и героев Достоевского». Самый «экзистенциальный» из романов Достоевского дает нам образ Ивана Карамазова, которого, после крушения либеральных идеалов, на плаву поддерживает только его «подлое жизнелюбие».

7.
Экзистенциальные проблемы личности можно назвать типично подростковыми, можно – самыми главными; и то, и другое верно. Если бы мне предложили охарактеризовать экзистенциализм одним словом, я сказал бы, что это слово - обида. Заброшенность, одиночество, отчаяние и надрыв - все это существует, но в центре всего - обида: на людей, на Бога и на все мироздание. Причем только философы способны из обиды личной сделать обиду метафизическую, выстроить из нее философскую систему из десятка томов.

Что там произошло на личном фронте у Ивана Карамазова – автор, насколько я помню, не сообщает. А вот что произошло с Ницше, которого обозвали вагнеровским литературным лакеем, мы знаем.

Ницше всегда пользовался злой насмешкой как лучшим оружием. Владеет он ею талантливо. У него немцы испортили себе желудок, а последние люди говорят и моргают. Пусть так, но насколько убийственнее мог бы прозвучать симметричный ответ этих «последних людей»! Ведь сам Ницше смешон гораздо больше. Насколько легко было бы объяснить каждую страницу трудов этого самозваного Господина его неудавшейся карьерой, болезнями и обидой. Впрочем, нужно отдать должное рыцарю Скепсиса и Жестокости - в своей гордыне он заранее готов к любому осмеянию, жаждет и ждет его. Более того: он уже давно перестроил свой духовный организм и питается насмешками, в них он находит силы. Лучше любая насмешка, чем сочувствие, лучше не появляться среди людей и дышать чистым горным воздухом, чем рисковать своей незамутненной оторванностью. Надо стать выше человечества силой, высотой души - презрением. Лишь бы не размякло и не сдалось сердце. Не примем милостыни. Незабудемнепростим.

В этом, психологическом, плане весь Ницше вместился в один-единственный персонаж Достоевского. Я имею в виду, конечно, Ипполита из «Идиота».

Вы скажете, одного примера мало? Вот вам еще: сочетание обиды - пусть хоть тысячу раз реальной обиды - и мощного рассудка, причудливо разлагающего традиционные ценности под влиянием этой обиды. Гремучая смесь, динамитное сочетание. Не пропустите, дамы и господа - на наших глазах растет новый Ницше, вырастет ли?

8.
Можно ли вырваться из экзистенциальной ловушки?

По крайней мере, это очень трудно сделать без внешней помощи. Причем протянутая рука помощи для начала отвесит ощутимый тумак. Там, на небесах, знают, кого и как надо стукнуть.

Одному достанется чувство вины, которое вдруг сделает абстрактное понятие греха более реальным, чем почва под ногами. Другому будет позволено увидеть одно из проявлений настоящего Зла, по сравнению с которым все наше пресловутое себялюбие и эгоизм - детский сад, штаны на лямках. Третий, наоборот, испытает встречу со святым. А кого-то, возможно, просто настигнет запоздалая и безнадежная любовь.

Тогда ум, бегущий по узкому и совершенному кругу, сталкивается с объектом, который не в состоянии трансцендировать. Испытанное переживание выбивает его из накатанной колеи, и глаза впервые за долгое время широко раскрываются.

Возможна ли перемена мировоззрения без пинка с небес? Я не знаю. Но, поскольку мы все - существа свободной воли, то результат никогда не гарантирован и зависит от нас. Для того, чтобы вырваться из капкана, необходимо прежде всего желание.

Кроме того, путь наверх должен быть осознан. Даже самый яркий мистический опыт обречен постепенно истаять из нашей памяти. Опасно полагаться лишь на него. Необходим опыт самостроя: не высвобождающей, но конструктивной рефлексии. К этому опыту, как к проложенному по опасным местам маршруту, можно по мере необходимости возвращаться в будущем, заново выверяя пройденные шаги. Наверное, это и есть то, что называется сознательной, активной верой. (Необходимое примечание. Я говорю не о религиозной вере. Точнее, и о ней тоже, но не обязательно. Равно как и пинок с небес можно назвать пинком от судьбы – суть не изменится).

«Что я могу с собой поделать, я не люблю N!» - «Не думай о том, любишь ты N или нет. Просто поступай так, как если бы ты его любил». Внутренний правдоруб возопит на это: «Лицемерие и ложь!» - на что последует ответ: «А мне уже все равно. Сил нет больше сидеть в этой яме».

9.
Тот, кто сражался с демоном отчаяния и победил его, стал сильнее. За одного битого двух небитых дают. Путешествие в подполье освобождает от усталости, фарисейства, лицемерия, наконец – от глупости. Я приведу лишь два примера этой победы, взятые из художественной литературы.

Во-первых, опять Достоевский и его «Карамазовы». На этот раз - Алеша Карамазов, персонаж, который у многих критиков вызывал раздражение свой слащавостью. Охотно допускаю; но замечу, что по сравнению с другими он - более технический персонаж. Его функция - функция йо-йо: за короткий срок осуществить путь вниз и вверх. Его история - история преодоления экзистенциального кризиса, потери наивной веры и ее повторного обретения в активном и сознательном варианте. Оба движения происходят в результате посланных свыше испытаний. А помните символику момента? Свадьба в Кане Галилейской. Вино новой радости.

Во-вторых - Честертон, «Жив-человек». Это скорее притча, но я не слишком ошибусь, если скажу, что ее смысл - все тот же. Кругосветный путь, который прошел главный герой, и есть переоценка ценностей. Как обрести свой дом? Можно вообще не уходить из него - такова вера женщин и детей. Но если тебя одолели сомнения, если твой дом для тебя больше не твой - обойди всю Землю, погрузись в глубины скепсиса, пойми наконец, что же на самом деле ты любишь, и на каких принципах оно может стоять. Тогда ты придешь все к тем же «простым вещам», но - с обратной стороны. И - слава Богу.
2007

@темы: экзистенциальный кризис, мысли друзей, Достоевский, Ницше, Честертон, Секацкий

---

Об эльфийской ругани

Автор schwalbeman

Недавно наткнулся на очередного проживающего за океаном юношу, бывшего соотечественника, с негодованием рассказывающего о своем кратковременном визите на родину. Молодой человек жалуется на то, что вокруг все грубы и матерятся. Я, верно, по американским улицам не ходил и сравнить не могу, но у меня к СШэпА совершенно симметричная претензия: почему они там так обсценно выражаются в своих книгах и фильмах?

Вот интересно, когда дядя Вася у пивного ларька рыгнул и сказал "...", то это бескультурие. Хотя дядя Вася одет в ватник и всем своим видом совершенно не претендует на итонское образование. А когда джентельмен в смокинге на званном вечере у посла говорит "...", пусть даже и после внезапного нападения террористов, то это ничаво, оне баре, им можна.

Но ладно еще, когда безграмотные вьюноши-снобы придерживаются подобных взглядов. Молодому, некритично относящемуся к авторитету вожаков уму это до какой-то степени простительно. Хуже, когда представители так называемой интеллигенции (которая, как сказал недавний именинник, есть не совесть нации, а г...) развивают целый холопский дискурс, пытаясь доказать, что американская и даже британская нецензурщина есть великое благо и культурное завоевание, которое их ни чуточки не портит. Вот тут по ссылочке уютная компания снобов-филологов ругают на чем свет стоит переводы Гоблина (Д. Пучкова). Я совершенно не намереваюсь защищать Гоблина, сам его неоднократно ловил на упрощениях текста и неточностях (при этом некоторые взгляды Пучкова я полагаю совершенно верными, прочие же считаю обычной ментовской вульгарщиной, ну да это здесь не так уж и важно). Меня лишь привел в возмущение дискурс, который избрали г-да интеллигенты для поругание переводчика-хоббиста. Это именно приведенная выше логика: да, американцы и англичане ругаются матом. Причем их главное матерное слово, f-word, совершенно не утратило своего буквального значения. Но это не умаляет их высокой англосаксонской культуры. Перевести f-word русским синонимом будет неадекватно, потому что по-русски так говорит только быдло, а в америках так говорят хорошие люди. Ну что ж, с этим-то я соглашусь. Правда, из этого совершенно не следует, что английский мат звучит мягче или культурнее. А следует попросту, что в одних странах живет больше дурно воспитанных людей, чем в других. F-word имеет совершенно четкое первоначальное значение. Оно не может звучать мягче или жестче. Оно попросту означает то, что оно означает. Если его употребляют через два слова на третье в художественном фильме, нельзя из этого делать вывод о том, что оно не загрязняет язык. Мы же не утверждаем, что в канализации текут молоко и мед только потому, что эта дрянь льется в Охту аж из пятидесяти труб. Однако вместо того, чтобы сделать естественный вывод, а именно, что "хорошие люди" в англосаксонских странах суть быдло, а их шедевры кинематографического искусства суть дрянь, наши эксперты начинают какой-то малоприличный культурологический танец (я бережно сохраняю оригинальную орфографию).

Д. И. ЕРМОЛОВИЧ. Есть некий парадокс. Вроде бы американцы всех переплюнули по употребительности матерных слов, захлестнувших не только литературу, но и кино. А русский мат всё равно разнообразнее, универсальнее и грязнее. Он гораздо больнее «бьёт по ушам». Может, поэтому в нашем отечестве и сохраняется ещё традиция держать его в своеобразном гетто, особенно на киноэкране.

Может, наоборот? Бьет по ушам потому, что у нас кое-кто еще стесняется вслух произносить слово, обозначающее половое сношение в грубой форме? А у них уже не стесняются?

МИШЕЛЬ БЕРДИ. Да, молодые переводчики не знают, не понимают, что русский мат и "four-letter words" — разные вещи. По-английски эти слова часто бывают указателем на классовую принадлежность. Если в начале фильма «Четыре свадьбы и похороны» Хью Грант четырнадцать раз произносит "fuck" и этот фильм видела и одобрила королева Англии, то это ещё не значит, что в Англии у всех так принято. Тут обозначается социальная характеристика героя: британский интеллигент левого толка («левого» по западным понятиям). Для них употребление такой лексики стало характерно после контркультурной революции 1960-х годов. Кстати, если бы он выражался мягче - shit или damn - зрители ещё не поняли бы, что это типичный оксфордский левак. И при замене fuck на русское матерное слово — по методу Гоблина — этот признак пропадает. Получается какой-то беспредельщик.

Английская королева и содомита Э. Джона сделала дворянином. После этого хоть пятнадцать раз "f..." скажи. Даже шестнадцать можно. Этот отрывок обозначает главную мысль диспутантов предельно ясно: в тех благословенных краях если человек сказал нечто срамное, то это не человек, а воплощенная соль земли. В целом, только порадоваться можно.

Вообще говоря, требование переводить английский мат цензурными русскими словами можно рассматривать двояко. С одной стороны, нельзя не одобрить отсутствие брани в кинотеатрах. Раз уж нельзя совсем отказаться от голливудской низкопробщины, то имеет смысл отцензурировать ее как можно сильнее. С другой стороны, есть в этом требовании что-то от условий унизительного мирного договора, навязанного побежденной стороне. Ощущение такое, будто в бальной зале одним разрешено ходить в грязных сапогах, а другие должны переобуваться и чистить обувь. Примерно также в нашей прекрасной армии старослужащие заставляют "салаг" наводить чистоту, сами нимало ее не соблюдая. Одним словом, тут есть над чем поразмыслить.

Пока что мы установили, что право браниться невозбранно есть право заокеанского господина. Но надо отметить, что есть и в России люди, настолько духовно близкие своим учителям, что в их устах и вульгарный русский мат (столь уступающий качеством англосаксонскому) звучит волшебной музыкой. Читатель, возьмись покрепче за подлокотники кресла и продолжи чтение.

М. А. ЗАГОТ. На мой взгляд, в вопросе о допустимости мата в русском языке Гоблин взялся не за переводческое дело. Язык развивается, а переводчик идет следом — по-моему, должно быть именно так. Сегодня у нас есть писатели, к которым лично я отношусь с уважением (Аксенов, Ерофеев, Сорокин), и вот они вставляют в свои тексты обсценную лексику, и как-то у них это работает. Не так давно я был на концерте популярного и любимого в народе писателя и поэта Игоря Губермана, и он периодически вставляет матерные выражения, общаясь с залом и рассказывая какие-то истории или читая короткие стихи. Надо сказать, что каким-то чудесным образом у него это не звучит вульгарно. Может быть, потому что, в принципе, он производит впечатление очень светлого и теплого человека - не знаю.

Слава Богу, мат может не быть вульгарным. Это очень хорошо, потому что цензурных слов у меня уже не осталось. Произвожу ли я впечатление "очень светлого и теплого человека"? Где тут растет поблизости тростник? У нашего царя ослиные... (далее нецензурно).

Забавно, что этим гнилым и придурковатым снобам, этим заготам, ермоловичам и берди, совершенно не приходит в голову, что они, скажем, развивают двойные стандарты, или что они ставят свои идеологические предпочтения во главу эстетических; о нет. Это тот уровень университетского идиотизма, когда хорошо запрограммированный мозжечок безошибочно лжет сам, без какой-либо помощи когнитивного аппарата. Губерману и Аксенову можно материться не потому что они идейно сродственны заокеанским матерщинникам. А потому что это очень светлые и теплые люди. А дядя Вася у ларька несветлый и нетеплый, в его устах мат есть признак быдла. Буш с ним, с Васей, даже переводчику Пучкову/Гоблину нельзя материться. По статусу не положено. А Виктору Ерофееву кто ж запретит. Это эльф, в нем все чисто. Он и испражняется фиалками, и матерится сонатами.

Лицемеры. Лжецы. Не-на-ви-жу.

Добавление А на сакраментальный вопрос «как же все-таки переводить мат в американских фильмах?» ответ у меня, разумеется, есть. Переводить нужно гудками. Это и честно, и адекватно, и показывает естественное отношение культуртрегера к низкопробной художественной продукции.
2008

@темы: кино, PA

---

Песня дня

Alleine Zu Zweit (Одиноки вдвоем)

@темы: музыка

---

Пушкин и номиналисты

Например, к предыдущему, если Пушкин пишет что-то вроде "Я сижу дома и мне грустно", номиналисту для адекватного понимания стихотворения непременно надо знать, сидел ли в тот день Пушкин дома и было ли ему грустно, и если да, то почему - серый петербургский ноябрь навевал тоску или жена надулась, потому что не поехали на бал. Они перевернут горы мемуаров, дабы выяснить этот вопрос, и получив наконец-то долгожданный ответ (да, температура в тот день была около нуля, и моросил дождь, а люди холерического темперамента обычно грустят в такую погоду, см. новейшую Медицинскую Энциклопедию), они с чувством выполненного долга рапортуют, что сделали всё возможное для поэзии вообще и для Пушкина в частности.

Им, бедным, не приходит в голову, что для понимания литературного произведения нужно читать не медицинские справочники, а литературные же произведения. Топос "философ\писатель\поэт в уединении" известен, разумеется, ещё с античности. Цицерон уединился в Тускуланском имении после победы Цезаря, когда сенаторов Республики отстранили от дел. Плодом этого уединения было множество переводов греческих философов на латынь и знаменитые "Тускуланские беседы", классика моральной философии. Из уединения писал свои "Нравственные письма" Сенека и дружеские послания Гораций. Тему поэтического уединения активно разрабатывали писатели французского классицизма (безусловно, известные Пушкину в оригинале) и английские поэты озёрной школы, которыми Пушкин тоже очень интересовался. Дружеские послания поэта из уединения были хорошо разработанным жанром русской литературы до Пушкина (Батюшков, Вяземский, Жуковский, со ссылкой на Карамзина).
Таким образом, уединение поэта неразрывно связано с моральной и философской проблематикой. Отстранение от политической и общественной деятельности, размышления о смерти, долге, смысле жизни - вот тот круг тем и вопросов, с которым связывается всё стихотворение одной только этой строкой.

Доступен ли этот уровень номиналисту? Может ли он самостоятельно вести исследование в этом направлении? Не знаю, не видела. Во всяком случае, состоявшиеся номиналисты считают это направление маргинальным и необязательным. Самая правда и истинная истина о Пушкине заключается в сводке погоды и медицинском справочнике, на всё остальное не стоит тратить ресурсы в наше-то бурное время.

@темы: Пушкин, литература, номинализм

---

В глубины, то есть ниже плинтуса

Номинализм отрицает реальность любого проявления мира, кроме чувственного. Потому в частности в литературе носители этого учения не в состоянии видеть ничего, кроме проявления индивидуальности автора. Индивидуальное здесь понимается как отличное, различное. Если автор выражает что-то общее, коллективное, архетипическое, можно ненароком договориться и до реальности идей, потому этот путь блокируется уже автоматически. В рамках этого учения автор выражает что-то своё, неповторимо личное. Чтобы понять стихи или роман, нужно изучить биографию бедного автора в таких деталях, которые неведомы ему самому, влезть и в больничную карточку и в глубины подсознательного - иначе номиналисты не умеют, иного подхода они просто не в состоянии помыслить.

Ещё смешней и деструктивней это выглядит, когда номиналист берётся за анализ научной теории или хотя бы какого-то простого научного положения... Если бы это не было интеллектуальным мейнстримом наших дней, в пору было бы пожать плечами и отвернуться (на практике чаще всего так и происходит), но конечно теоретически надо с этим как-то что-то делать...

@темы: литература, номинализм

---

Номинализм в литературе

Жюль Жанен, современник Пушкина (книгу которого Пушкин похвалил), прототип Этьена Лусто в "Человеческой комедии". Начала читать его книгу, ту саму, похваленную. Уже в предисловии много восхитительных мест и ясно видно, что всеразрушающая эпидемия искренности в литературе бушевала уже в то время:

Итак, у нас с Критикой завязался серьезный спор о том, что называют правдой в искусстве. Я доказывал ей, что, согласно новой системе взглядов, старик Гомер достигнуть этой правды не мог уже по той причине, что был слеп. Что действительно (я все еще говорю от лица новой системы), прежде чем быть правдивым, надо видеть телесными и духовными очами, а увидев, выразить то, что видел, в словах, только и всего - в этом и состоит искусство; что Мильтон лгал, когда спускал с цепи свою несметную свору ангелов и дьяволов; что Тассо лгал, когда воздвигал в воздухе элегантный дворец Армиды; что вся эпическая поэзия в совокупности лгала, когда ринулась в невидимый мир, что, наконец, правда была только в "Девственнице" Вольтера и в "Избиении младенцев". Критика слушала меня с таким видом, словно вела разговор с умалишенным.

И в доказательство я привел историю об отрубленной голове в серале и о том, как великий визирь показал одному французскому художнику, что в обезглавленном теле кровеносные сосуды не расширяются, а суживаются. Следовательно, до встречи с этим ужасным магометанином все художники, изображавшие усекновение главы Иоанна Крестителя, даже сам Пуссен, лгали, рисуя своего мученика!

Отсюда опять-таки следует, что, прежде чем говорить о каком-либо предмете, надо его увидеть своими глазами, пощупать своими руками. Вы ведете речь о смерти - отправляйтесь в анатомический театр; о трупе - извлеките его из могилы; о гложущих труп червях - произведите вскрытие.....
...А как же иначе? Когда-то вы двигались от целого к подробностям, от фасада к карнизам, от общего к частностям; ныне ваш путь изменился.

1829

@темы: литература, номинализм, Жанен

---

Современная эзотерика

Это когда достойное идейное содержание прячут под такими эстетически беспомощными средствами выражения, что только плюнешь в сердцах и отойдёшь подальше. Есть такие писатели, которые способны каким-нибудь десятком страниц, а то и строк надёжно припрятать свои сокровища от великого множества читателей, на свою беду слишком хорошо знающих геометрию. Меня вот так отогнал прочь М.Успенский, некоторых – Свасьян. Есть ещё один такой эзотерический автор, и как ни странно его видеть в этом ряду, придётся его сюда поставить. Точнее, её. Это Дарья Донцова.

Читать её книги мне не пришлось, зато несколько лет назад я смотрела экранизацию (а то и две). Насколько я помню, идейное содержание этих фильмов было очень простым: друзья не бросают друг друга в беде, преступника и злодея находят и наказывают, Золушка выходит замуж за своего принца. При всей разнице изобразительных средств ни Конан Дойль, ни Агата Кристи, ни Шарль Перро не предлагают читателю ничего другого.

Конечно, выражено это так ужасно, что даже фанаты писательницы её книги по два раза не перечитывают и требуют всё новых, то есть эти романы явно не переживут века. Ну а итальянская комедия дель арте вообще была импровизацией и существовала столько, сколько идёт спектакль на площади, и что? Создатели бондианы вон тоже особо не заморачиваются, раздают актёрам старые костюмы, заставляют учить старые роли, и готово – опять Иван-царевич отправляется за золотыми яблочками. Сюжет прост, а живучесть поразительная.

Надо отметить ещё один несомненный плюс книжек ДД: она никогда не эксплуатирует концепцию «героизм как постыдное хобби» . Если уж рыцарь победил дракона, он тупо забирает все его сокровища и банально женится на принцессе. На нынешнем этапе развития нашей литературы и общества это выглядит как неумеренное восхваление нуворишей и стремление выскочки затесаться в высший свет, и производит, конечно же, отвратительное впечатление. Но ведь ДД всем своим видом отнюдь не претендует на звание гиганта мысли. Пока лучшие наши писатели не создадут вменяемую альтернативу, доступную для подражания их не столь талантливым собратьям, именно так это и будет выглядеть, выше головы не прыгнешь.

Так что это ещё и не самый худший вариант. Та же Улицкая насколько лучше пишет, настолько же более ядовита.

@темы: Донцова, литература

---

Опоздавшие к лету

Автор schwalbeman

Сложнейшему и таинственнейшему вопросу теоретической истории, проблеме Запада, нашлось неожиданное решение. Я целиком процитирую, там в оригинале недлинненько:

Представьте себе лес. Деревья тянутся к свету, каждое изо всех сил вытягивается, чтобы распушить крону над другими. Кто-то дотянулся выше, кто-то ниже. А над ними всеми – здоровенное деревище, самое высокое в лесу. И вокруг него – хиленькие, кривенькие деревца, которым не досталось света.

И вот вы смотрите на эту картинку. А вам тем временем объясняют, что всё дело в статистике чуде. Какие-то деревья выросли выше, какие-то ниже – это статистика. А одно, в силу исключительно удачной комбинации генов, вона какое вымахало. Все нормальные деревья тощие и кривенькие, а это – на диво раскорячистое, и с суками во все стороны, и крона какая. ЧУДО.

Вот таким же «чудом» в своё время объявили Европу. Хотя вся чудесатость в том, что люди успели СВЕТ ЗАКРЫТЬ всему миру. И сами «раскинулись привольно». Поэтому у них и ветви, и сучочечки, а у других – голые стволы и на самой верхушечке – пучок листьев. Чтобы хоть чего ухватить от солнышка, закрытого этой самой Европой.



Хорошее объяснение, а было бы правильное – цены бы ему не было. Увы, К. Крылов в этом тексте о деревьях показал себя ботаником, но не в самом лучшем смысле слова.

На самом деле картинка такая. Вот лес, все деревья примерно одинаковые. На полянке, в особо удобном месте, вырастает дерево-исполин. Закрывает всем свет своей кроной. Все вокруг чахнут, кто-то тихо мрёт, кто-то рыпается. Потом дерево помаленьку дряхлеет и в конце концов с треском валится. Все облегчённо выдыхают. Эта картина повторяется сто раз. То секвойя вырастает, то баобаб, то цветущая сакура, то не знаю уж чего, слаб я в вашей ботанике. И каждый раз, по истечении срока – дерево-гигант уступает место молодёжи, дохнет более или менее само. Из ресурсов гиганта получается вкусный и полезный гумус, молодняк резво идёт в рост etc.

И вот в один прекрасный раз эта схема ломается. Старое дерево (совсем уже гнилое и очень-очень большое) вдруг, вместо того, чтобы завалиться, превращается... ну тут я даже не знаю... фантазия как-то сбоит... в космический корабль. Или в металлургический комбинат. Или в райком КПСС. Во что-то удивительное, непривычное, грандиозное и бесконечно другое по своей природе. Вот это – Европа. А старое дерево – это Рим. Империя как империя, их много было. Были, к примеру любимые К. Крыловым персы. У которых была куча шансов "застить свет". Оне и застили на какое-то время. А потом рухнули, как Египет, как Вавилон, город крепкий, как прочие подъеденные исламской саранчой.

Кстати о саранче. Когда говорится об особенностях Европы, поминают, главным образом, "долгий" XVI в. и начавшиеся с него науколюбие и капитализм. Всё это так, но кое-что интересное Европа продемонстрировала и до этого. К примеру, отразила натиск мусульман, этих настоящих санитаров леса, мусорщиков цивилизаций. Ислам ведь экстерминировал зороастризм и почти зачистил буддизм (имеется в виду в Индии: то что осталось это ерунда по сравнению с тем, что было). Ну и Византию родную тоже завершил, аминь. Гностиков, опять же, покоцали, которые от католиков вовремя по щелям попрятались. А вот Европа худо-бедно правоверных отлепантила и зареконквистила.

А ещё эту самую дошестнадцативековую Европу населяли люди, считавшие себя гражданами империи, которой не только не было, но которую они же сами разрушили. Типа раздолбали и сами не заметили как. Где мама, дракончик? Я её съел. Где папа? Папу тоже съел. И кто ты после этого?! Сиротинушкаааааааааааа!!! Им греки бают: "это мы римляне, а вы не римляне, вы голимые langobard'ы" – так они, чудаки, обижаются: римляне мы, римляне, это вы непонятно кто, ортодоксы какие-то, чурки некатолические... В учебниках обо всём этом пишется как-то буднично и вкратце, ибо а как ещё напишешь? Это даже и вслух-то непонятно как произнести, слова друг к другу не прилипают. Мозгами понять не получается, не то что в книжки писать. Именно то, что во всех империях рушится в первую очередь, ещё до отречения последнего монарха – европейцы почему-то сохранили на полторы тысячи лет, отсчитывая от разрушения империи (или даже на более долгий срок, как посмотреть).

Так что в Европе и до взрыва рациональности всё было в высшей степени небезынтересно. А уж после...

Современный Запад, ясное дело, не вечен. Фокус, однако, в том, что он уже никогда не рухнет как простое дерево. Он совершит аварийную посадку как космический корабль, взорвётся как динамитный заводик или займётся перестройкой и гласностью как коммунисты в восьмидесятых. Природа другая, и смерть тоже будет другая.

Так что аналогия с деревьями крыловская ничего не объясняет. Как было непонятно что такое Запад и в чём его загадка, так понятнее и не стало.
2010

@темы: Европа, мысли друзей

---

О подлинном герое

Автор schwalbeman

В свое время мне приходилось формулировать тезис о скрытом смысле детского эпоса А. Милна («Винни Пух и Все-Все-Все»). К сожалению, этот текст куда-то пропал, а на то, чтобы написать его заново, аккуратно и, по выражению Шумана, «с божественными длиннотами» у меня не достает вдохновения. Однако главная идея настолько очевидна, что, я не сомневаюсь, кем-то не раз уже излагалась. «Всё украдено до нас».

Милн — хитрец. Персонаж, удостоившийся чести стать главным героем его произведения, на самом деле занимает это место далеко не по праву. Книга писалась для мальчика Кристофера Робина, он-то и должен был занять центральное место, подобно кэрроловской Алисе. Ибо насколько естественно, что книга, написанная для юной мисс Лидделл, повествует о похождениях именно мисс Лидделл, а не, скажем, Мартовского Зайца! Так почему же нас не огорчает то, что главным героем милновского эпоса становится один из второстепенных обитателей мира, в центре которого монументальным колоссом возвышается эго Кристофера Робина (ведь пишет, если я не ошибаюсь, отец единственного ребенка)? Ведь мальчик появляется на страницах книги даже не в каждой главе — почему ничто не протестует в душе читателя?

Ответ на этот вопрос дает анализ техники, которую Милн использовал для живописания своих персонажей. Все игрушки — Тигра, Пятачок, Кролик, Сова, осел Иа, и, разумеется, сам Винни Пух выписаны исключительно выпукло, причем у каждого из них гротескно выпячена какая-нибудь одна черта. Соответственно: лихачество, трусость, занудство, заумь, склонность к подростковым депрессиям на ровном месте (простите мне вульгарную терминологию). И все это оттесняется на задний план образом плюшевого мишки, символизирующего безвольное добро, добро без кулаков и зубов. Принципиальное непротивление злу в медвежонке Винни проявляется в полном отсутствии сопротивления даже собственным недостаткам. Полагаю, у многих есть такие знакомые: всегда готовые прийти на помощь в трудную минуту, способные даже оторвать от сердца наивысшую ценность, горшочек мёда. Но неспособные донести его до именинника, если крышка недостаточно плотно подогнана, и аромат из горшочка слишком уж сильно раздражает плюшевую носоглотку.

Это, кстати, именно тот типаж, который пообещали «вытравить из русских» г-да наиболее биологические националисты, буде Бог попустит им, как они выражаются, ПВ (СВ). Не спорю, винни пухи могут вызывать неимоверное раздражение, если требовать от них аккуратной и ответственной работы. Иной раз проще сработаться с осликом Иа, чем с бестолковым но искренним доброжелателем, не способным ничего удержать в голове. Зато винни пухам зачастую нет равных в искусстве. В определенные общественные ниши все время норовят пролезть Совы и, хуже того, Кролики; а между тем, пользу людям в них приносят исключительно плюшевые медведи. Г-дам либералам-институционистам этого не понять, ну да я не ради них кнопки топчу, есть и нормальные люди под Божьим солнышком. Одним словом, непрактичные и слабохарактерные винни пухи очень нужны человечеству (и, прежде всего, своему народу), так что есть все основания желать, чтобы г-да наиболее биологические националисты никогда не ПВ, не говоря уже о том, чтобы СВ.

Вот и философа К. Крылова пнул слегка; день не зря прошел. Возвращаемся к А. Милну.

Итак, игрушки маленького Кристофера Робина выписаны в яркой карикатурной технике, выпячивающей до полного неправдоподобия какую-то одну черту характера. Но сам мальчик изображен совершенно блекло, одним лишь серым карандашом по оберточной бумаге. Он плоский и невыразительный, этакий человек без свойств. Именно этим достигается молчаливое согласие читателя на почти постоянное отстутствие в кадре виновника всего сказочного торжества: виновник ничего собой не представляет; стало быть, ну его совсем.

Есть много различных объяснений этой причуде английского литератора. Лично я полагаю, что Винни Пух заслонил Кристофера Робина потому, что Пух и есть Робин, точнее его часть. Милн заселил волшебный лес разнообразными аспектами цельной и гармоничной личности своего сына. Он препарировал душу своего мальчика, рассек ее скальпелем, и извлек из нее труса Пятачка, а заодно и вечно пугающего его отморозка Тигру. Они прекрасно уживаются в одной черепной коробке, перетягивая интенции сознания на манер каната; я замечаю это и в собственных детях. Далее, детишек все время поучают взрослые, но дети – пересмешники par excellence, и поэтому они сами непременно норовят поучать. Так рождаются Сова и Кролик, для которых автор очень предусмотрительно зарезервировал двух разных героев: при некотором поверхностном сходстве, это два совершенно различных архетипа. Дочки-матери, детство и материнство, умещающиеся в играющем рассудке каждого ребенка, отобразились в Кенге и Ру. Осел Иа живет в каждом из нас, тут и говорить не о чем. Что же до медведя Пуха, то он – жемчужина этого сюрреалистического ожерелья смыслов. Пух есть та часть души, при помощи которой завоевывается, силой берется Царствие Небесное (и в этом не помощники ни аккуратность Кролика, ни мудрость Совы, которая, вроде бы, даже умела писать). Милн, прямо скажем, не чужд христианской традиции, иначе не подчеркнул бы превосходство Пуха над прочим кукольным зверьем.

После того, как герои эпоса растащили себе все без исключения модусы мальчика, ему осталась лишь пустая и безвидная психологическая оболочка. Кристофер Робин является в кукольный лес то как бесплотный дух, то как бог из машины; он подчеркнуто нехудожествен в обществе Пуха и Пятачка. Причина здесь, разумеется, в том, что на самом деле не Кристофер Робин находится в лесу, а, напротив, лес находится в Кристофере Робине. Мальчик отличается от остальных героев онтологическим статусом, но это вовсе не то отличие, что бросается в глаза с первых же строк книжки. Не отличие реальности от выдумки; но отличие целого от составной части. Во всяком случае, именно так я понимаю бессмертное творение Александра Милна.

@темы: Милн, мысли друзей

---

Эльфы это куклы:"Уплывают деревянные лошадки..."

Автор shulga

Главный живой персонаж фильма, наш человек на экране - это Сэм, простой деревенский парень. Остальные персонажи - это его детские фантазии, герои его воспоминаний о ярмарке с чучелами, факирами, фантастическими игрушками и фейерверками, герои прочитанных книг и сказок. И даже люди, все эти всадники Рохана и т.д., - это герои детских героических историй. В конце фильма всё это игрушечное детское богатство грузится на корабль и уплывает далеко-далеко. А Сэм дальше будет вести нормальную взрослую жизнь, обсуждать виды на урожай, водить корову на случку в соседнюю деревню. Финальная песня фильма в русском переводе - "Куда уходит детство, куда ушло оно..." или сабж. Кто помнит, как закончилось отечественное кино о Мери Поппинс, поймёт о чём я.

@темы: Толкин

---

Нульгород, и почему это плохо

Автор zhelanny

Все началось с того, что я порекомендовал друзьям рассказ Леонида Каганова «Нульгород». Реакция меня несколько удивила: вслед за автором, читатели увидели наибольшую опасность в ненадежности материальных основ виртуальной реальности. В том самом мальчишке с рогаткой, который может случайно испортить сервер вместе с прекрасным новым миром. Придется мне еще раз отдаться жанру фантастики и показать те опасности, которые вижу я сам. Постараюсь при этом ограничиться аргументами, которые разделят как верующие, так и атеисты. Ну и, конечно, опять слегка проедусь по Секацкому, как же без этого...

Поймал мужик золотую рыбку.
– Хочу, чтобы у меня все было!
– Пожалуйста! У тебя все было!
(Анекдот)

1.
Некогда schwalbeman написал заметку О потребностях. О том, на каких человеческих потребностях в капиталистическом мире легче заработать, на каких – сложнее. Было у меня одно соображение, которое я тогда не высказал, хотя всегда держу его в уме. Вот сейчас с него и начну.

Соображение это заключается в том, что наше восприятие благ и связанных с ними потребностей сильно искажено. Не без помощи агентов консюмеризма, разумеется. Мы слишком много внимания уделяем материальным приобретениям, которые находятся на переднем крае войны за блага, и почти не замечаем то, что уже имеем. Особенно невидимым оказывается, как обычно, само собой разумеющееся: то, что дано всем от рождения и находится вне сферы денежных отношений. Возможность в любой момент посидеть у речки в компании друзей стоит гораздо больше, чем, скажем, владение новеньким Порше. Однако именно из-за идиотского желания разгоняться от 0 до 100 км/ч за 3.5 сек идеальный потребитель готов работать, постоянно отказывая себе в целом спектре бесплатных радостей. Парадокс.

Почти все блага, может быть 99% благ, даны нам по праву рождения. Во-первых, возможность воспринимать окружающий мир с помощью пяти чувств. Во-вторых, возможность двигаться и действовать, и связанная с этим свобода. В-третьих, возможность общаться с другими людьми, включая разнообразные отношения и чувства. Может быть, кто-то считает, что все эти вещи даны нам бесплатно и безоговорочно. Я так не считаю, но сейчас это неважно.

Важно то, что эмигрируя в Нульгород, человек отдает то богатство, которое ему принадлежит. Отдает в чужие руки, без каких-либо твердых гарантий.

Мне скажут – при чем тут Нульгород? Эти бесплатные блага реально отнять и в нашем мире. Посадить человека в одиночную камеру, отрубить руки-ноги и выколоть глаза. Все это так. Но в этом случае вершится очевидное насилие и несправедливость: один человек отнимает у другого то богатство, которое ему не принадлежит. Причем это богатство можно отобрать, но никогда нельзя отобрать в свою пользу.

Последний пункт особенно важен. Практика показывает, что моральные соображения, как правило, проигрывают невидимой руке рынка. Достижения медицины позволяют людям торговать своими органами – и торговля, пополам с разбоем, процветает. Важна принципиальная возможность, а дальше спрос порождает предложение.

Искусственная реальность означает, что доступ к ней будет поставлен под контроль. Этот доступ можно дать – следовательно, его можно отнять. Еще его можно ограничить, сделать более или менее качественным. А теперь вспомним еще раз заметку «о потребностях». Где гарантия, что в Нульгороде не придется платить хозяевам за то, что мы сейчас вообще не замечаем? Чтобы солнце всходило каждый день? И чтобы оно выглядело, как солнце?

Тут я, как можно заметить, иду в кильватере советской фантастики. «Продавец воздуха» Беляева пытался украсть воздух Земли, чтобы затем продавать его и таким образом обрести контроль над миром. В том-то и разница, что человек, идущий в Нульгород, сам, по своей инициативе, сдает все и сразу.

Даже если не думать о злобных капиталистах – бывают ситуации, когда обычные и всем доступные вещи становятся бесценными. Скажем, вода в осажденном городе. А как вам понравится перспектива жить в осажденном Нульгороде, в котором вышла из строя половина серверов или идут профилактические работы? Перебиваться с пикселя на пиксель, видеть и слышать с 14 до 18 часов? Про возможные программистские ошибки лучше умолчу – слишком больная тема.

2.
Предположим теперь, что машинные ресурсы не являются проблемой и никакого налога на машинное время, потраченное на обсчет каждого дня виртуальной жизни, платить не нужно. Интересно прикинуть, тем не менее, какие потребности будут у виртуальных людей. Какие ценности будут котироваться в Нульгороде. Если там будут деньги, что на эти деньги можно будет купить?

Напомню главную посылку: вся искусственная реальность является результатом труда дизайнеров и программистов, которые строят ее с нуля. Тогда, возможно, самой большой ценностью в Нульгороде будет возможность на какое-то время вернуть потерянное ощущение натуральности?

Будь во мне малость писательского таланта, я, может быть, написал бы книгу в жанре антиутопия-киберпанк. На тему: как доступные и изысканные удовольствия в виртуальном мире поменялись местами. Вот как это выглядело бы.

Большая часть жителей Нульгорода пользуется свободой - широчайшим простором для удовлетворения инстинктов Homo Ludens. Они проводят все свое время в череде бесконечных игр, грубо сработанных виртуальных гетто, дальних родственниках GTA и World Of Warkraft. Там живут широкоглазые анимешные персонажи, сбивающиеся в банды с кланово-иерархическими отношениями. Там полно скорости, адреналина, рева моторов, выстрелов, магии, симуляции секса и боли. Это мир сильных и грубых ощущений, удовлетворяющих столь естественные для человека стремления и желания.

При этом есть и другие жители, элита виртуального мира. Такие вещи, как стрельба по врагу и гонки на суперкарах, элита считает развлечением, пригодным для быдла и недостойным себя. Ведь им доступны удивительные, изысканные удовольствия: промокнуть и простудиться под дождем; ощутить аромат прелой земли; почувствовать, как слезает кожа от загара; провести день, выпалывая сорняки на грядке или ночь в лесу, возле костра. Все эти вещи в результате замены оснований будут являться результатом кропотливого труда сотен специалистов. Так я изобразил бы социальное неравенство в прекрасном новом мире.

3.
Напрашивается возражение – почему оно должно быть, это социальное неравенство? Виртуальная реальность тем и хороша, что копирование информационных сущностей ничего не стоит. Единожды созданное – не истлеет, доступное одному – доступно всем. Людям будущего не за что бороться друг с другом.

Эх, если бы дело было только в ресурсах. Но ресурсов-то, на самом деле, у нас давно хватает. Если бы человечество могло, оно давно построило бы свою утопию на Земле. Но мы не можем. Это эмпирический факт. Что-то мешает; на нас лежит какая-то порча. Чтобы видеть это, не нужно никакого богословия, достаточно трезвого взгляда. Фантастический рост возможностей сопровождался почему-то все более страшными войнами, неравенством и угнетением. Уже в век железа и пара можно было бы обеспечить пристойную жизнь для всего человечества. Сейчас – тем более. Чего нам еще не хватает? Пространства – гуляй не хочу. Энергии тоже, в общем-то, полно. Пища, одежда, повседневные вещи никогда еще не доставались так дешево. И что же – где мир во всем мире, бесплатное здравоохранение, всеобщее образование, уверенность в будущем для детей? Кто украл?

И почему в виртуальной реальности все должно быть иначе?

Впрочем, я ничуть не сомневаюсь, что Нульгород будет изначально строится как благостная альтернатива нашему горемычному миру, как царство справедливости и равных возможностей. С этого все начнется, но этим не кончится.

4.
Воспользуюсь случаем побрюзжать. Примерно пятнадцать лет назад я возлагал огромные надежды на жанр компьютерных игр. Мне казалось, их интерактивность является залогом возникновения новой культуры - массовой, но прогрессивной; принципиально отличной от телевизионной кормушки и голливудских бабахстеров. Я ошибся. Жанр загублен, и виновата в этом не только коммерческая индустрия. Процесс похож на замкнутый круг: индустрия формирует продукты, продукты формируют запросы, запросы определяют дальнейшие шаги индустрии. Так они, танцуя друг за другом, движутся в сторону все большей деградации.

Нет, культура отнюдь не плоха сама по себе. Плоха та культура, которая подобострастно заглядывает человеку в глаза, ориентируется на удовлетворение его низменных инстинктов. И я не вижу, почему культура виртуальной реальности должна пойти по другому пути развития. По крайней мере, та ее модель, которую мы можем сегодня наблюдать – компьютерные игры – не слишком-то обнадеживает.

5.
Оруэлла я тоже обещал вспомнить. Что ж, пожалуйста. Даже в самых мрачных антиутопиях была капелька надежды. В мире «1984» или в мире Замятина тотальный контроль все же невозможен. Про виртуальный мир этого сказать нельзя. Он будто создан для слежки за людьми и управления ими. Настолько, что слово «будто» хочется убрать. Угрозы, шантаж и принуждение в нем обладают абсолютной эффективностью. Тот, кто управляет действительностью, способен воплотить в жизнь любые пытки, которые ему придут в голову. Бороться с ним бесполезно.

Имеем: с одной стороны – абсолютную прозрачность, с другой стороны – абсолютную беспомощность перед властью. Властью тех, кто имеет доступ к движку реальности. Или хотя бы имеет к ней больший доступ, чем все остальные.

Можно ли положиться на то, что им, властителям реальности, эта власть будет не нужна? Вот как отвечает на этот вопрос Оруэлл:

Партия стремится к власти исключительно ради нее самой. Нас не занимает чужое благо, нас занимает только власть. Ни богатство, ни роскошь, ни долгая жизнь, ни счастье - только власть, чистая власть.

Этот диалог между О’Брайеном и Уинстоном, главное во всей книге, поясняет одну из самых больших опасностей виртуальной реальности. Я еще не говорил, что лучшая иллюстрация к «Космологии лжи» - это «1984»? Так вот: О’Брайен боролся не с оппозицией. Он боролся с реальностью, исторической и социальной. Действовал по рецепту Секацкого, шел путем лжи, подменял основы бытия. Все, что его сдерживало на этом пути – инерция реальности, исторические свидетельства, законы материального мира. Но вот - реальности больше нет. Нет никакой инерции, нет сдерживающих факторов. И О’Брайен может праздновать победу.

Мы покорили материю, потому что мы покорили сознание. Действительность – внутри черепа. Вы это постепенно уясните, Уинстон.

6.
Всю историю человечества самые страшные тираны и самые ничтожные рабы были равны в одном – они вместе были подвержены несчастьям, болезням и смерти; вместе ходили под Богом. Во все времена людей объединяло равенство их несовершенной природы, плюс к тому - данные свыше права, те самые условные 99%, что подарены всем в равной мере (если не считать инвалидов). Общность человеческого естества не позволяла людям слишком уж зарываться, возвышаясь над ближним. И, несмотря на это, успехи в построении сословных иерархий достигнуты удивительные – достаточно вспомнить индийские касты. Формы власти, опосредованные каким-то объективным фактором, например связанные с богатством, являются наиболее мягкими из возможных. Самая страшная тирания не имеет рациональных причин, ее корни следует искать где-то в коллективной психологии. И я склоняюсь к тому, что Оруэлл прав: человеку присуще иррациональное стремление к власти. И оно никуда не денется после исхода людей в Нульгород.

Очевидно, что негодяй, восхитивший власть в Нульгороде, может больше не бояться наказания «свыше». Его существование лишено случайностей, обеспечено надежными основами. Кирпич не упадет ему на голову и молния не поразит его. Все сущее находится под его контролем. В дополнение к этому он потерял нити, связывающие его с другими людьми. Ведь люди больше не являются братьями по естеству, максимум – братьями по разуму. Даже если виртуальная реальность не покончит с существованием людей как разумных существ, она точно покончит с человечеством как с единой семьей.

Мы разорвали связи между родителем и ребенком, между мужчиной и женщиной, между одним человеком и другим. Никто уже не доверяет ни жене, ни ребенку, ни другу. А скоро и жен и друзей не будет.<…>Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека - вечно.

7.
О смерти надо сказать особо. Если имморталисты осуществят свои намерения, падет последний барьер. Мы обязаны сделать это допущение, как сделал его Каганов, из простой логики: виртуальные люди не способны производить себе подобных, если виртуальное человечество не хочет уничтожить себя за одно поколение, ему придется научиться жить вечно. Это значит – поколение эмигрантов обязано обрести бессмертие, со всеми вытекающими последствиями. Ну, или хотя бы суррогат бессмертия, жизнь длиной миллионы лет – чтобы дело того стоило.

Проблема в том, что человеческий ум просто не в состоянии представить себе такую жизнь в вечности, которая не будет дурной бесконечностью. Если есть сознание и память - с одной стороны, и есть безбрежное время - с другой стороны, то бытие рано или поздно становится… ну хорошо, пусть не адом в христианском смысле, но адскими мучениями - точно.

Виртуальный мир – это пространство для творчества, которое мы заполняем созданными нами миражами. Следовательно, он ограничен пределами нашего творческого воображения. В этой искусственной вселенной нечего познавать, восприятие ходит по кругу, а ум обречен заниматься бесконечным самоедством, изучая свойства созданных им же конструкций. Это означает, что когда люди после относительно короткого периода наиграются друг другом, шахматами, математическими теоремами и философскими доктринами – наступит бесконечная, адская скука.

А может быть, черти в аду мучают грешников из лучших побуждений? Чтобы тому, кто испытывает муки, не было так скучно в вечности?

***

Все, что я здесь изложил, рисует меня большим пессимистом, чем я есть на самом деле. Но в данном случае оснований для скептицизма достаточно. Я склонен рассматривать оковы плоти, неподатливость материи в качестве смирительной рубашки для безумца. Если снять с него эту рубашку, может случиться беда. Наша слабость, бренность наших оснований причиняет нам много горя. Но одновременно она мешает превращению общества в филиал ада на Земле.

И напоследок. Размышления над рассказом Каганова заставили меня вспомнить другую книгу. Некогда Николаус посоветовал мне цикл «Танцоры на краю вечности» Майкла Муркока, и я даже асилил первую четверть первой книги. Это не про виртуальную реальность, скорее - про ее жителей, всемогущих и бессмертных. Один из вариантов развития событий, может быть – самый благоприятный. Примерно так я вижу общество Нульгорода после первых нескольких тысяч лет существования. Если, конечно, сервера выдержат.
2007

@темы: бессмертие, мысли друзей, Нульгород, онтология лжи

---

О потребностях

Автор schwalbeman

Общество потребление поделило человеческие потребности на те, которые можно продать (секс, самоутверждение, голод, жажда, наркотическая зависимость) и те, которые сильны, всегда существуют, но денег на них почти никак не сделать. Ко второй категории я сейчас навскидку назову только сон. Современный западный человек хронически переедает и недосыпает. Всюду мелькает реклама, призывающая меня что-то съесть, объясняющая мне, что «иногда так проголодаешься, что все мысли только о еде». И никто не вспоминает о дискомфорте, который может возникнуть от регулярного недосыпа. Об этом никому не выгодно напоминать.

Зато особенности сексуального инстинкта приводят к тому, что секса человеку можно продать на порядок больше, чем в него физически влезает. Этим объясняется пресловутая развращенность буржуазного общества. Современная сексуальность подстать современной кулинарии. Те же чипсы, та же кока-кола. Приличную кухню с огнем не найдешь, на каждом углу макдональдс, и вкуснее, чем дома, все равно не накормят. Что же до цен, то они в буквальном смысле слова адские.

@темы: мысли друзей

---

Я Пастернака не читал. И не собираюсь

Автор flying-bear

В культуре нет презумпции невиновности. Это совсем очевидно в случае науки. By default, новая научная теория считается ошибочной - авторы должны доказывать не только, почему она, возможно, правильна, но и почему она вообще заслуживает внимания. То же самое - с литературой, искусством и философией. Покушающийся на чужое время и чужое внимание уже в силу этого виновен, - если не может доказать, что потраченное на знакомство с его трудами время хоть как-то оправдано.

Нервы, в конце концов, не железные, а голова не резиновая. Для каждого из нас найдется множество людей, нуждающихся в нашем внимании, и время, потраченное на философскую дискуссию, чтение книг, посещение музеев, концертов и т.п., отнято у наших близких.

Нехорошо отнять хлеб у детей и бросить псам.

Что же делать? Следовать мудрому совету "по плодам их узнаете их". Если, предположим, сторонник некой философии изъясняется нечленораздельно, а по конкретным поводам (в тех редких случаях, когда его удается понять) делает сомнительные этические заявления - скорее всего, эта философия дерьмо. Если сказанное относится к нескольким сторонникам этой философии - подозрение перерастает в уверенность.

Качество художественного текста, как правило, можно определить по двум-трем строчкам.

Да, есть риск пропустить что-то важное. Ну, что делать. Ведь, как известно, даже имя Божие хулится ради нас у язычников. Старайтесь вести себя так, чтоб не компрометировать свои взгляды, если вы их действительно цените. А если не цените - не претендуйте на мое время. Вы будете смеяться, но я тоже смертен. Потерять часок-другой - таки да, проблема.

@темы: культура

---

"Гуманитарные науки"

Очень милый фильм, такой приятный кусочек "Одиссеи" в современном Нью-Йорке.

Главный герой отправляет в путешествие не на двадцать лет, а на несколько дней, но успевает встретить Навсикаю и Цирцею.

Навсикая юна, свежа, светла, открыта будущему, обожает немецкую классическую музыку и сразу немножко влюбляется в пришельца. Он тоже очарован, но в конце концов понимает, что они из разных миров, и расстаётся с прекрасной царевной благословляющим, но не влюблённым.

Цирцея ещё в студенческие годы очаровала Одиссея своими лекциями по британскому романтизму. Она профессор литературы, умная, властная, сильная, царственная. Одним словом, богиня. От современных Цирцей любовники не убегают, современные Цирцеи сами выставляют их за двери, что и случилось с главным героем.

А верная Пенелопа всё это время ждала Одиссея в родном городе в образе скромной продавщицы книжного магазина, куда он заглядывал каждый день, не обращая на неё никакого внимания.

Мужские образы не столь ярко мифологичны, и я их не опознала, за одним исключением. Хиппи в шапке, который появляется из ниоткуда в переломные моменты жизни главного героя и иносказательно говорит ему, что надо делать, это несомненно богиня мудрости, светлоокая дева Афина Паллада.

И всё это под Вагнера и Бранденбургский концерт.

@темы: кино, Гомер

---

Об Иване IV Грозном часть 2

Автор Смирнов В.

Таким образом, перед новоявленным императором ойкумены встал целый ряд задач, как по реорганизации внутреннего управления, так и чисто военного плана. И поначалу казалось, что царь чудесным образом все задачи разрешил. Как тут не увериться, что сам Бог благословил царские начинания.

Я не думаю, что стоит описывать содержание внутренних реформ Ивана Грозного, историю завоевания Казани и присоединения Астрахани, легкие, поразительные успехи начала Ливонской войны.

Царь Иван Грозный властителен, популярен в народе. Один из образованнейших людей своего времени он светел, щедр и милостив к политической оппозиции в осознании своего высокого призвания и божественного покровительства.
Бельский бежал на Литву дважды… пойман, - прощен, бежал князь Шереметьев… прощен, князь Фуников пойман на измене… помилован. Такой список можно долго продолжать.

Кстати, возникает вопрос, откуда бралась эта политическая оппозиция при таких успехах царствования Иоанна? Что бы ответить на этот вопрос, следуют углубиться в историю поземельных отношении на Руси, начиная еще с древнерусских времен. С давних, еще дорюриковых времен на Руси утвердился слой вотчинной земельной аристократии, земского боярства, к которому добавились и князья-княжата, бывшие удельники, подручники Великого Князя московского. Подробно я писал о вотчинах тут.

Вотчинный принцип землевладения издревле противостоял принципу дач, или, если называть (не совсем корректно, но понятно) более поздним термином, поместному принципу. Если поместный принцип строился на служилой основе и земля давалась за службу и даже скорее для службы, то вотчинный – это родовая безусловная собственность, и вотчина не налагает никаких служилых обязательств на вотчинника. Любопытно, что вот это вотчинное боярство никак не было связано с центральной властью, кроме как крестоцелованием и словом, которое по «старине», т.е. господствующему в старые времена праву отъезда можно было еще и отменить. И с укреплением русского государства, с воцарением Ивана, когда для решения внешнеполитических и внутриполитических задач потребовалась предельная мобилизация всех сил и средств, конфликт вотчинной и поместной идей обострился до крайности.

В рамках внутренних реформ в 1562 г. был издан закон, ограничивающий «самодержавие» вотчинников и во многом приравнивающий их к поместному дворянству. Вот это и вызвало серьезную боярскую оппозицию.

Хочу заметить, что у нас любят рассуждать о «невиновных» жертвах режима, а затем их реабилитировать. Как это у нас еще нет комиссии по реабилитации жертв репрессий Ивана Грозного? Но дело то в том, что в массе своей оппозиционеры того времени были виновны… с точки зрения царя и таки да… прогресса. Хотя со своей точки зрения, с точки зрения «старины» правы были они.

Вообще, если сегодня мы все «ушиблены» всякими инновациями, новым, прогрессивным и т.д., то в те времена основным принципом мировоззрения был принцип действовать «по старине». И центральной власти приходилось серьезно изворачиваться, что бы любые реформы и изменения представить как возвращение к этой самой «старине». Ибо что была "старина", как не Русь удельная, Русь боярская? Во многом с этой проблемой был связан и конфликт Грозного с митрополитом, ибо церковь тоже требовала от царя поступать по старине, несмотря на то, что обычно была на стороне центральной, великокняжеской, а затем царской власти. Например, при отце Ивана Грозного Василии III митрополит Варлаам выступил на стороне Василия Шемячеча, одного из последних удельных властителей, в том числе и потому, что так оно должно быть «по старине». За что и был сослан.

Не стоит забывать и о насущном для России того времени вопросе секуляризации. Церковь владела громадным земельным фондом, в котором остро нуждалась центральная власть. Но в русской традиции этот вопрос был отягощен еще византийской памятью, памятью об иконоборческой эпохе, когда претензии власти на имущество церкви закономерно приравнивались к злодейской ереси, не меньше. Нельзя игнорировать и гипотезу Фроянова, утверждающего, что существовала серьезнейшая идеологическая угроза со стороны ереси жидовствующих, претворившейся впоследствии в движение нестяжателей, что требовало твердого союза царя с иосифлянами. Так что Ивану Грозному удалось только ограничить дальнейшее расширение монастырского землевладения по решению земского собора 1580г., не более. Но причины для оппозиции и конфликта были.

Но вернемся к успехам царствования Ивана Васильевича Грозного. В районе 1563-5 года успехи неожиданно заканчиваются. Начинаются неудачи и со стороны эти неудачи кажутся столь же сверхъестественными, сколь чудесны успехи начала царствования. Тут можно посочувствовать тем несчастным олухам, что изобретают свои особые истории и заявляют, что на самом деле царствование Грозного это царствование двух разных людей.

Существует также гипотеза, что Иван Васильевич тяжело заболел (был отравлен) и вследствие того повредился в уме. Но эта гипотеза не отвечает на вопрос о причинах внешних поражений, которыми сменились победы на Западе.

Рискну сделать другое предположение.

Известна социальная организация московского государства, вполне адекватная существовавшим условиям. Есть сословия тягловые, а есть служилые. Земля вся в пределе царская (только статус вотчинных земель специфичен). Крестьяне (главное тягловое сословие) работают на ней, а царь испомещает на этой земле дворян, которые на доходы от крестьянского труда несут военную службу.

Но вот приключается большой государственный успех. А именно присоединение громадных и богатых земель в Поволжье. Как известно, в эпоху Грозного крепостного права в позднейшем смысле не было, т.е. крестьяне, отработавши и заплативши тягло, могли свободно отъехать от помещика.

И крестьянин, не будь дурак, так и делает, только отъезжает не к другому помещику, а туда… на тучные поволжские земли.
Мы, люди городские, оторванные от земли, трудно понимаем, насколько нехороша для земледелия нечерноземная земля центральной России. Насколько трудна обработка и сколь мало отдачи можно получить от нее, в сравнении с черноземами юга. Тут стоит почитать историка русского крестьянства Милова.

А тут вдруг земля, без границ, без бар и дворян, черная, жирная. И ведь не далеко, не за тридевять земель, а совсем рядом, посмотрите на карту. И Россия ушла…

В результате присоединения Поволжья мужик потянулся на новые земли, и этим была подорвана экономическая база и казны, и, что еще важнее, поместного дворянства. Ключевский замечает «С половины XVI в. обнаруживается усиленный отлив сельского населения с центрального суглинка на южный донской, верхнедонецкий и средневолжский чернозем» (Лекция 33). Помещики потеряли возможность сами полноценно выходить на войну, и выставлять вооруженный отряд. Армия ослабела, что тут же сказалось на ходе Ливонской войны. Известно, что в довольно больших по численности армиях, собираемых Иваном против Батория существенно выросла доля неслужилых людей, крестьян от сохи, т.н. посошной рати, имевшей намного более низкую боеспособность, чем поместное ополчение. И последовали поражения.

Ключевский заключает: «Так образовалась значительная масса бедных провинциальных дворян, беспоместных или малопоместных. Десятый уездного дворянства XVI в. с отмеченными в них отзывами окладчиков дают много выразительных указаний на успех, с каким развивался этот дворянский пролетариат. Многие помещики в своих поместьях не имели ни одного крестьянского двора, жили одними своими дворами, "однодворками"; отсюда позднее произошли класс и звание однодворцев. В десятнях встречаем такие заявления окладчиков: такой-то сын боярский "худ (малогоден, худо вооружен), не служит, от службы отбыл, на службу ходит пеш"; другой "худ, не служит, службы отбыл и вперед служити нечем, и поместья за ним нет"; третий "худ, не служит, и поместья за ним нет, и служити нечем, живет в городе у церкви, стоит дьячком на клиросе"; четвертый "не служит, от службы отбыл, служба худа, служити ему вперед нечем, и поруки по нем нет, поместья сказал 15 четей"; пятый "обнищал, волочится меж двор"; шестой "жил во крестьянех за Протасовым, поместья за собою сказал 40 четей"; седьмой - "мужик, жил у Фролова в дворниках, портной мастеришко; бояре осматривали и приговорили из службы выкинуть вон"».

Существуют вполне корректные данные о запустении земель к 1570 г. Например у Нефедова. В Московском уезде в этих вотчинах было заброшено 90% пашни, в Суздальском уезде – 60%, в Муромском уезде – 36%, новгородские земли опустели от половины до 3\5, показательны данные о росте реальной заработной платы более чем в 2 раза, что говорит о недостатке рабочих рук.

Обычно сегодня это сокращение численности населения списывают на мор, тогда как летописи всегда упоминают как мор, так и уход крестьян. Тот же Нефедов предлагает нелепый аргумент, заключающийся в том, что де крестьянам некуда было уходить, ибо на среднем Поволжье как раз в это время развернулись восстания местного населения. Но в том то и дело, что эти восстания как раз и были ответом на конфликты с переселенцами, русскими земледельцами, заселение которых приводило к разрушению привычного, архаичного образа жизни местных аборигенов. Русское население концентрировалось вокруг новых городков Чебоксар, Цивильска, Козьмодемьянска, Кокшайска, Санчурска, Лаишева, Тетюшей, Алатыря и др.

Итак, очевидно благое для государства дело, завоевание Казани и присоединение Астрахани привело к результатам, обратным желаемым. Запустели тягловые земли, и опустела казна государева. Поместное дворянство обнищало вплоть до невозможности нести службу. Более того, именно поместное дворянство было той социальной базой, на которой держалось царство, и его относительное ослабление привело к росту силы и влияния вотчинного боярства, что предстало прямой угрозой царскому престолу.

Вот в таком контексте и стоило бы рассмотреть внутренний, душевный надлом царя. Когда дело его жизни, его царское служение (а я не зря столько замечаний посвятил значению венчания на царство для самого Ивана и для русских людей того времени), его литургия рассыпается как замок из песка.

Именно в контексте такого громадного отчаяния стоило бы взглянуть на отказ Ивана от царства, и возвращение к великокняжескому званию. Тут видится попытка карнавализации, осмеяния своего служения, попытка отказаться от своего императорского долга, как он его понимал.
- Ну что такое царь? Вон видали царь, Бекбулатка…
Попытка явно неудачная, и ввергшая царя в еще большее отчаяние.

Попыткой хоть что-то удержать, получить противовес вотчинной аристократии, было и создание опричнины. Еще раз хочу обратить внимание на работу Фроянова «Драма русской истории: На путях к опричнине». Предложена весьма спорная концепция, но даже оспаривая некоторые выводы автора, трудно усомниться, сколь серьезная идеологическая борьба накаляла атмосферу в русской духовной среде того времени. Очевидно, далеко не всех, особенно в кругах княжат и земского боярства, устраивала мессианская идея утверждения нового Рима на Москве-реке. Ведь эта идея несла вполне конкретные, ощутимые последствия в форме строительства жесткой имперской организации, совершенно меняла иерархическую структуру русского общества и таки да! Княжество столкнулось с царством. Венчание на царство нового цезаря звучало одновременно похоронным колоколом по старому, вотчинному боярству. Трудно усомниться, что подобный идеологический конфликт нашел религиозные, обычные для того времени средства выражения. И в этом смысле стоит внимательнее присмотреться к позиции Фроянова, видевшего в опричнине религиозный орден, в некотором смысле царскую инквизицию, направленную против враждебной идеологии и еретических движений, посредством которых эта идеология выражалась. Нам сейчас трудно говорить, насколько удачной была эта попытка. Видимо все же нет, поскольку сам царь после отмены опричнины запретил говорить о ней.

Стоит вспомнить и новгородский поход Ивана IV. Ему придают какое-то исключительное значение, предлагая как образец иррациональной злобы царя. Но это как раз вздор. Конфликт Москвы и Новгорода уже для Ивана был древней традицией. Еще Александр Невский ходил на Новгород. С новгородцами воевали и дед Ивана, и отец. Более того, аналогичную ситуацию мы может наблюдать и в истории других народов. Тот же д,Артаньян, помнится, участвовал в осаде Ла-Рошели. В результате осады и взятия Ла-Рошели 1627-28 г. население города сократилось с 27000 до 5000 человек. Тут было все, и поддержка со стороны иноземцев (англичан и голландцев), и участие в заговорах по свержению короля. Забавно, что во французском случае никто не сомневается, что были и заговоры и иноземцы, а в русском тот же Кобрин говорит об обвинениях против новгородской верхушки как о напраслине, воздвигнутой на невинных новгородских бояр.

Впрочем, если брать ту же Францию, то можно говорить далеко не только о Ла-Рошели. Есть превосходное исследование Тьерри, посвященное истории становления городских коммун во Франции. Это мрачная история массовых насилий и убийств со стороны как феодалов, так и королевской власти попросту немыслимая в России. Немыслимо в России, чтобы царь взял и продал за деньги на смерть своих подданных, как это сделал французский король по отношению к жителям города Комбре. Ну да ладно.

Напоследок хочу сказать, что история странная штука и заранее никогда не скажешь, где найдешь, где потеряешь. Царь Иоанн Грозный мог бы воспрепятствовать оттоку населения с тягловых земель введением полного крепостного права. Он этого не сделал.

А если бы сделал, благом бы это было или нет для судьбы Русского государства?

Возможно, Ливонская война была бы выиграна, и смутного времени не случилось бы. Но с другой стороны, если смотреть по большому счету, массовое заселение Поволжья, движение на Дон и дальше существенно увеличила географию расселения русского народа, и эти земли остались русскими при всех тяжелейших перипетиях русской истории. Кто знает?

Но обойдемся без сослагательного наклонения.

В завершение хочу сказать, что история Ивана Грозного как личности это не история мелкого психа и фигляра на троне. Это история великих замыслов и не менее великих свершений. Но в тоже время и история громадной личной трагедии, мучительных метаний великой личности в условиях железной исторической предопределенности.

Да! Возможно духовно царь надломился, не выдержав того груза ответственности перед Богом и миром, которую он сам возложил на себя. Что не удивительно в столь обескураживающих исторических обстоятельствах. В любом случае история царя Ивана Грозного это не история упоения властью, как это кажется всяким лунгиным, а история переживания долга, библейская вопрос, каждому ли дается крест по силам его?
Во всяком случае я так вижу это дело.
2009

@темы: Россия, Иван Грозный, мысли друзей, опричнина, Империя

---

О боярстве!

Автор Смирнов В.
2009

Изучая френдленту надыбал любопытное. А именно, новые исторические изыскания г-на Холмогорова на тему сущностной благости русского боярства, каковое, потому, следует восстановить. Как восстанавливать, Холмогоров рецепта не дает. Наверное, людишек дать от государевой руки, душ по 1000. Или мало? Чай бояре, а не дворянство поместное, задрипаное.
Впрочем, ладно. В связи с этим текстом автора не пнул только ленивый.

Я к боярству вернусь. Историческому, а не «реконструкциям». Это вообще очень любопытная социальная группа, и ей бы стоило посвятить целую монографию, да не одну. Существующие взгляды на ее генезис (да и вообще на генезис древнерусского общества) явно неудовлетворительны, а авторитет мэтров, как того же Ключевского, скорее мешает поставить назревшие вопросы.

Полагаю, можно утверждать, что боярство как социальная группа старше киевского государства Рюриковичей и более того, роль боярства в общественной иерархии была неизмеримо выше, нежели полагает классическая парадигма.

Стоит иметь в виду особенность, не типичность поземельных отношений в древнерусском обществе. Ведь как ни чудно это звучит, князья древнерусские земли в собственности не имели. А ведь именно земля – основной «капитал» феодального, и даже шире, доиндустриального общества.

Т.е. конечно, были деревеньки, с которых кормился князь да дружина, но это именно форма кормления князя. Князь в лествичной системе попросту не мог привязаться к той или иной территории, не мог закрепить ее в собственность, даже такую условную, как феодальная. С каждой княжеской кончиной князья, его племянники и братья, а за ними дружины, мчались «володеть» новым уделом, и получали уже в новом уделе земли для кормления. И кстати далеко не везде именно земли, иногда попросту дани.

Князья Рюриковичи вообще свои сокровища собирали войной и главное, торговлею, а вовсе не с земли как феодального владения. Потому пока путь из варяг в греки был более-менее свободен, великокняжеская власть была сильна, а общий интерес в поддержании политического единства на этой практически золотоносной дороге превалировал над центробежными тенденциями, несмотря на непрекращающиеся склоки в семействе.

Но только роль пути упала, и сразу Русь распалась на уделы. Более того, и в самих уделах звон вечевых колоколов стал заглушать голоса князей.

Дело в том, что кроме князей и их дружин на Руси всегда существовала и другая власть. Власть, основанная на земле, власть боярская. Власть, корни которой лежали в дорюриковых временах, в родах и племенах древнеславянских. Власть, по большому счету гораздо более основательная, чем власть пришлых кондотьеров – князей.

В некотором смысле можно произвести парадоксальное сравнение, а именно сравнить организацию жизни восточных славян до Руси с древнегреческими или древнеиталийскими полисами. Племя (делившееся на рода) имело определенную территорию, где выстраивало один или несколько городов. Типы правления были разные. Где местный патрициат, а где князьки, но везде важнейшую роль играло народное собрание. Ну чем не Афины с Фивами, или латинские города?

Вот этот патрициат древнеславянских «полисов» и стал социальной основой боярства. Кстати, по истории древней Италии и Греции можно проследить как родовая власть, основанная на pater (princeps) gentis, т.е. главы рода трансформируется во власть, основанную на земельной собственности. Вряд ли у славян что-то принципиально отличалось.

Мы привыкли относиться к понятиям родовой старшины, родовой аристократии как к чему то крайне архаичному, тому что исчезает с появлением более-менее развитых государственных форм, но это лишь дутый стереотип. Всем нам известные Юлии (Юлий Цезарь), Юнии (Брут), Клавдии и т.д. – это именно родовая аристократия.

Князья же, сам Рюрик и его потомки, лишь ловкие кондотьеры, нанятые одним из наиболее успешных племен, полянами (несмотря на то, что те шли с севера), и закрепившиеся в этом качестве на Руси как род, в отличие от других кондотьеров, вроде Рогволода, которым закрепиться не удалось.

Ключевский утверждает, что старый родовой патрициат постепенно исчез, и сменился аристократией из княжей дружины на основе того, что некая группа, называемая в источниках как «градские старцы» постепенно исчезает со страниц летописей. Но аргумент слаб, ибо исчезновение названия вовсе не означает исчезновения самой социальной группы (скорее меняется название), даже если прямо соотнести этих «старцев» с родовой старшиной.

Я ни в коей мере не исключаю, что представители старшей дружины, нарочитой чади могли инкорпорироваться в социальный слой родовой аристократии – боярства. Но не более того! Ибо нужно помнить, у князей попросту не было достаточного земельного фонда, чтобы наделять своих ближних вотчинами. Ведь даже завоевывая то или иное племя, присоединяя это племя к киевскому государству (империи полян), князья не захватывали земельных владений, а лишь «примучивали данью». Как кормления они получали и там деревеньки, ловы и т.д., но именно как кормления, и этот дважды условный статус закрепила лествица.

Когда же торговля и мыто на торговых путях перестало приносить сверхдоходы, власть старого боярства относительно выросла, их местные, а не общерусские интересы возобладали, и империя полян распалась.

Замечу любопытный факт, на который обратил внимание Гумилев Л.Н. А именно, что войны между древнерусскими княжествами стали со временем гораздо ожесточеннее, а армии многочисленнее. Это он объясняет упадком пассионарности древнерусского этноса. Но проще объяснить дело тем, что в эпоху относительного единства дрались дружины кондотьеров – князей, а позже - армии городов-государств под руководством боярства, по определению более многочисленные.

Принципиально иначе обстояло дело с Москвой и вообще с северо-восточными землями Руси. Дело в том, что там попросту не было родового боярства! Это очень важный момент.

Земли северо-востока были колонизированы славянами уже в историческую эпоху, и колонизация была в первую очередь княжеской. Т.е. сначала князья завоевывали ту или иную территорию различных финно-угорских племен, а потом уже на княжеские земли, не племенами, а россыпью, приходили новые насельники. Поэтому вотчин (или отчин) в своем коренном понимании там быть попросту не могло.

Вообще слово «вотчина» любопытно. Оно четко утверждает происхождение владения от предков, а не как результат пожалования из рук, например, князя. Позже, когда вотчина стала скорее термином юридическим, можно уже говорить о пожаловании и иных формах приобретения, но изначально вотчина это в принципе не дача в любой форме. Так о своей земле могла говорить только родовая аристократия.

Итак, в северо-восточной Руси сложилась новая ситуация, когда вся элита кормится из княжеских рук. Москва наиболее последовательно из других северо-восточных княжеств утверждала данный принцип и возможно это и определило особенную роль Москвы. Так является служилая или иначе тягловая система.

Вся земля в великом княжестве московском по пределу принадлежала Великим князьям, и только от них, исходя из их права, землей владели конкретные бояре и помещики. Что и определило относительную сплоченность и единомыслие московской знати. Она вся была служивая.

Но когда московское княжество стало Россией, когда старые древнерусские земли вошли в состав нового царства, в социальной системе появилось два боярства. Московское служилое, и старое земское боярство. Одно генетически служилое, получающее блага от службы, заинтересованное в укреплении Великого Княжества, а потом и царства, а другое – потомки родовой аристократии, которые «сами с усами», источник власти и богатства которых лежит вне Москвы, вне царства и даже вне государственного единства.

И конфликт между этими группами (и не только группами, а идеями) проходит красной нитью через всю историю русского государства. И надо сказать, земская идеология весьма соблазнительна для любого элитария, и многих успела совратить. С точки зрения этого конфликта стоило бы рассмотреть и катаклизмы эпохи Иоанна Грозного с его опричниной и земщиной, ну да ладно, устал писать.

В общем, вывод такой. Ничего нельзя мазать ни чисто черной, ни чисто белой краской, как это сделал Холмогоров. Историческая жизнь гораздо сложнее и хая и панегириков.

Боярство имело разные интересы на разных этапах истории, даже разное по своей сути в Москве и на земщине. А я ведь дошел только до Иоанна Грозного. Дальше писать лень.

Нельзя в угоду идеологическому откровению, которое вдруг клюнуло в задницу, так упрощать историю.

@темы: Россия, Киевская Русь, мысли друзей, боярство

---

Об Иване IV Грозном часть1

Автор Смирнов В.

Странная привычка к не историзму поразила мир. Я уже об этом писал, в отношении исторической науки, но сегодня замечу о кино. Меня в свое время еще Сокуров удивил своими картинами «Молох» и «Телец».

Вот изображает он последние дни Гитлера, и что? Что из его фильмы можно понять, кроме как, что не нравится Гитлер Сокурову? Фюрер плохо выглядит, руки дрожат? Так у Обамы в подвалах Белого Дома тоже дрожали бы под грохот советской артиллерии.

Вне истории, вне Версаля, вне унижения Германии, экономического кризиса, первых побед во внутренней жизни и на поле брани Гитлера толком понять и описать нельзя. Ибо чем больше личность историческая, тем более это не личность, а фокус миллионов человеческих устремлений. Наполеон не может быть рассказан вне катаклизма Французской революции, как и Сталин вне революции Русской, вне первых пятилеток и надвигающейся Войны.


Вот и Лунгин решил снять фильму о власти как таковой, не понимая, что власти как таковой, самой по себе в реальном мире не бывает. Только в сказках, как у Толкиена, торчит извечно в Мордоре Черный Властелин.

В реальной же жизни власть это фокус устремлений множества людей. Иначе задавят «властелина» при первой же попытке репрессий. Не подчинятся ему ни армия, ни полицейские силы, взирая с недоумением. Или может кто-то думает, что на расстрел отечественного Белого Дома танки послала исключительно воля Ельцина? Как бы не так! Сам Ельцин, это совокупная воля либерального меньшинства, захватившего власть и интеллигентского безумия, это меньшинство поддержавшего.
Но как следствие, что бы говорить о власти того же Иоанна Грозного, необходимо понять, фокусом каких социальных групп он являлся, какую историческую задачу выполнял. А понять это можно, только рассматривая фигуру царя на фоне широкого исторического полотна. А уже в таком контексте уместен внимательный взгляд на личность самого Ивана, только так он может быть хоть в какой-то степени понятен.

Впрочем, цели понять Ивана Грозного, как я понял, Лунгин и не ставит. Он весь в рамках нелепой, но устойчивой традиции, объявляющей Грозного иррациональным злодеем, психопатом по душевным свойствам, не более. Я бы назвал эту традицию западнической, хотя ее в полной мере поддерживала русская историческая наука 19-го века.

Узловым элементом ее является иррациональность злодейства русских властителей, в том числе и Грозного царя. У нас сейчас часто и справедливо пишут, что террор Грозного ни в какое сравнение не шел с террором его западных коронованных современников, ни по численности жертв, ни по жестокости, но почему-то именно Грозный выставлен чудищем всех времен и народов, а вовсе не Карл IX или Генрих VIII.


Дело именно в представляемой бессмысленности царского поведения. Де и Карл, и Генрих и испанский король, все они, конечно, подданных душили, душили… но все ради прогресса, а Грозный был попросту психопатом и душил без всякой разумной цели.

Это кстати не моя мысль, вычитал в журнале то ли у Крылова, то ли у Холмогорова, но запамятовал уже.(! На самом деле вычитал у rollog2 тут, спасибо за напоминание) Как бы то ни было, а Лунгин, как видно, вложил очередной кирпичик в вышеописанное неказистое строение.

Откуда эта традиция идет, и чем поддерживается? Ну, тут понятно. Во-первых, по мнению Запада (и всей западной традиции в рамках которой в основном и трудилась русская дореволюционная историческая школа), только западные народы есть народы исторические, или как иначе можно сказать, только западные народы «двигают прогресс». Как следствие, жертвы во имя прогресса могут быть оправданы, а жертвы исторического пути иных народ – нет, потому как у иных народов нет никакого осмысленного пути.


Кроме того, под прогрессом рассматривается именно определенный, западный путь (пускай в различных формах, присущих разным западным народам). Сам запад интересуется только собой, но отечественные историки, действующие в русле той же традиции, пытаются изыскать в событиях Русской истории эти западные пути, и там где это им удается (или кажется, что удалось), объявляют эти события прогрессивными. А там где не удается, - называют просто бессмысленными проявлениями рабской русской ментальности или чем-то в этом роде.

Оно ведь понятно, если царь без всякого смысла психически блажит, кровушку льет, потому как пятка зачесалась, а подданные ему безропотно подчиняются, значит, без сомнения, тут мы наблюдаем проявление рабской натуры. Как же иначе?
И как следствие, желание порассуждать о рабской натуре русского народа блокирует любые попытки глубокого рассмотрения исторических мотив деятельности царя.

Кстати, не верьте Лунгину, что он просто о власти хотел поговорить. Хотел бы просто о власти, занялся бы своей историей, о царе Ироде нам бы рассказал. Чем не Черный Властелин?
…………………………………………………………………………………………
Ну да ладно, я ведь хотел поговорить об Иоанне Грозном и истории русского государства. Так что вернемся к Грозному царю.
Большой XVI век был переломным как для Запада, так и для России, но «параметры» этого перелома, его суть на западе и на востоке Европы были отличными. На Западе ковался новый человек, со всей его порочной силою, а на Востоке княжество московское превращалось в Царство, в русскую империю. Кстати о царстве и о Москве, как третьем Риме. Известно, что Иоанн Грозный венчался на царство, но царский титул признавался и за его дедом, Иваном III. В чем же отличие? А отличие серьезное, даже принципиальное.

Если Иван III называл себя царем в дипломатических отношениях с мелкими державами, вроде Ливонии, то Ивана IV признал царем, православным императором сам Патриарх Константинопольский и вся (не только русская) православная церковь.
«Царское имя его поминается в Церкви Соборной по всем воскресным дням, как имена прежде бывших Византийских Царей; это повелено делать во всех епархиях, где только есть митрополиты и архиереи», читаем мы в послании из Царьграда 1558 г. «Яви нам, — писал патриарх Иоаким Александрийский, — в нынешние времена нового кормителя и промыслителя о нас, доброго поборника, избранного и Богом наставляемого Ктитора святой обители сей, каков был некогда боговенчанный и равноапостольный Константин… Память твоя пребудет у нас непрестанно не только на церковном правиле, но и на трапезах с древними, бывшими прежде Царями».

И это учитывая, что «Святой царь занимает высокое положение в Церкви, но не то что другие поместные князья и государи. Цари вначале упрочили и утвердили благочестие во Вселенной; цари собирали Вселенские Соборы, они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят Божественные и священные каноны о правых догматах и благоустройстве христианской жизни, и много подвизались против ересей... На всяком месте, где только имеются христиане, имя царя поминается всеми патриархами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей и властителей... Невозможно христианам иметь Церковь и не иметь царя. Ибо царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении... и невозможно отделить их друг от друга... один только царь во Вселенной, и если некоторые другие из христиан присвоили себе имя царя, то все эти примеры суть нечто противоестественное и противозаконное» (послание патриарха Антония Великому Князю Василию Дмитриевичу).

Прошу простить за избыток цитат, но мне представляется, что иначе трудно понять значение принятия царского титула Иваном Грозным и признания этого титула всей православной церковью.

Мы сейчас анахронизируем, выставляя на первое место английское или какое другое признание западных дворов царского титула, но нужно понимать, что для русского человека эти признания, эти дворы схизматиков недорого стоили, чего нельзя сказать о признании со стороны православных церквей и в первую очередь Константинополя. Царь обосновано ощутил себя прямым, непосредственным наследником басилевсов византийских, императоров римских. И нам сейчас трудно представить, какой груз лег на его плечи, забота о спасении мира, не менее. Московский князь стал вселенским царем, единственным законным царем в мире перед ликом Господа, а русские люди в определенном, сверхъестественном смысле стали ромеями, римлянами (О «волшебном» восприятии пространства и себя самих в средние века стоит почитать у Аверинцева).
Кстати, с этой точки зрения интересна дискуссия Грозного и Курбского. Если Курбский обращался к Великому Князю московскому, то отвечал ему вселенский император, автократор (самодержец), ровня по функции равноапостольному Константину. Откуда здесь взаимопониманию взяться?

Но насколько состояние русского царства было адекватно той вселенской претензии, которую предъявлял царский титул?

Русское государство в XVI веке представляло собой небогатые, крайне недонаселенные территории. Говорят об относительном богатстве населения страны по сравнению с населением стран Западной Европы, и это так. Русский человека питался в общем лучше европейца, но нужно понимать, что этот относительно высокий уровень жизни (в те эпохи почти исключительно определявшийся типом питания) обеспечивался все той же недонаселенностью. Т.е. русский человек имел возможность дополнять свой рацион охотой и архаичным собирательством тогда, когда в Европе уже давно леса были частично сведены, а частично перешли под жесткий контроль властей и охота стала исключительно развлечением элиты.

Многочисленные войны с поляками и литвой для помещиков имели главной целью не золото, и парчи всякие c иною добычею, а мужичков пригнать. Ибо земли было немало, и службу служили с земли, только накой земля без мужика? Пригнал мужиков в закупы лет на 10-15, а там обживется мужик, будет тягло тянуть и уже и не уйдет никуда.
Несколько позже, в результате войны с поляками 1654 – 1667 гг. население Беларуси по мнению некоторых белорусских историков сократилось вдвое. Цифра, конечно, весьма преувеличена, но сокращение было солидным. И причиной того был не какой-то геноцид, а угон крестьян на московские земли.

Но эта самая недонаселенность определяла относительную военную слабость русского государства. Что бы обеспечить достаточную оборону по всем направлениям, русским приходилось постоянно поддерживать чрезвычайно высокий уровень мобилизационного напряжения по сравнению с соседними странами. Если в той же Европе любой военный поход был особым, весьма дорогостоящим предприятием, к которому страна готовилась, влезала в долги, а часто и оканчивала войну безрезультатно за отсутствием средств (о стоимости военных действие в те времена в Европе смотрите у П. Шоню «Цивилизация классической Европы»), при сравнительно невысокой численности армий, то русским каждый год (!!!) приходилось на все лето, с весны до осени, выставлять полноценную армию на степные границы. Несмотря на эти предосторожности в первую треть XVI века татарам, и в первую очередь казанским, удалось осуществить почти полсотни набегов на русские земли.

А ведь я еще не считаю перманентной войны с Речью Посполитой на западе, войны, периодически затихавшей в результате перемирий, но скоро разгоравшейся вновь. Когда я говорю об относительно слабости России в военном смысле, я имею в виду слабость т.с. потенциальную. Россия практически не имела резервов, используя почти все наличные ресурсы и тем попала в замкнутый круг. Чрезмерное мобилизационное напряжение не давало возможности обратить внимание на внутренние реформы, которые уже назрели с превращением московского княжества в русское царство, но и во внешних отношениях ситуация была не менее сложной. Татарская война на юге не давала возможности сконцентрироваться на западном направлении, и в свою очередь постоянные войны на западе не позволяли отвлечься на кардинальное решение татарской проблемы.

Кстати, хочу заметить, что сама византийская доктрина императорской власти как бы не требовала фактического внешнеполитического могущества от империи: «И если, по Божию попущению, язычники окружили владения и земли царя, все же до настоящего дня царь получает то же самое поставление от Церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем…», цитирую из вышеуказанного письма князю Василию. Но это вынужденное положение и не зря кричали византийцы повенчанному на царство императору «Ты побеждаешь!».

продолжение следует...
2009

@темы: кино, Россия, Толкин, Иван Грозный, Курбский, мысли друзей

---

Об истории

Автор Смирнов В.

Читая современные обзорные работы западных авторов по истории средних веков и древней истории, наблюдаю удивительную вещь. Куда-то исчезли работы по истории в традиционном понимании, а именно истории событий. Заглянем в 30-е, 60-е годы XX – го века, и там все нормально. Описывается последовательность событий, и предлагается объяснение этой последовательности. Например, Томпсон рассказывает о Великом переселении народов, описывает странствия вестготов, пишет об их поселении в Аквитании, предлагает объяснения, почему именно тогда и почему в Аквитании и т.д. и т.п. Естественно историк описывает историю в личностях. Походы короля Валии, его отношения с императорским правительством Гонория, его наследники и т.п.

Сегодня подобных работ стало исчезающее мало, а набирает вес другая история, которую я бы назвал исторической культурологией. В ней последовательность событий, деяния исторических лиц описаны мимоходом, практически намеками и ссылками, а содержание трудов заключается в описании мира повседневности (на основе археологических и письменных источников). В одной главе говориться, как, например, те же вестготы пахали и какие дома строили, в другой главе рассказывается об их праздниках и богах и т.д.

Я вовсе не утверждаю, что такой подход не имеет права на существование. Мир повседневности – тема весьма интересная, что блестяще доказал основатель этого подхода, Фернан Бродель. Другое дело, вызывает подозрение чрезмерное распространение подобных взглядов на сущность истории.

Из истории выносится история деяний, история подвигов, катастроф, благих и дурных примеров. Из истории убирается историософия, которая всегда, в явном или не явном виде присутствует в работах традиционных историков, описывающих события.

Я полагаю, что эти процессы не случайны.
Современная идеология Запада отказывается от рассмотрения современной эпохи как эпохи исторической, что значит исторически временной, имеющей свое начало и свой конец. Ценности современного Запада утверждаются как общечеловеческие, как венец развития человеческого разума и духа. Запад провозглашает конец истории. Забавно, что сам рупор этой идеи, Фукуяма, вроде как от нее отказался, но это не важно. Важно то, что подобные убеждения стали частью неявных, но фундаментальных убеждений массового человека Запада, стереотипным воззрением обывателя. Почему то это называют постмодернизом, хотя в подобных взглядах ничего нового нет. Как писал Гумилев о древних русичах конца 12-го века: «Людям подобных фаз этногенеза всегда кажется, что они подошли к порогу счастья, что они около завершения развития, которое в XIX в. стали называть прогрессом. И в какой-то мере это правильно. Если понимать под прогрессом движение вперед по ходу времени, то после вечерней зари наступают голубые сумерки, а за ними надвигается черная ночь. Однако эта последняя фаза современниками из виду упускается, вероятно, по причинам эмоциональным. Древние русичи исключением не были. Им, как римлянам эпохи Каракаллы, византийцам - современникам Исаака Ангела, китайцам династии Южная Сун и древним персам, благоденствовавшим в империи Ахеменидов, представлялось, что "украсно украшенная" Русская земля будет процветать до скончания мира, причем для поддержания этого благополучия от обитателей ее не потребуется никаких усилий».

Я не буду волховать о скорой гибели Запада. Дело не в этом (хотя все живое рождается, живет и умирает). Я обращаю внимание на то, что человек Запада стал воспитываться как человек неисторичный. Вот советский человек был человеком историчным, т.е. полагал себя живущим в истории, в обществе, которое сложилось в результате определенного пути, и это путь будет продолжаться, в неведомое завтра. Соответственно исторические изменения, катаклизмы были, в общем, ожидаемы советским историческим человеком. Он с готовностью принимал их и даже активно учувствовал, чувствуя себя оседлавшим историческую волну. Как тут не вспомнить лихорадочное, какое-то отчаянное веселье, охватившее людей в годы перестройки и реформ. С реформами соглашались не по причинам разумным, а скорее эмоционально, завороженные грандиозностью катастрофы, своим участием в событиях исторического масштаба.

Тем более актуально для запада воспитывать из обывателя человека неисторического, исторических событий не желающего и не ожидающего. Такой человек по большому счету пассивен, ему не навязать изменений. Более того, он воспринимает любые существенные изменения, как покушение на идеальный порядок. Этот-то обыватель и является целью любых элит, заинтересованных в сохранении status quo. Целью и средством для удержания этого самого status quo.

Для воспитания подобного самодовольно дремлющего обывателя требуется не так уж много. Нужно просто удалить его из истории, а историю удалить из него. Н е надо обывателю знать о естественности рождения и смерти, о том, что всякие ценности и святыни в иные эпоху видятся смешными и нелепыми, а, следовательно, и современные (общечеловеческие и вечные) ценности будут нелепицей для потомков. Что благо любого социального уклада относительно, и что история двигается деяниями и свершениями через жертвы и катастрофы. Взгляд на любое историческое событие концентрируется на издержках этого события, а далее следует вывод о бессмысленности деяния по сравнению с гибелью xxx человек. Походы Александра – гибель xxx человек, походы Цезаря массовые страдания и гибель людей. Точно так же рассуждают о Наполеоне, герцоге Альба и мн. др. Если же вспомнить о неевропейских исторических деятелях, то тут уж и вовсе все кроваво и совершенно бессмысленно. Ибо, по мнению Запада, история незапада есть история неисторических народов, а, следовательно, образования империй, деяния владык там вообще не имеют смысла, кроме пролития рек крови. История того же Востока для западного обывателя представляется картиной Верещагина «Апофеоз войны», не более. Тут ведь очень легко спекулировать. Обывателя пугают большие величины и количество жертв обычно раздувается сверх меры, а поскольку для самого обывателя его собственная жизнь представляется высочайшей ценностью всех времен и народов, несчастный дрожит от ужаса, представляя эти гекатомбы. Бедняга переворачивает странички исторической книги и видит, что через пару страничек империя, воздвигнутая такими трудами и жертвами, склоняется в упадок. И его точит мысль, зачем же гибли люди? Мы бы могли посюсюкать над «гуманностью» обывателя, но не будем, ибо мы понимаем, что люди вообще смертны, и смертность (близкая смерть) естественное состоянии человека. Мы понимаем, что любой другой путь, по которому пошла бы история, привел бы к не меньшим жертвам и страданиям, а может и большим. В отличие от обывателя мы знаем (он в это не верит), что умрем, скорее всего в страданиях, и единственно на что мы можем надеяться, это оставить хоть что-то после себя. Пускай это будет хоть текст в исторической книжке на несколько страничек.

Но вернемся к обывательским взглядам.

Подобное мировоззрение саму мысль о естественности жертв на историческом пути представляет греховной. Оттуда и горестный плачь о жертвах на пути модернизации России первой половины XX – го века. Сколько бы не объясняли на пальцах безвыходность исторической ситуации, закономерность последовательных шагов в той исторической обстановке (я говорю об эпохе Сталина), западный, или усвоивший западное мировоззрение обыватель все равно будет возвращаться к «невинным жертвам».

Кстати, с невинными жертвами есть любопытный парадокс. Жертвы наличного социального порядка невинными не считаются. Они виновны в том, что не приспособились, не поняли благостей «цивилизованного» общества, и их не то что не жалеют, а проявляют по отношению к ним самый пещерный социал-дарвинизм.

Воспитанием именно такого обывателя и занимается новый исторический подход. Как бы история и есть, ибо рассказывает же, как варили кашу наши предки и как они запрягали лошадей. Но ее и нет, ибо любые свершения если и вспоминаются, так только с брезгливой жалостью по отношению к «невинным жертвам» и злобным непониманием по отношению к водителям исторического движения, великим личностям истории.

Но беда в том, что в конце концов каждый получит по вере его, и у общества обывателей, поверивших в конец истории, истории на самом деле не будет. История будет только у тех, кто живет в ней, кто готов к ней и кто желает ее.

Вот так.
2009

@темы: история, мысли друзей, номинализм

---

Такой вот разговор

Автор edelberte

В. О. Ключевский сравнил переписку Ивана Грозного с князем Курбским с разговором двух глухих: "Каждый из них твердит свое и плохо слушает противника."
И в самом деле, тут, по-моему, очень интересна психология спорящих. Поэтому я не буду сверх необходимого задерживаться на исторических подробностях, выделю то, что представляется мне существенным именно с психологической точки зрения.

Сбежавший от царской опалы во враждебную России Литву и ставший литовским воеводой князь написал Иоанну свое Первое послание, которое А.К. Толстой перевел почти дословно:
"Царю, прославляему древле от всех,
Но тонущу в сквернах обильных.
Ответствуй, безумный, каких ради грех
Побил еси добрых и сильных?
Не ими ли в злую годину войны
Без счета твердыни врагов сражены,
Не их ли ты мужеством славен,
И кто им бысть верностью равен?
И аз, иже кровь в непрестанных боях
За тя, аки воду, лиях и лиях,
С тобой пред Судьею предстану," -
Так Курбский писал Иоанну.

Курбский взял на себя роль представителя и адвоката той группы боярства, которая именовалась избранной радой. На этот очень узкий круг молодой государь опирался в первые годы своего царствования. Как это часто бывает, приближенные попытались стать коллективным царем, в результате чего и попали, мягко говоря, в немилость.

Письмо Курбского - об этой самой немилости. Трудно сказать, рассчитывал ли Курбский на ответ. Ему, видимо, важнее было высказать претензии, обозначить правоту, в которой он не сомневался.

Тут надо еще иметь в виду вот что. Существуют довольно серьезные данные, говорящие за то, что письма такого рода, в том числе и письма Курбского, широко распространялись в списках, а следовательно, могли быть ориентированы не только и не столько на прямого адресата, сколько на читающую русскую публику.

Иван ответил. Почему - на этот счет существует много предположений. "Волнуемый гневом и внутренним беспокойством совести..." (Карамзин)

Вот последнее мне представляется сомнительным. Волнуемые этим самым занимаются самооправданиями, а чаще - переходят в ответное нападение, но строго по заявленным вопросам. А чем ответил Иоанн? Развернутым письмом, настоящей теоретической работой, почти монографией. Начав с исторического обзора библейских и византийских корней царской власти, он выстраивал идеологию единого самодержавного государства, в котором исключались бы нестроения, вызванные боярскими смутами. Опирался он при этом на сформировавшееся уже к тому времени представление о России как единственной стране, сохранившей правую веру. Именно поэтому, объяснял он Курбскому, неподчинение бояр государю, попытки их вести политику в своих интересах есть измена.

На нападки Курбского он тоже вроде бы отвечал, не поленился, но именно "вроде бы". Исходя из заявленных теоретических положений, царь обличал боярство как носителей опасного для государства группового интереса.

Примечательно, что перечисляя "вины" боярства и говоря при этом "вы", Грозный упоминает не только то, в чем он видит прегрешения поколения Курбского, но и проступки предыдущего поколения бояр, и даже библейские примеры предательства и своекорыстия родовитых царских приближенных. Вывод очевиден: перед нами не ответ обиженного или оправдания обидчика, а обобщающий аналитический текст, программа прекращения "нестроения и междуусобных браней".

И многозначительный вывод (за несколько месяцев до опричнины): "...а з Божиею помощию имеем у собе воевод множество и опричь вас, изменников." (Замечено Я.С. Лурье).

Чем же отвечает на это Курбский в своем Втором послании? Да все тем же. Обижаешь, мол, княжат... Нехорошо с нами обошелся...

Если Иоанн рассчитывал "обкатать" свои выводы на возражениях оппонента, то тут он крупно промахнулся. Вопросы государственного строительства, стабильности, блага всех подданных, которое Грозный объявлял своей основной целью, князя не занимали ни в малейшей степени - он на них никак не реагировал, просто в упор не видел. Весь смысл происходящего для него заключался в интересах его социальной группы - и ими же и исчерпывался.

Это и в самом деле был разговор двух глухих, в том смысле,что то, что представляло основную ценность для одного из собеседников, было малозначительно для другого.

Сразу скажу, чтобы лишних слов не разводить, - и в третьем письме Курбского все то же самое: мы такие хорошие, а ты с ними так плохо и поэтому неправ... Тем более, что во Втором своем послании Иван Васильевич особо напрягаться уже не стал. Письмо коротенькое, и его общий смысл: под сенью креста животворящего и без вас, иуд, прекрасно обходимся. Вот так вот.

На мой взгляд, эта древнерусская переписка прямо-таки архетипична. Во всех наших спорах с либералами, диссидентами и прочей подобной публикой неизменно проступает все та же схема. Особенно это наглядно в спорах о Сталине и сталинской эпохе. Мы им - о реальной угрозе самому существованию страны, с которой приходилось справляться, о жизнях миллионов, о перспективах будущих поколений... А они нам: "Мейерхольда погубили...", "Вся интеллигенция жила в страхе...", "Прадедушку моего репрессировали..." Только их круг представляет для них ценность и интерес, за пределами этого круга, этой референтной группы нет никого и ничего. Страна, народ, будущее этого народа - это все неважно и несущественно, важно - чтобы все было в порядке со своими...

Они нас не слышат. Бессмысленный разговор, разговор с глухими.

@темы: Иван Грозный, Курбский, Сталин, мысли друзей