О гностицизме

Автор edelberte

Неизменно точный в наблюдениях френд выделил основное в обильных бормотаниях либеральной старушки: "Что касается тюрьмы Абу ГРей, то там не сидят поэты, инженеры, врачи и люди типа русского талантливого мученика писателя Варлаама Харламова.(Почитайте его книги, познакомьтесь с его творчеством!!!)".

Милая такая, эльфозная старушка, а то, что она Кургиняну чего-то не того желает, - так это дело житейское. Мало ли, в конце концов, чего читатель ей в ответ мысленно пожелает... Может, и вовсе диареи.

Правда-правда - не стоит особенно ополчаться на тех, кому не нравится Кургинян, Моцарт или Достоевский. А вдруг у человека в детстве учитель математики был злющий, двойки ставил - и точь-в-точь походил на Кургиняна. Или со вкусом проблемы.

Но вот бабушка проговорилась, сформулировала свою основную идею - и места для благодушия не остается.

Оказывается, есть люди и люди.

Одних, что бы они ни совершили, сажать в тюрьму нельзя, это преступление и ужас, а других - запросто. И даже пытать. И даже в чужой стране. И виновность-невиновность здесь, оказывается, совершенно не при чем. Сказано же: "поэты, инженеры, врачи и люди типа русского талантливого мученика". А вовсе не "невинные". Известно же - в отношении "талантливых" вопрос о виновности может ставить только нерукопожатное быдло. Сколько раз мы это слышали: "Она поэт, ее нельзя судить!", "Нельзя допустить суда над журналистом!" И даже - по радио! - совсем восхитительное: "Платона Лебедева поместили в камеру, где содержатся пятьдесят человек!" Ужас-ужас. Для Платона, значит, ужас, а для остальных сорока девяти - в самый раз.

И все становится ясно. Перед нами не просто бабушка-старушка с соответствующими возрасту изменениями в коре головного мозга. Перед нами - либерал.

О чем бы либералы не заговорили, это - есть люди и люди - звучит у них всегда. Не страшно, если неприспособившиеся к рынку вымрут, - они ведь неприспособившиеся... Нельзя позволять голосовать быдлу, которое проголосует за что-нибудь не то... Мальчиков на Манежке надо было безжалостно отстреливать - это гопота... И так далее.

И это не просто родовое пятно, маркер идеологии - это ее основа, которая гораздо глубже, древнее и серьезней любых сиюминутных идеологических масок: экономический либерализм, неолиберализм, неоконсерватизм... Но чтобы это отчетливо увидеть, придется немного отступить.

Ничто не возникает на пустом месте, все рождается из чего-то. Любая устойчивая идея имеет генезис, развитие и основу - опирается на какую-либо традицию. Конкретное наполнение меняется в зависимости от эпохи со всеми ее сиюминутными запросами, но основа - структура, матрица, этакий скелетик идеи или, если угодно, бланк, который заполняется разными чернилами и разными словами, но остается все тем же бланком, - сохраняется в случае преемственности всегда.

Есть одна такая очень древняя зараза, постоянно выпускающая все новые и новые ядовитые побеги. Никогда ничего хорошего на этих побегах не вызревало, всегда - злоба, угнетение и бездушие; в самом - не то что лучшем, но - растянутом случае, случае капитализма - изощренное угнетение, и самое худшее еще впереди, это я вам гарантирую.

Имя этой заразе - гностицизм.

Даю слово В. Соловьеву, который сам был не чужд, но описал полно и четко: "Г. характеризуется непримиримым разделением между Божеством и миром, между образующими началами самого мира, наконец между составными частями в человеке и человечестве." (рекомендую прочитать полностью, статья небольшая).

Итак, следуя Соловьеву, выделим основные признаки, структуру гностических учений.

1. Отправное положение. Мир - случайный набор разнородных элементов, лишенный цельности и высшего смысла. Цельности и смысла лишено и все, что в нем возникает. Соответственно, холистический подход исключается. "Родина", "цивилизация", "культура" - иллюзорные понятия, придуманные для чьей-то выгоды.

2. Мир начисто лишен духовного начала и способности изменяться к лучшему. "Ничто из низшего в мире не возвышается, ничто темное не просветляется, плотское и душевное не одухотворяется." Те искорки духа, которые в него попадают, ничего в нем не способны осветить и изменить; их дело - самим сохраниться.

3. "Цель мирового процесса и истинное благо всех существ состоит в том, чтобы каждое знало исключительно только себя и свою сферу, без всякого помышления и понятия о чем-нибудь высшем."

4. Отрицание единства человечества. Люди изначально и необратимо делятся на три (по сути - две) принципиально разные группы: высшие ("духовные") и низшие ("телесные"). Вот это, можно сказать, маркер. Там, где вы встречаетесь с подобным - ищите гностические корни. (Помните? "Человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причем меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую; ... далеко не каждый Гомо сапиенс пригоден для такого превращения."(с) Вот-вот.)

Посмотрев внимательно на эти четыре пункта, мы видим, что никакой теологии как необходимого элемента эта структура, собственно, и не требует: в соответствии с ней может быть построена и вполне секулярная идеология. Оно и понятно: Божество известных нам древних гностиков никак не связано с земной жизнью, а значит, его можно не принимать в расчет. Или, если взгляды эпохи этого требуют, можно и теологию подогнать.

Первой последовательно гностической идеологией Нового времени был кальвинизм; в большей или меньшей степени это относится и ко всем протестантским течениям, ставшим основой капитализма. И не приходится удивляться, что идейным наследником протестантизма стал воинствующе-атеистической западный либерализм: Бог, у которого в отношении людей все заранее решено и который ничего не меняет - это мертвый бог, его вполне можно выкинуть из схемы. Секуляризм был запрограммирован изначально.

Кальвином был внесен поверхностный, но очень существенный для дальнейшего элемент: он связал избранность с богатством. Тут можно говорить о влиянии других не менее древних и не менее отвратительных культов. При этом, что характерно, требование аскезы по отношению к "избранным" осталось на месте. Впоследствии, в разных течениях либерализма эти элементы ("духовности" как основания избранности, богатства как признака избранности, признания или непризнания необходимости для "избранных" аскезы) варьировались в разных сочетаниях. Но индивидуализм (см.пп. 1-3 схемы) всегда оставался основой.

Немецкий нацизм, унаследовав от кальвинизма идею принципиального разделения людей на разряды, дал ей другое объяснение - расовое. Кургинян, кстати, считает нацизм последовательно гностическим учением. Тут бы я поспорила. Нацизм отвергает индивидуализм; идея случайности и бессмысленности сочетания элементов, составляющих мир, ему чужда. Чужда и мысль о принципиальной неизменяемости мира к лучшему. Нацизм проповедовал единство и стремление к идеалу - в своем, уродливом понимании, конечно, но тем не менее. Я бы отнесла его к числу эклектичных учений со значительными гностическими заимствованиями. Таких Новое и Новейшее время знает много.

Если нечто имеет скелет гиены, пахнет как гиена и оставляет гиений кал - есть все основания считать, что это гиена и есть, даже если она выкрашена в голубое с намалеванными ромашками. Западный либерализм - законченное гностическое учение; думаю, здесь даже не надо ничего доказывать и иллюстрировать: все очевидно. И всякого рода деления на "избранных" и "быдло" будут в нем вылезать всегда, с необходимостью. И, по мере развития, - во все более и более жестокой форме. Полагаю, у него будут (и уже намечаются) идейные преемники - еще более жестокие. Пока мы эту заразу не выжжем на корню.

И если, когда я писала о манихействе, меня спрашивали: "А что здесь плохого?" - и приходилось объяснять, то здесь ничего объяснять не надо. Чудовищная картинка не изменяемого к лучшему мира, в котором "быдло" не учат и не развивают, а все глубже закапывают вглубь "чисто телесного" существования, говорит сама за себя.

А теперь совершим обратный путь - от глашатаев "индивидуальной свободы" через протестантизм и давшие ему начало гностические ереси Возрождения - к тем мрачным глубинам прошлого, откуда все это выползло. Эллинистические гностики и иудейские оккультисты I века нашей эры едва ли были первыми. И те, и другие ссылались на древность своей традиции. Тем не менее, ни один устойчивый, жизнеспособный культ древности не носит явных гностических черт - ученые не могут сойтись ни на одной версии. Если корни были (а они наверняка были - из ничего, на пустом месте развитое, практически законченное учение взяться не может!), то они прячутся во мраке тайных, темных, еретических по отношению к любой религии культов.

@темы: гностики, Кальвин, Невидимая Церковь, манихеи, протестантство

---

Из переписки

Автор Истинный Учитель Истины

Вчера Истинный Учитель Истины (то есть я) получил несколько необычное для наших широт письмо. Его прислал мне коллега -- эльф, живущий в параллельном нам измерении, в эльфийском мегаполисе с двенадцатисложным названием. Содержание письма показалось мне настолько интересным, что я решил ознакомить с ним уважаемых Читателей этого Журнала. (Перевод с нуменорского -- мой):

"Дорогой коллега!

Простите за то, что медлил с ответом. Получив Ваше письмо, я глубоко задумался и решил не отзываться раньше, чем смогу верно сформулировать свои эмоции. К счастью, я почти сразу вспомнил, что Вы иначе воспринимаете время. Надеюсь, за те несколько лет, что я раздумывал, Вы еще не померли.

Спрашивая об укладе жизни в Лилануроналиденандродрандрите, Вы заинтересовались в первую очередь социально-психологической проблематикой и сделали несколько предположений. Что ж, должен признать: по большей части Вы высказали верные догадки.

Начну с конца: да, у эльфийской молодёжи в последние тысячелетия действительно неистовой популярностью пользуются произведения в жанре фэнтези. Моя нынешняя супруга, к примеру, не только заставила этой макулатурой половину книжных полок в доме, но и регулярно ездит на ролевые игры. Играют они, разумеется, в мифических существ, в особенности в людей. У моей Алиэндели, к примеру, ролевое имя "Алёшка".

Анализируя причины этого "человечьего бума", я пришёл к выводу, что он по сути является пассивным бунтом, побегом от скучной офисной действительности. Представить себе хоть ненадолго, что ты -- не забитое существо в кубикле, обреченное многие века подряд безропотно вкалывать и с почтением смотреть на одну и ту же бессмертную рожу начальника. Почувствовать себя физически могучим, удивительно эфемерным (какая-то сотня лет!) и потому живущим на полную катушку, ничего не боящимся существом! Вот ощущение, которое манит юных и даже не очень юных эльфов. Они мечтают хоть ненадолго отрешиться от реальности, в которой проплаты по ипотеке расписаны на ближайший геологический период, поэтому никому из вышестоящего менеджмента на работе слова поперёк не скажи -- он же всё запомнит и забудет не раньше эры Стрельца.

Кстати о кредитовании. Вы интересовались, каким образом мы выплачиваем лизинги за коней по двести-триста лет, если кони столько не живут? Верно, но в ответ позволю себе предположить, что и у вас не все товары доживают до момента, когда за них уплачен последний взнос.

Вернёмся к формам эскапизма. Прежде, когда мы много воевали и гибли, проблема "стресса вечности" не стояла так остро. Ныне же этот стресс оказывает на общество самое разрушительное воздействие. К примеру, практически исчез прежний крепкий институт семьи. Сегодня пары, соединившиеся еще в триасе, распадаются одна за другой: мужчины и женщины "убегают из плена вечности" в случайные связи, чтобы почувствовать, что хоть что-то в этом мире скоротечно. "А то кажется, что жизнь вообще не проходит, а торчит на месте", объясняют они своё поведение.

Той же погоней за "чем-то Лучшим, Чистым и Светлым" я объясняю и навязчивое желание быть людьми. Хоть на полгодика, в выстроенном наспех из кипариса условном "Омске" или "Самарканде", получить возможность отвечать на обиду; не молчать при виде несправедливости; убивать злодеев и умирать за правое дело, пусть понарошку; плевать на лизинги и карьеру, требующую ангельского терпения и адского умения прогибаться (потому что никуда ты от этих сволочей не денешься, они же будут с тобой вечно, если только не попадут под дракона).
В погоне за этой человечностью юноши и девушки в возрасте от ста до трехсот пятидесяти тысяч лет и выстругивают из слоновой кости "автоматы", приматывают изолентой к жезлам светящиеся кристаллы и называют это "электрическими фонариками", мастерят мифриловые каски и так далее.

Они же делают кассу фильмам, переносящим их из наших унылых лесов в сверкающие человеческие города. На последнюю картину такого рода, "Партбилет Судьбы", жена таскала меня семнадцать раз. Я не знаю, сколько денег и магии было вбухано в изображение взрывов во время Сталинградской битвы, но боюсь, что они отбили бюджет за мой счёт...

У нас, разумеется, много других проблем -- но их я детально опишу чуть позже. Мне нужно лет 15-20 на то, чтобы собраться с мыслями.

А вообще отрадно знать, коллега, что Ваш мир действительно существует. И как знать? Возможно, еще при Вашей жизни мы найдем способ не просто обмениваться письмами, но и увидеться.

Я действительно с огромным нетерпением и большой надеждой жду дня, когда увижу Ваш мир -- мир людей, где нет ни драконов с их чудовищной вонью и ядовитыми отходами; ни забитых клерков, от страха испортить себе вечность не смеющих сказать слово правды; ни предательства любимых.

Мир, в котором каждый помнит, что он живёт удивительно короткую жизнь, что обречен на смерть -- и потому никого не боится и не разменивает свои бесценные столе годы, дни и часы на разную чушь.

В надежде на скорый ответ,

Искренне ваш

Элмир Лаонирит.

Обратный адрес:

Нуменор, г. Лилануроналиденандродрандрит, Третья улица Целителей, дуб 2/51.

@темы: мысли друзей, ИУИ

---

ФБР как Рыцари Круглого Стола

Артуровские мотивы в "Твин Пикс"

Я скажу несколько слов о втором сезоне, который начинается с появление Уиндома Эрла. Это бывший агент ФБР, учитель Купера, намного его превосходящий по уму и профессионализму. Купер влюбился в его жену, после чего Уиндом Эрл убил её и стал творить злые дела.

Это первая очевидная параллель с Артуровским циклом, Купер-Ланселот. Ланселот Озёрный один из центральных персонажей эпоса, рыцарь и герой, непобедимый и великолепный, но традиционно Первым Рыцарем считается король Артур. Артур идеал Ланселота, и только в одном Ланселот предал своего сюзерена – похитил сердце его супруги, что в точности повторяется в сериале. Но далее Артур не умирает, а обращается ко злу. Можно сказать, добрый Артур всё же умер, как и в средневековом эпосе. Злой же Артур по прежнему Первый Рыцарь, но теперь в злых делах, и в конце концов он забирает себе Королеву (Мисс Твин-Пикс). В Чёрном вигваме Эни и Кэролайн имеют один голос и одно лицо, превращаются друг в друга и говорят с Купером вперемешку о прошлом и настоящем, подтверждая тем самым, что это по сути один персонаж – Королева.

Заметив параллель Купер-Ланселот, можно увидеть и другие детали. Купер – агент ФБР, но он не просто расследует преступления как детектив, он борется со злом и несправедливостью, как настоящий рыцарь. ФБР у нас получается аналогом братства рыцарей Круглого Стола. Есть в фильме ещё и засекреченная организация, это сотрудники проекта ”Голубая книга”, которые ищут Белый Вигвам – вспомним рыцарей, искавших Святой Грааль. Обе цели явно аналогичны, это мистические предметы, дающие огромную, небывалую силу творить добро.

То, что Купер не попал в Белый Вигвам, подтверждает наше предположение – Ланселот тоже не нашёл Грааль, при всей своей безупречности. Грешная любовь к королеве помешала этому, его душа не была чиста.

Мотив чистоты заставляет вспомнить ещё одного известного рыцаря, Персиваля. Он тоже искал Грааль, и тоже отличался моральной стойкостью, которую Купер не раз демонстрирует в отношениях с Одри Хорн. И именно у Персиваля попросили душу в обмен на жизнь прекрасной дамы, как это произошло и с Купером. Как должен отвечать истинный рыцарь? Истинный рыцарь должен отвечать: “Лучше этой даме умереть, чем мне лишиться своей души.” Купер же согласился и спас девушку страшной ценой, последние кадры фильма не скоро забудешь.

Все эти догадки и намеки подтверждаются в последней серии, где Купер прямо упоминает Артура в связи с тем, что Чёрным вигвам находится в Гластонберийской роще (а король Артур похоронен в Гластонберри). Потому я и думаю, что этот фильм можно было бы много продолжать. В конце концов Грааль нашёл юный Галахад, племянник Ланселота. Может быть, к этому относятся слова Лоры о встрече через 25 лет и вообще эта деталь сна?

“Твин Пикс” давно и заслуженно получил славу умного и необычайно насыщенного аллюзиями фильма. Каждая деталь есть элемент головоломки и кончик нити, которую стоит распутать. Артуровская линия лишь ещё одно тому подтверждение.

@темы: Артур, Мэлори, Грааль, Твин Пикс

---

Дэсо ното

Автор schwalbeman

После неоднократных рекомендаций одного из виднейших сетевых философов не посмотреть анимэ-сериал «Тетрадь смерти» было решительно невозможно. Я и посмотрел. Похоже, для меня это в некотором роде утрата невинности боевое крещение: я до сих пор смотрел у японских мультипликаторов только полнометражки. Ну да всё случается когда-нибудь в первый раз.

Сюжет «Тетради» хорошо знаком каждому выпускнику советско-российской средней школы. Подросток, которого мы условно будем называть Родион Раскольников, оказывается в поле зрения инфернальных сил и получает от них магический артефакт, позволяющий укладывать старух-процентщиц штабелями, ту самую Тетрадь. В отличие от русского Раскольникова, японский не мучает себя терзаниями и угрызениями, а в целях улучшения нравов во всём мире сразу же приступает к традиционному азиатскому массакру. Но на пути Родиона встаёт исполненный очей (и мозгов) Порфирий Петрович, такой же подросток, только ещё яойнее. Давить на совесть японскому сверхчеловеку невозможно: вместо совести в тех местах культивируется чувство собственного достоинства и боязнь потерять лицо. Поэтому Порфирий Петрович разыгрывает блистательную и рискованную многоходовку с целью вывести студента-бунтаря на чистую воду агатокристиевскими методами, без какой-либо достоевщины. В зависимости от того, смотрите вы мультик или версию с живыми актёрами, ему это либо удастся, либо не удастся (спойлер).

Собственно, наш виднейший сетевой философ довольно уже пропел хвалы и скучающим демонам, подсевшим на яблоки, и диалектике свой-чужой в ситуации коллективного расследования убийств с участием самого убийцы. Я хочу остановиться ещё на двух моментах, зацепивших моё внимание.

В среде православных (и не только) мистиков можно приобщиться к занятному учению о том, что есть одна единственная вещь, в области которой Бог согласен с диаволом: не являть незримого присутствия (Присутствия) неверующим. Господь скрывает своё существование от людей, дабы сделать более свободным их моральный выбор (ибо созерцая Бога, невозможно не убояться греха и не обратиться к добродетели). Сатана, в свою очередь, тоже не дурак: понимает, что увидев его, страшного и отвратительного, обыватель тут же начнет молиться, поститься и слушать только самые лучшие радиостанции. И вот что мы видим в японском мультике: широкий круг людей, современных цивилизованных людей, получает достоверное свидетельство существования демонов и посмертной жизни (бес-жизнесос Рюк говорит что-то о «ни в рай, ни в ад теперь не попадёшь, окаянный»). При этом ни у одного героя не возникает мысли о том, что с точки зрения открывшихся перспектив, многое в жизни подлежит, как минимум, переоценке. Может быть, нет большого смысла в безудержном зарабатывании лёгких денег (речь идет о получившем Тетрадь сотруднике крупной корпорации; в фильме этот персонаж отсутствует). Может быть, бессмысленно участвовать в дурацких шоу и рекламировать ерунду на телевидении (Миса, подруга главного героя)? Подумать о карме? Таких мыслей не возникает. Это, разумеется, ни в коем случае не ошибка создателей сериала. Противоречие между традиционным мировоззрением и научно-технической революцией есть феномен, специфический для западной культуры, причем только для западно-христианской. Причины феномена я попытался описать здесь. Японцы в данном вопросе ближе к русским (у которых легко возникают концепты вроде «атомного православия», до сих пор не подвергнутого адекватному анализу с точки зрения психологии коллективного бессознательного). Для японского технократа появление ангелов и демонов не привносит никакой новой информации: прогресс в Японии не выполнял функции вытеснения традиционной системы ценностей в подсознание. Никакие психологические конфликты между наукой и религией, современностью и традицией на Востоке невозможны. Не потому что Восток такой мудрый, а потому что он перенял современность с простыми и понятными прагматическими целями, а не для исцеления от коллективного невротического расстройства Долгого Шестнадцатого века.

Ну и второе замечание, из разряда вечнозелёных. Вселенная «Тетради смерти» устроена привычным нам трёхслойным образом. Я уж не знаю, отрефлексировали ли этот факт сами сценаристы – но я рад немного им подсобить. Итак, есть Срединный мир, мир людей. В «Тетради смерти» это Япония. До самой смерти одного из главных героев действие происходит именно здесь (исключения делаются для коротких пролога и интерлюдий в мире смерти). Есть Нижний мир, мир смерти. Мультипликаторы полагают его, наоборот, верхним, но нам проще будет, оставаясь в рамках своих привычек, воображать Нижний мир хтоническим, упрятанным в плотные слои земли. Нижний мир напоминает свалку, в нём произрастают пепельно-серые горькие яблоки... ничего небесного. Живут здесь мишкигамми шинигами Демоны Смерти, скучающие жизнесосущие твари. И есть, наконец, мир ангелов, Верхний мир. В качестве такового выступают Соединённые Штаты этой благословенной Америки. Ангелы суть агенты ФБР и некоторых других специальных американских служб. Собственно говоря, «Тетрадь» повествует от конфликте этих двух миров в душах и сердцах жителей Срединного Мира. Провокаторы-демоны снабжают идейно нестойкого абитуриента кольцом всевластья Универсальной Киянкой, а ангелы стараются обладателя Киянки найти и обезвредить. «Твин Пикс», в котором фэбээровцы выступают всего лишь артуровскими рыцарями, нервно курит в сторонке; Д. Линч гуглит в интернетах способы безболезненного сэппуку. Замечательно, что Порфирий Петрович, он же детектив L, являет собой чудесную амфибию двух миров, Верхнего и Среднего (ср. толкиновский Гендальф): он американский гражданин и сотрудничает первоначально не японской полицией, а со светлыми силами Федерального Бюро. Но этнически это японец, что очевидно зрителям не только фильма, но даже и мультфильма: ни у кого в сериале нет таких широченных глаз. Псевдоним L тоже не случаен: ведь это единственный звук английской речи, отсутствующий в речи японской. Остальные герои выговаривают его как «Эрю» или что-то в том роде. Т.е. имя ангельское, нечеловеческое. Далее, инструкция к Тетради смерти написана по-английски! Якобы потому что это самый распространенный на Земле язык. Но роняют-то тетрадь в Японии, где распространённость английского языка не стоит преувеличивать... Инструкция на английском связывает Верхний и Нижний миры нерасторжимыми лингвистическими узами.

Характерна и реакция, с которой японские полицейские реагируют на вмешательство ФБР в их суверенные дела: они вроде бы не очень довольны; но и не возражают. Американцы не ровня, у них попросту другой онтологический статус. Они появляются так же внезапно и неотвратимо, как демоны из Нижнего мира. Их присутствие нужно просто попытаться пережить. Они причиняют неудобство оттого лишь, что борются со злом. Уйдёт зло - вернутся на свой Заокраинный Восток и американские ангелы.
2010

@темы: Толкин, Япония, мысли друзей, аниме, Тетрадь смерти

---

Стартрек, продолжение

Автор christa-eselin

Не обессудьте, я ещё чуть-чуть вдогонку к предыдущему. А то, как говорила служанка в "Мещанине во дворянстве": «Сударь, я лопну, если не прохохочусь».

Он не для детей, этот фильм. То есть, не для реальных живых детей. Он вот для тех ушастых затюканных одиннадцатилетних существ, которых мы годами держим глубоко внутри себя, и держим-то, между прочим, в чёрном теле. Поперемено пичкая то Голдингом, то Сартром, то Выготским, то ещё чем-нибудь питательным. И тут вдруг – целый холодильник мороженки, с вишней, с шоколадкой, щастье-щастье, ну, как не запрыгать до небес.... Ему, этому веснушчатому и ушастому, ведь тоже иногда надо порезвиться – побегать, поискать у речки прозрачные камушки, в космонавтов поиграть…

А тут - всё такое узнаваемое, такое родное... вот только вчера сам всё это придумал и разыграл с приятелями, гордясь собой и загоняя слёзы внутрь. Да, я поднял мятеж и угнал корабль, чтобы спасти бывшего командира, судите меня, я один во всём виноват! – Дурак, дурак, что ты наделал, тебя же расстреляют! – Да, капитан, расстреляют, но проблема-то в чём? - И вот уже капитан бледнеет, фигеет и седеет на глазах, предвкушая, как сейчас будет подписывать смертный приговор лучшему другу, а друг стоит с каменной рожей и втихаря торжествует, а этот твой, одиннадцатилетний, тоже страдает и торжествует, и прыгает от восторга, что так хорошо всё придумал. И вот это, восхитительно-детское: сперва доведём всё до накала, до предела, чтобы рыдать, трепетать и захлёбываться горем и восторгом – да, да, пусть герой ослепнет на фиг, но всех спасёт!... Нет, стоп, как же он ослепнет? А в следующей игре кто будет вместо него? - А, ну, тогда давайте, щас он ослепнет, а вот щас прозреет, потому что у него специальное внутреннее веко такое, он просто про него забыл…. И нет в душе протеста против таких бесстыдных подтасовок – не потому даже, что они детские, а потому что актёр по-настоящему играет и слепоту, и прозрение, и ты ему ВЕРИШЬ.

Или вот эти бытовые мелодрамы посреди космического балагана с абажурами, крокодилами и космическими дивами, вымазанными зелёным пластилином. Родители главного героя в качестве официальных лиц в гостях на корабле. Сын в качестве официального лица ходит за ними с официальным лицом, и видно, что в данный момент он предпочёл бы чинить вдрызг разбитый шаттл на планете людоедов. Папа с ним уже четырнадцать лет не разговаривает по сугубо принципиальным причинам, а мама, наоборот, разговаривает, но так, что лучше бы она этого не делала. Официальный приём, банкет, мама упражняется в нежных бестактностях в адрес сына, офицеры ржут и подшучивают, сын молчит и смотрит в пространство. Боже, КАК он туда смотрит! Это ж на разрыв сердца, ёлки-палки… Папа, спасая ситуацию, нежно затыкает маму и уводит с банкета; он-то хорошо понимает своего сына, четырнадцатилетний бойкот этому только поспособствовал... И, да! - все эти уютные семейные неурядицы развиваются на фоне очередного трындеца и апокалипсиса; кругом свиные рыла, рога, копыта, хвостатые-бородатые дипломаты по пути на мирную конференцию режут друг друга, почём зря, за иллюминатором болтается камикадзе, норовя врезаться в корабль и всё к чертям взорвать. И тут, до кучи, папу героя настигает инфаркт и митральный клапан. Для операции нужна специальная вулканская кровь, поскольку папа по национальности вулканец (как завёрнуто, э?). Натурально, такая есть только у сына. Все бегут к нему, но не тут-то было. "Нет, - говорит сын, - у нас ранен капитан, я должен его замещать. Я не могу уйти с мостика, от этого зависят жизни сотен людей". Кошмар, Шекспир, мамины рыдания, истерика рекой: сынок, урод несчастный, я взываю к твоей человеческой половине… "Нет", - говорит сынок, неописуемо каменея при этом лицом. А потом, получив от мамы по этому самому лицу в качестве приправы к материнскому проклятию, стоит возле захлопнувшейся двери и - тихо трогает её рукой.

Мы уже не видим его лица, видим только эту руку, согнутые плечи и две тени на стене.

И... вот не смешно оно уже, ни чуточки. А прямо вот даже совсем наоборот.

Кстати, разыграйся что-то подобное не на борту летающей сковородки с ящиками и зелёными тётками, а в каком-то более подходящем для мелодрамы месте, оно бы ТАК не подействовало, ручаюсь. Театральная же условность и сказочная опосредованность сплошь и рядом творят с нами чудесные вещи.

И, погладив по ушам и веснушкам своего внутреннего одиннадцатилетнего оболтуса, ты как-то уже по взрослому задумываешься о том, как беззащитен и сир человек в своей крошечной Вселенной, и какие мы, блин, в сущности, друг другу гуманоиды, и как бы вот эдак не забывать, что вон к тому инопланетянину рядом с тобой, возможно, следует относиться не так, как ты считаешь нужным, а так, как он бы сам этого хотел. Ибо – что тебе как землянину здорОво, то твоему ближнему инопланетянину - позор, печаль и личный апокалипсис.

Вот такое кино, ребята.

@темы: Звездный путь, мысли друзей

---

О Сэллинджере

Автор smirnoff-v

ЖЖ-шная публика уже Селенжера успела подзабыть (и то сказать, ведь два дня прошло), но я по своей тормознутости только открытие для себя сделал.
Мне один поклонник (9pixelov) романа «Над пропастью во ржи» написал о произведении так, «Хорошая книга об утопической мечте не допустить, что бы детей поглотила погань мира, выстроенного блядями».
И я догадался и даже перечитал. Это ведь типично манихейский текст! И людей с подобным, манихейским мировоззрением он цепляет. Другое дело, что манихейское восприятие мира в подростковом возрасте скорее типично. Впрочем, не менее типично оно и для наших шестидесятников, правда на всю жизнь.
Кстати, можно было бы подумать о связи между манихейством современных США и романом.
2010

@темы: мысли друзей, Сэллинджер, манихеи

---

О реках, идеях и ересях

Автор edelberte

Один приятель, ученый и фантазер, рассказывал странные вещи.

Вот возьмем реку, говорил он, равнинную реку, потому что с горными все немножко иначе. Зарождается она неведомо где, из лесного ключа под темными ветвями, ключа, который ты, скорее всего, и не увидишь, потому что вокруг все заболочено. Ручеек течет, в него вливаются другие ручейки, так что доподлинно и не поймешь, какой из них первый.

А глядишь - уже река. Она ширится, заливает луга, образует старицы и протоки, меняет цвет в зависимости от почвы, по которой протекает, принимает в себя все новые воды. И сама вливается куда-то еще, теряясь. Но все время, пока существует река, говорил приятель, примерно 5% ее воды - структурирована. И структура эта не меняется с того самого, первого ручейка. Новые воды, вливаясь, принимают ту структуру, которая задана. Эти пять процентов - основа, суть и характер реки. А вся остальная вода - это просто вода, говорил приятель и рисовал схемы, которых я не понимала.

Наверное, он рассказывал мне какую-то совсем новую, непроверенную теорию. А может быть, я все неправильно поняла или вовсе что-то важное прослушала, потому что почти сразу стала думать о другом.

Идеи, развиваясь во времени, меняют в соответствии с эпохой обличья и терминологию, толкования и объяснения, становятся более или менее популярными, заходят в теоретические тупики и выбираются из них. Но структура остается неизменной. На нее приходится, наверное, не более пяти процентов от всего объема развиваемых в каждую эпоху теорий. Но именно эти пять процентов составляют основу,суть и смысл идеи, позволяют узнать ее и отличить от всех иных.

Возьмем коммунизм. Идея возникла в среде первых христиан, когда впервые осознано и прочувствовано было, что любые различия между людьми ничтожны перед тем обстоятельством, что все мы имеем бессмертную душу и нам завещано Царство Небесное. Что люди - братья и призваны любить друг друга. С этой позиции богатство и частная собственность представляются нелепостью, мешающей жить достойно и праведно. «Кто любит ближнего как самого себя, тот ничего не имеет у себя излишнего перед ближним» (с).

Тогда и возникла мысль об обществе, где "у всех все общее", труд всякого приумножает достояние общества, и каждый берет себе потребное - но так, чтобы не обделить других. Своих братьев и сестер. Вот, собственно, и все. Остальное, включая Кампанеллу, Томаса Мора, Маркса с Энгельсом, свободу, равенство, братство и всеобщие выборы, - это просто вода. Та самая, что на каком-то отрезке русла наполняет реку, разливается, испаряется - и сменяется потом другой.

А есть совсем другие идеи, истоки которых воистину скрыты во тьме. Во тьме времен и в иной - куда худшей.

Церковные мыслители, традиционно гораздо более внимательные к связям и внутренней сути, нежели мыслители светские, давно разработали типизацию ересей - по структуре. Говорят о ересях манихейского типа, гностического и пр.

Конечно, ересями все это можно называть только при рассмотрении в рамках христианства. Сами идеи - манихейская и гностическая - гораздо древнее. Всякий раз, когда ученые обнаруживали, казалось бы, первоисточник, - выяснялось, что до этого было что-то еще. Похоже на то, что начинается все это оттуда, где гнездится... Впрочем, здесь как раз я отказываюсь быть патетичной, патетики это категорически не заслуживает. Врубель не зря уже при жизни так жестоко платил за точеные скорбные профили и вороха сияющих перьев. На самом деле все это куда больше походит, наверное, на свялявшуюся паутину - липкое, серое и гадкое.

Очень часто в сетевых и не только спорах поклонники катаров, коих в наше горькое время развелось симптоматично много, отвергают обвинение в манихействе, ссылаясь на то, что якобы не от Мани вовсе произошла столь любимая ими ересь, а от богумилов или вовсе откуда-то еще.

Но, помилуйте, какая разница? Нет, для истории и историков это, конечно, имеет огромное значение, но тип-то, тип ереси определяется не по генезису, а по структуре. Какими ручейками все это стекалось в черные реки - узнать, безусловно важно, но суть, структура вод - куда важнее.

Манихейство относится к числу ересей дуалистического типа, то есть предполагает, что есть две равновеликие силы: добро, оно же свет, - и зло, сиречь тьма. Для христианина сказанного уже достаточно, чтобы понять, что все это очень нехорошо. Потому что признать зло равносильным добру, столь же изначальным и столь же могущественным - значит его вознести, а возносить зло - занятие нездоровое.

Ну, а кому кажется мало - переходим к следующему структурному элементу.

Материальный мир, по мнению манихеев, целиком и полностью есть порождение зла. Только в человеческих душах есть частичка добра, почти случайно туда занесенная. Таким образом, все, что мы мы видим, слышим, обоняем и осязаем, - мерзость, мерзость и дрянь, заслуживающая только отвращения. В том числе и мы сами, если брать целиком, конечно.

Ну, вы поняли, в каком мире живем? Закат над морем, доверчивая ручонка ребенка в вашей руке, белка, косящая на вас любопытным глазом в утреннем прохладном лесу, храм Покрова на Нерли и ваша любимая мелодия - все это гадость и зло, которое полагается ненавидеть ради верности частичке добра, спрятанной в ваших душах.

По основной структуре все, дальше выводы. Практические выводы из из своего кредо разные группы манихеев делали разные - по степени радикализма, но вполне схожие по отношению к миру, их окружающему. Наиболее распространенный, практически повсеместный - "зеркала и деторождение отвратительны, ибо умножают число сущностей"(с). Борхесов ересиарх, несомненно, был манихеем. Ну правильно, раз материальное - зло, то и нефиг плодить (чайлдфри, привет!). Пусть это все побыстрее кончится, и светлые частички сольются с вечным светом, ага. А то они здесь так одиноки.

Наиболее решительный связан с разделяемым не всеми манихеями положением о равновесии и равном количестве добра и зла. Раз добрый мир - тот, то о нем и надо заботиться. Чем больше зла здесь - тем больше добра там. Значит, вывод какой? Правильно, нужно наворотить на этом свете как можно больше чудовищного и мерзкого, тогда на том добра прибавится ощутимо.

Вы все еще сочувствуете добрым альбигойцам, которых мочили злые норманны? Ну так радуйтесь - они, альбигойцы, идут к вам.

Как-то уважаемый В. Смирнов написал о манихейской сущности книжки Селлинджера "Над пропастью во ржи". Понимания он тогда, помнится, не нашел - комментаторы искренне недоумевали, причем здесь древняя ересь. А между тем структура этой книжки - манихейская. Мир зол, зол изначально, и только те, кто его целиком отвергнет, имеют возможность сохранить в себе частички добра и помочь таким же одиноким. Мир, таким образом, мы бросаем на произвол судьбы - ну так туда ему и дорога. Он и так плох, пусть становится все хуже.

Ну-ка вспомните, а не попадались ли вам в руки еще книжки с подобной философией? И так знаю - попадались.

У Ника Перумова - внемирный дракон(!), хранитель равновесия, объясняет героям, что слишком уж рьяно за добро сражаться не надо - а то равновесие нарушится и мир рухнет. С концами.

В приземленном виде все то же самое можно прочитать в "аналитических" статьях, где авторы доказывают, что нельзя стремиться к полному искоренению взяточничества, проституции и наркоторговли, - а то плохо будет. Равновесие нарушится и ой-ой-ой.

Удобную религию придумали катары... И те, что были до них и после, конечно.

То там, то здесь вылезают эти структуры - мелькают среди мягких струй просто воды. Про чайлдфри я уже упоминала. Начав с разговоров о желании жить для себя и нежелании о ком-то заботиться, они потом проговариваются: мир мерзок, зачем в него рожать,.. Дальше больше: "свиноматки", "овуляшки", "поросята", "куски мяса"... Это о нас и наших детях. Что заставлет молодых, здоровых, красивых людей так ненавидеть деторождение, людей, жизнь? Что их отравило? Что там прячется в глубине элегантного дуализма?

Увы, я забыла сказать об одной очень важной особенности такого рода мыслительных структур - они, будучи цельными, могут усваиваться бессознательно. Глотнули водички со структуркой - и пошла разворачиваться кристаллизация, пошла....

Понравилась вам мысль о равносильности добра и зла - а там, глядишь, и рожать расхочется...

Так, о ереси еще более агрессивной, опасной и распространенной -- гностицизме - в следующий заход. Там много есть о чем говорить.
2010

@темы: ереси, мысли друзей, катары, альбигойцы, манихеи

---

О мировом городе, его погибели, националистах и вообще...

Автор smirnoff-v

Наблюдая за событиями в Иране, вспоминая ситуацию у нас, прихожу к выводу, что во всем виноват город. Под городом я не имею в виду мелкие городки на 100000 населения. Я говорю о миллионниках, даже мегаполисах. Ибо городская среда порождает тяжелую умственную болезнь, симптомами которой является то, что больной всякие идей, логически стройные схемы принимает за реальность более реальную, чем наблюдаемые факты бытия. Это не удивительно, ибо горожанин с самого детства окружен искусственной средой, в определенном смысле виртуальной, даже до изобретения компьютеров. Ибо городская, искусственная среда всегда была в большой степени легко изменяемой по воли человека. Процессы вокруг горожанина линейны и обратимы в массе своей. Захотел, построил, не понравится – снес и построил новое. Это ведь не природа, где процессы чаще как раз необратимы. Нагадил – вернуть, как было, не получится.

Город развивает в горожанине мозаичное мышление (неумение мыслить комплексно, учитывать максимальное количество условий). Конечно, науке без аналитического мышления нельзя, но столь же опасно подходить к реальной жизни без способности к мышлению синтетическому. А вот этого горожанин и не умеет.

Он выделяет, абсолютизирует ту или иную сторону действительности и распухшая, она заслоняет горожанину весь мир. Оттуда и тоталитаризм мышления горожанина.

Горожанин всегда будет тянуться к уродливой культуре «мирового города», которая сегодня и представляется Западом на экспорт. Ибо мегаполис, где бы он не находился, не предоставляет своему горожанину опыта собственной (своего народа) индивидуальности. Ему кажется (и в некотором смысле так и есть), что для него нет большой разницы, где, на каких широтах расположены улицы его города. Они везде в принципе одни и те же.
Вот интересно! Казалось бы то, о чем мы говорим как он народном, национальном лежит в сфере второй, искусственной природы, в сфере культуры, а следовательно и городской среды. Горожанин и правда любит потрещать о национальных корнях, о том, что такое русский (бразилец, немец и т.д.), но на самом деле горожанин – интернационалист, ибо на уровне непосредственного, бытового общения естественное чувство чужого (не агрессии, не неприязни, а просто чужого), необходимое любому народу как кожа, которая оберегает человека от всяких микробов, ядов, вирусов и т.д. – атрофируется. Кстати, вот этим мне неприятен национализм, а именно какой-то внутренней лживостью.
Ведь культурный, более-менее образованный националист еще и хвалиться, что я де националист интеллектуальный, а друзья у меня и кавказцы, и евреи и Бог знает кто и мне с ними хорошо. Самое забавное, что этот теоретический национализм при всем бытовом интернационализме легко получает агрессивные, а зачастую дикие формы (перед нашими глазами ведь не только довольно умеренный русский национализм, но и иные национализмы). Был знакомый в Киеве, полухохол (мать русская), соответственно родня в России, друзья и знакомые и русские и какие угодно, а впал в укропизм и готов стрелять и резать. Дай ему власть и по всей Украине он настроит концлагеря для москалей. Однако родня остается роднею (ездит в гости), друзья друзьями. В общем, полный распад сознания.

А простой крестьянин ничего о своей нации не знает толком. Кроме одного! Про чужака он всегда знает. Что тот – чужак. И относиться всегда будет с инстинктивной осторожностью.

В свое время (в 19-м веке) этнографы выясняли, к кому относят себя белорусские крестьяне. Считают ли они себя русскими, или белорусками, или поляками? Крестьяне же молчали как партизаны и отвечали только одно – тутейшие мы, т.е. местные. На основании чего этнографы сделали вывод что крестьяне, тупая скотинка, не доросли еще до понимания своей принадлежности. Белорусские же националисты делают и вовсе примечательный вывод. Раз крестьяне не признали, что они русские, а сказали, что местные – значит они осознавали себя белорусами.

Все это, конечно, дичь, ибо спрашивали не верно. И сегодня можно вполне обосновано сказать, что крестьяне себя от русских не отделяли. Тут надо было задавать иные вопросы (этнографы их задали, но осмыслить и проинтерпретировать не сумели). А именно определить, кого белорусские крестьяне считали чужими. И выясняется замечательное!
Они твердо знали, что чужие, это немцы, поляки и т.д. В России тоже были чужие, а именно москали (это не жители Москвы, а все русские государственной службы и образованные, т.е. солдаты, чиновники, интеллигенты и т.д.), смоляне, куряне, скобари, казаки и т.д. Чувствуете разницу? В первом случае противопоставление чужим на уровне национально-этническом, а во втором случае, на уровне внутриэтническом. А последнее и говорит о том, что белорусские считали себя группой, равной именно этим внутриэтническим группам и следовательно «бессловесно» воспринимали себя русскими.
Впрочем, я совсем отклонился от темы.

Итак, во всем виноват город. Город исковеркал человека, извратил его психику. Не зря западные элитарии воспитываются не на улицах мегополисов. И Америка существует до тех пор, пока существует Америка малых городков (практически сел по нашему исчислению).

И вот у меня возник вопрос? А возможна ли индустриальная цивилизация без мегаполисов. Особенно сегодня, когда средства связи о-го-го. Сколько нужно населения для одного индустриального гиганта? Например, в Беларуси есть такой гигант – БелАЗ. Вокруг него построен город Жодино .Там еще есть трикотажная фабрика и еще что-то индустриальное для БелАЗа. Населения в городе 60 тыс. чел. Больше не нужно. Никакого разгула малого бизнеса (торгашей) и, соответственно, преступности, а развивается он в более-менее приличных формах (конечно, все сравнительно).

Зачем скапливали предприятия в мегаполисах? Конечно, был расчет на минимизацию транспортных издержек, но потеряли гораздо больше. То, что у нас иногда имеют в виду под гражданским обществом (к реальному гражданскому обществу на Западе имеет весьма опосредованное отношение) имеет гораздо больше шансов именно в малых городах.
Кстати, и за «реформаторов» в СССР выступили как раз мегаполисы, а не малые города и село.

В общем, полагаю, что мегаполисы зло, и будущее против них. Мировой город, высасывающий соки и отравляющий человечество должен сгинуть. Надеюсь, русские это переживут, хотя опасно все. Вон в погибели Рима большую роль сыграл конфликт тогдашнего гнилого мирового города и загнанной в совершенное бесправие деревни.

Пи. Си. Текстом я наступаю на горло собственной песне, ибо я горожанин и горожанином помру.
2009

@темы: Россия, города, мысли друзей

---

Классический Стартрек

Автор christa-eselin

Весь июнь баловала себя "классическим" Стартреком, как сказкой на ночь. Растягивала, как конфетку за щекой – до сладких мурашек на этой самой щеке и оскомины на языке. Они думают, что там, за иллюминатором – космос, но ты-то знаешь, что там - Голубятня на Жёлтой Поляне. Каникулы, солнце, задворки, фоновый скрип качелей и хлопанье белья на верёвке, а вот этот перевёрнутый ящик из-под-не-знаю-чего будет пультом управления, а вот эта простыня – мантией инопланетного посла… Что? Ты не хочешь послом, ты им вчера уже был? Ладно, сегодня будешь вражеским капитаном… да кем хочешь, хоть лошадью Будённого, кому какое дело – это же ИГРА.

Было ли что-нибудь на свете правдивее и праведнее таких игр? Неужто они навсегда канули в далёкое будущее, эти перевёрнутые ящики, пластмассовые мечи и простыни с дырками? Увы, похоже, навсегда. А вместе с ними – тот дивный хрустальный идеализм немыслимо чистой пробы, острейшая, протыкающая насквозь наивность, жалящая больнее любой иронии. Ни единого сбоя, ни единой фальшивой ноты, в эту игру можно только всерьёз, с погружением, без оглядки, без запинки, напрочь забывая о том, что из дома давно уже звали обедать и скоро позовут опять… Игра, чтобы от неё пробирало до костей и до пяток, должна быть непременно всерьёз. У актёра на экране дёргается перехваченное волнением горло и растерянно сияют глаза; он ни разу не Лоренс Оливье, он – мальчик, который в этот самый момент свято, истово верит в то, что он действительно капитан этой дивной летающей сковородки, только что утративший и вновь обретший посланных им на смерть людей. Тот, кто сам не играл в такое в детстве, возможно, и не поймёт, про что кино.

Самая для меня отрадная из стартрековских притч – «По эту сторону рая». Никто не гнал нас из Эдема, мы сами оттуда ушли. Язык, вкусивший остроты и горечи познания, уже не воспримет иных, сладких райских плодов; путь в Рай не закрыт и не заказан, но какое блаженство сознавать, что я туда не пойду, и никакое вечное блаженство мне не грозит! А самая печальная – «Мири». Я и есть та самая девочка, что прожила триста лет, не взрослея, не замечая времени среди вечных забав на пустой, прочно отгороженной от взрослых планете. Те взрослые, что сохранили в себе детские черты и на этом основании гордятся тем, что «так и не выросли», понятия не имеют о том, каково это – и вправду не вырастать. Когда за порогом взросления (взросления, а не старости) – чума, боль и потеря рассудка, и ты жив лишь до той поры, пока его не переступил.

И отчего все так ругают «Последний рубеж», считая его худшей из полнометражек? По мне, так он совершенно очарователен. Компания старых дураков на старой, разваливающейся на лету колымаге, посыпая просторы вселенной песком, из которого немедленно образуются новые туманности, под дулами автоматов в руках кротчайшего из мессий и его добрейших апостолов летит искать Бога – просто так, из чисто научного интереса. Им даже попросить Его не о чем, у них и так всё есть... Но ведь ИМЕННО ТАК Его и можно найти! Им ещё, между прочим, повезло, что вместо Него они нашли какого-то психоватого джинна, который поплевался в них молниями и быстро присмирел... А Бога так и не нашли. Должно быть, Бог уберёг. Он-то Сам, между прочим, их давно приметил, ещё с первой серии. Как это там в старом анекдоте? – Гагарин в космос летал, Бога не видал, но Бог Гагарина видел и благословил.
Лети, - говорит, - Гагарин!

@темы: Звездный путь, мысли друзей

---

Навсикая Хаяо Миядзаки

Автор schwalbeman

Знатный японский мультипликатор Х. Миядзаки заново отретушировал свой давний фильм о девочке-принцессе Навсикае. Героиня живет в мире, которому угрожает смертельная опасность, творит добро, препятствует торжеству зла, помогает друзьям, милует врагов, проявляет чудеса гуманизма и героизма, летает на разнообразной крылатой технике над отравленными лесами, и к финальным титрам, если и не успевает окончательно спасти мир и наладить личную жизнь, то вселяет в зрителя уверенность в том, что и то и другое не за горами. Короче говоря, Миядзаки.

Поскольку патриарх полнометражного аниме сам оценил сценарий своего шедевра на нетвердую троечку, я не опасаюсь отравить читателям радость просмотра, пересказав в двух словах сюжет картины. Навсикая (мне досталась версия перевода, создатели которой, видимо, вследствие экономии на консультанте-историке, называли героиню Наусикой[1]) – наследная принцесса в небольшом полисного типа государстве, расположенном в Долине Ветров, зажатой между двумя скальными стенами и продуваемой нескончаемым воздушным потоком с моря. Управляет полисом отец Навсикаи (зовут его, насколько я понял, отнюдь не Алкиноем). Долина совершенно сухая: видимо, вода предпочитает добираться до моря с гор каким-то другим путем; впрочем, мультипликация и не обязана быть наусьной. Мир Навсикаи-Наусики с трудом восстанавливается после давней милитаристическо-экологической катастрофы, отравившей его, отбросившей человечество на столетия назад и, видимо, раздробившей его политически. Люди ютятся на узкой полоске земель со сравнительно нормальной экологией, остальную часть суши занимают Плохие Земли. Это тропического типа леса гигантских грибов и неземного вида деревьев, населенные насекомыми-переростками, среди которых особо выделяются т.н. Ому – огромные мокрицы, исполненные очей по самое не балуйся. Вся эта мерзость выделяет смертельно опасные для человеческих легких миазмы, что делает невозможным пребывание в Плохих Землях без кислородных масок. Насекомые не проявляют особой агрессии в отношении человека, однако, их легко разозлить, и тогда они могут напасть, причинив немалые убытки. Этим пользуются некоторые безответственные вояки, наусикивая легко свирепеющих Ому на враждебные полисы. Ко всему прочему, Плохие Земли неуклонно расширяются, поглощая Хорошие Земли и живущих на них людей. Такая вот непростая ситуация.

Навсикая, по доброте душевной, очень привязалась к замечательным насекомым из отравленных лесов. Никакого разума в европейском смысле этого слова в мире гигантских букашек нет, но это не остановит нарисованную японскую девочку с широченными глазами и древнегреческим именем. Был у Миядзаки мультик про сестричек, подружившихся с местным языческим божком, genius loci, sui generis. Так этот божок ни слова за весь фильм не промолвил – к чему? Общение японских девочек с персонажами их политеистического мира ставит целью не передачу информации, а восстановление некоего разрушенного техническим прогрессом единства, а посему осуществляется без посредства слов. Вот так и Навсикая: она часто бродит по тараканьим джунглям, вслушивается в ритм их чуждой и странной жизни, мотает на усик. Иногда ей приходится самой себя одергивать и напоминать себе, что Плохие Земли – враждебный мир с ядовитым воздухом и недоброжелательными обитателями. Навсикая любит все, что живет и шевелится; для нее одинаково ценны жизни людей и гигантских мокриц, вот такая она гуманная, не от слова homo, разумеется, потому что это наоборот отвратительный шовинизм: просто гуманная и все. Не удивительно, что когда в Долине появляются вооруженные люди, стремящиеся к уничтожению смрадных зарослей (и попутно к объединению человечества под своей властью), Навсикая оказывается в глубокой непримиримой оппозиции. Своему безвольного вида учителю, странствующему конфуисту и авторитетному моралисту, девочка раскрывает страшную тайну: экосистема Плохих Земель очищает землю от стародавних промышленных ядов. При этом растительность фильтрует и разлагает отраву, а насекомые защищают растения от посягательств, именно поэтому они такие забияки и выглядят так страхолюдно. Будучи высажены в чистый грунт, лишайники уже не выделяют миазмов и не опасны. Стратегия, предлагаемая Навсикаей, состоит в том, чтобы не препятствовать Плохим Землям распространяться; через некоторое время (видимо, тысячу-другую лет) вся земля будет очищена. Принцессу не слишком заботит вопрос о том, чем будет дышать человечество в течение этого «некоторого времени», она мыслит слишком глобально и прогрессивно, чтобы забивать себе голову ерундой. У Навсикаи и без того хватает забот: ей надо что-то делать с отмороженной на всю голову военщиной, которая уже почти расконсервировала антикварное супер-оружие массового уничтожения и намерено заняться истреблением насекомых (вкупе с кое-какими недостаточно лояльными людишками). Разумеется, все у принцессы сложится: злые военные будут разоружены и замирены, букашек-переростков никто не тронет. Зрителю, правда, не очень понятно, как будет решаться проблема экспансии Плохих Земель, но всеобщая атмосфера радости в финале как-то не располагает к тому, чтобы задавать неудобные вопросы. Finis coronat opus.

II

Япония часто выступает в роли учителя. Одна категория учеников перенимает в стране Восходящего солнца тысячелетнюю буддийскую мудрость: не только американцы и европейцы, даже позднесоветский андеграунд просто-таки болел дзен, разумеется, в пределах, дозволяемых ситуацией. Другие учатся организации производства и экономическим кунстштюкам. А есть еще неподражаемая живопись, поэзия и литература; кому и этого мало, может наслаждаться специфической, не укладывающейся в европейскую гамму, музыкой. Молодежи предлагаются комиксы и мультфильмы, включая того же Миядзаки. Культурный экспорт Японских островов, чуть ли не превосходя их промышленный экспорт, делает японцев, наравне с американцами, европейцами и кое-кем еще, нацией вселенских учителей. Не будучи в силах противиться столь мощному тренду, попробую и я поделиться своим опытом ученичества.

Нам, западным варварам, следует внимательно присматриваться к Японии. Разумеется, не с целью скопировать японское промышленное чудо; это едва ли возможно в российских условиях. Я имею в виду нечто другое: Япония, так же как и Россия, относится к числу стран, потерпевших фиаско в глобальном вооруженном противостоянии, и пораженных в правах победителями. Россия, впрочем, окончательно проиграла англо-саксонскому Западу лишь недавно (в III-й, а не во II-й Мировой); и как раз это запаздывание дает нам возможность изучить опыт своих предшественников. Опыт, так выпукло, и так неожиданно проявившийся в мультфильме про принцессу Навсикаю.

Помните старый советский штамп «великая победа советского народа над германским фашизмом и японским милитаризмом»? По-видимому, милитаризм инкриминировали Японии не только советские, но и американские идеологи (вот уж чья бы корова молчала). Именно поэтому борьба за мир и обоснование собственной разоруженности (официально последняя называется «добровольными конституционными ограничениями на некоторые виды вооружений») стала одной из задач японской культурной промышленности XX века. Немецкие кинематографисты знают прекрасный способ спасти от нападок критиков слабый фильм: нужно вывести в качестве второстепенного положительного героя турка, страдающего от притеснений со стороны какой-нибудь белокурой бестии. Хорошая пресса такому фильму, может быть, и не обеспечена, но плохой точно не будет. В Японии, похоже, имеет место нечто подобное (с точностью до наоборот) в отношении военных: один-два отрицательных и желательно клинически тупых генерала идут произведению решительно на пользу. «Навсикая» здесь не исключение.

Тем не менее, творение Миядзаки можно особо отметить как энциклопедию оккупации и одновременно как наиболее откровенную апологию коллаборационизма. Это фильм о старых, почти забытых грехах, за которые приходится расплачиваться нашествием чуждой, диковинной и необоримой силы. Сила эта источает яд, но пятая колонна навсикай старается убедить японцев в том, что источник яда – в них самих, в их прошлом. Орда интервентов своей явной отравой очищает страну от прикровенного яда национальной истории. Сопротивляться нашествию вредно: нужно покориться и всенародно покаяться. К тому же захватчики, несмотря на свою непривычную внешность, тоже люди. Нужно научиться симпатизировать им, полюбить их, как родных. Быть добрыми, гуманными и, как бы это выразиться, open-minded, как простая принцесса с широченными глазами и древнегреческим именем, не делающая различия между мутировавшей сороконожкой и собственным подданным.

И тогда, через тысячу-другую лет, яд рассосется, и те, кто доживут до этого времени, смогут наконец вдохнуть полной грудью. При условии, разумеется, что они сами этого захотят, не отвыкнут от чистого воздуха свободы и не предпочтут раздолью Долины Ветров клоаку смрадных джунглей.

III

На первый взгляд, трудно не позавидовать японцам и немцам. В мире англосаксонских ценностей, где успех измеряется капитализацией, они стали чуть ли не англосаксонистее самих англосаксов: и Германия, и Япония уже полвека являются экономическими флагманами в своих регионах. В век, когда главной свободой считается рыночная, эти страны ни от кого экономически не зависят; напротив, они сами диктуют условия на мировых рынках. Победители проявили неслыханную милость, уступив побежденным блага, находящиеся на самом верху их шкалы ценностей. Дали самое дорогое, потребовав за бесценный подарок символический пустячок: национальную душу, культурную самобытность, вещь, обладающую ничтожной ценой в условиях глобального экономического пространства[2].

Как объяснить такую удивительную доброту? Можно ли считать совпадением, что именно своих главных противников американцы собственным деятельным участием превратили в экономических гигантов? Почему рекомендации международных экономических организаций, базирующихся на Манхеттене никому не принесли пользы, кроме бывших фашистов и милитаристов?

Когда спекулянт хочет купить какое-нибудь предприятие, он старается как можно сильнее сбить цену. Это называется предпродажной подготовкой. Не может ли быть, что древний Спекулянт и Отец спекуляции, намеренно сыграл на понижение, чтобы стала возможным покупка того самого пустячка, хотя бы и по самой высокой цене? Шкала ценностей, по которой душа ценится дешевле устойчивого экономического роста – единственная ли это шкала, или есть и другая, не выставляемая напоказ, настоящая?[3]

Нельзя не согласиться, что нынешняя российская экономика, существующая главным образом за счет распродажи природных ресурсов, выглядит отвратительно. Роковой вопрос, однако, состоит в том, следует ли менять ее на тысячекратно более мерзкую экономику, богатеющую благодаря продаже коллективной души? И важным доводом против подобной сделки может стать то, что продажа души никогда не является однократным актом, который можно совершить и забыть о нем. Нет, это долгий и малоприятный процесс, чем-то напоминающий кровопускание (или возвращение ипотечного кредита). Доказательством может служить мультфильм о ксенофильствующей принцессе, снятый через сорок лет после поражения, и трудолюбиво обновленный еще через двадцать. Экономическое чудо реально, и это не может не внушать серьезные опасения.


[1] Миядзаки, разумеется, обучался по западным книжкам, и обречен видеть греческие мифы через призму латинской культуры. Между европейцем и гомеровским Одиссеем находится Рим с его Улиссом, а для японца дистанция возрастает еще на один порядок. Русские благодаря своим культурно-историческим особенностям имеют счастливую возможность захаживать на Пелопоннес запросто, как в собственный огород, и надо быть последним глупцом, чтобы не пользоваться этой возможностью и дурить себе голову разнообразными наусиками.

[2] Ценность для победителей «пустячка» в германском случае блестяще, хотя и чрезвычайно эмоционально обрисована в книге армянина-германофила (бывает и такое!) К. А. Свасьяна «Европа. Два некролога». См., главным образом, первую главу и предисловие к русскому изданию. Книга доступна для скачивания в сети.

[3] История послевоенного японского бума выглядит настолько удивительно, что даже самые здравомыслящие люди невольно усматривают в ней конспирологический подтекст. Я имею в виду, прежде всего, работу К. Еськова «Японский оксюморон». Еськов, впрочем, удивляется величию и подозрительной европейскости средневековой Японии; в то время, как удивления скорее заслуживает не столько высокий уровень довоенной японской культуры, сколько его резкое падение после войны.
2007

@темы: Германия, Миядзаки, Япония, аниме

---

О любви к полетам

Автор edelberte

Если верить Интернету, во время Второй мировой войны американский военный летчик Джин Родденберри на своем Б-17 совершил 89 боевых вылетов. Это много. Видимо, неплохой был летчик. Не знаю, бомбил ли он Дрезден; вряд ли такая информация вообще есть в открытом доступе. Но то, что на тихоокеанском театре он воевал, - это совершенно точно: до 1944 года "летающие крепости" американских ВВС не использовались в Европе. Раз летал и бомбил - следовательно, бомбил японцев. Примерно так.

А раз вернулся живым и здоровым - значит, неоднократно уходил от японских истребителей Mitsubishi A6M Zero, детали к которым изготавливались, в частности, на военном заводе Миядзаки Эйрплей, директором которого был брат владельца - инженер-авиастроитель Кацудзи Миядзаки. Не всем так везло - Зеро вполне годные были ястребки, до 1943 года трепали американцев только так.

Почему я вообще об этом пишу, неужели это имеет значение? Тем более, что исход той войны решали солдаты совсем других стран на совсем других фронтах. И все-таки мне кажется важным, что вначале было небо, и в нем сражались боевые машины.

"Но миром кончаются войны..." Как и многие асы, Джин Родденберри не сразу нашел свое место в мирной жизни. Пилотировал гражданские самолеты - после авиакатастрофы был вынужден уйти. Я сильно подозреваю, что его попросили: руководству гражданской авиакомпании не пришелся по вкусу излишне боевой стиль пилотирования. Работал в полиции - хорошая работа, с адреналинчиком, но... полицейские не летают. Писал сценарии для телевидения.

И вот тут-то любовь к полетам, пусть вид сбоку, но реализовалась. Бывший летчик на телевидении пробился - и создал сагу, ставшую легендарной. Многосерийную восторженную песнь о полете космического корабля, которому дал имя... Кстати. (Когда хотят сказать что-нибудь, совершенно к делу не относящееся, всегда произносят: "Кстати.") . "Летающая крепость" - машина, конечно, впечатляющая, но пилоты бомбардировщиков летной элитой не считались. Ею были истребители - виртуозы пилотирования, мастера воздушного боя. В их число попадали только самые-самые. Один случай стал легендой. В 1942 году пилот бомбардировщика Стенли Вейтаза принял бой с несколькими Зеро и победил - за счет изобретательности и мастерства пилотирования. Неуклюжий бомбардировщик против шустрых ястребков - это да, это конечно. Пилот пошел на повышение, вошел в элиту - его перевели на палубный истребитель авианосца "Энтерпрайз".

Угадали, о какой военной судьбе мечтал для себя пилот Родденберри - но не сложилось?

Зато сложилось другое.
"Космос, последний рубеж. Это путешествие корабля "Энтерпрайз". Его пятилетняя миссия: исследование странных новых миров, поиск новой жизни и новых цивилизаций. Поход туда, куда не ступала нога человека. "

Из Википедии: "Джин Родденберри скончался 24 октября 1991 года. По его завещанию, его прах вместе с прахом ещё 23 космических пионеров и энтузиастов был в специальной капсуле запущен в космос на ракете «Пегас»."

Я не сумела найти упоминаний о том, как устроился в новой послевоенной жизни инженер Кацудзи Миядзаки, что он думал и чувствовал. Конечно, все оставляет следы, и как следует порывшись... обмолвки знаменитого сына, случайные упоминания в чьих-то мемуарах... все можно найти, домыслить, восстановить. Но пусть лучше будет молчание - это, наверное, правильнее.

"Но миром кончаются войны - и по миру я побрела."
Военное поражение - тяжелый удар для любой страны, но это не конец, не катастрофа. Это всего лишь военное поражение. С Японией произошло другое. Ее модернизировали.

Реставрация Мэйдзи (19 в.), которую принято считать модернизацией Японии, больше всего напоминает петровские реформы в России: заимствование орудий противника при сохранении собственных ценностей и целей. Чисто внешнее: построили корабли и учредили "ассамблеи". Стержень Японии - особого тембра воинский дух; под лозунгом "великая армия - великой стране" можно было хоть университеты открывать, хоть органы власти реформировать - все равно все уложится в единую ненарушенную традиционную схему жизни.

Начиная с 1944 года истребители Зеро использовались как камикадзе - и я не думаю, что самолетостроителей это хоть сколько-нибудь шокировало. С точки зрения традиционного мировосприятия здесь все нормально.

После Второй мировой из Японии вынули душу: она перестала быть самостоятельным миром, "миром-для-себя" - и стала частью мира чужого. У нее не осталось ни целей, ни смысла. Она ушла в виртуозные фантазии и виртуозные игрушки.

Помните стандартные анимэ? Этих персонажей с огромными-огромными круглыми глазами? Между прочим, в традиционных японских изображениях большие круглые глаза - признак демонов и совсем уже неисправимых злодеев. Пишут, что японские женщины массово делают себе пластические операции - европейскую форму глаз. Считают, что так красивее. Народ, чисто физически переставший нравиться сам себе, не имеет будущего.

В саге Джина Родденберри "Звездный путь" мир будущего - Галактическая Федерация при лидирующей роли Земли (читай - Америки). До зубов вооруженный "научно-исследовательский" Звездный флот Федерации, прорывающийся к "последнему рубежу", формируется на Земле и с Земли же .руководится. Единственный на корабле представитель других народов Федерации - полувулканец (по мнению многих поклонников сериала, прототипом вулканцев служат как раз японцы), мучительно страдающий от противоречия между верностью родной планете и верностью Звездному флоту.

Родденберри по-своему благороден по отношению к недавним противникам - он признает за ними право страдать, следуя в фарватере.

Когда вносят звездно-полосатый флаг, космонавты разных национальностей дружно встают. Вулканец тоже встает. Дружба народов по-американски.

При всем при том просто бросается в глаза, как много общего у "Звездного пути" с "Миром полдня". Мечты о небе, о бескрайних рубежах - прерогатива лидеров?

В фильмах гениального сына инженера Миядзаки очень много неба и летающих кораблей. На этих кораблях любовно выписана каждая гаечка, каждый шарнир - как в давних чертежах из папиного кабинета. Но они не летят в будущее, не ищут "новой жизни и новых цивилизаций". Не обтекаемых форм звездолеты - старинные парусники и дирижабли, крылатые самокаты, мечты далекого прошлого, уплывающие в облачные, заросшие цветами пустынные луга, и полет их невыразимо печален.

Вы скажете, что есть и другие японские режиссеры, и уж чего-чего, а звездолетов и сверхсовременных линий у них предостаточно? Да, предостаточно. Как и персонажей с большими круглыми глазами.

Наверное, их папы не строили военных самолетов.

Когда рванула Фукусима, все ждали, что знаменитые японские роботы пойдут туда, где опасно находиться человеку, - и все наладят, наведут порядок. Не навели. Знаменитые японские роботы - виртуозные игрушки, периферийные поделки: есть мастерство и изобретательность, но нет ни центра приложения усилий, ни вектора устремлений. Такое не спасает.

2012

UPD. Френд expert2009 любезно пришел мне на помощь и исправил мои огрехи - за что ему большое спасибо: " Как фанат истории авиации, сделаю пару уточнений. Джин Родденберри точно не бомбил Дрезден - он все войну пролетал в составе 394-й бомбардировочной эскадрильи на тихоокеанском театре боевых действий. Американские В-17 начали воевать в Европе с августа 1942г. Кстати, в первый боевой вылет, состоявшийся 17 августа 1942г., "Летающие крепости" повел не кто иной, как майор Пол Тиббетс, в то время командир 340-й бомбардировочной эскадрильи. Многие его считали лучшим пилотом бомбардировочной авиации Соединенных Штатов, но в историю он вошел как человек, сбросивший атомную бомбу на Хиросиму.
Интересно, что его внук, тоже Пол Тиббетс, в настоящее время... командует той же эскадрильей, в которой служил его знаменитый дед!
Правда, летает он не на "Летающей крепости", а на В-2 "Спирит""

@темы: Звездный путь, Миядзаки, Япония, мысли друзей, аниме

---

Честертон. В защиту “дешевого чтива”

Одним из наиболее наглядных примеров того, насколько мы недооцениваем жизнь простых людей, может служить наше пренебрежение к “вульгарному чтиву”. Обвинять приключенческий жанр в литературной несостоятельности - все равно что обвинять современный роман в химической, экономической или астрономической несостоятельности. “Вульгарная” литература не вульгарна уже хотя бы потому, что захватывает пылкое воображение миллионов читателей.

В свое время образованный класс игнорировал безликую массу развлекательной литературы. Но игнорировать вовсе не значит презирать. Равнодушие, безразличие несовместимы с чванством. Ведь не станет же человек, лихо подкручивая ус, кичиться своим превосходством над неведомой ему морской тварью. Точно так же и ученые мужи прошлого попросту не опускались до сточных вод популярного сочинительства.

Сейчас мы изменили этому принципу. Мы в прямом смысле слова презираем подобные сочинения. Издеваясь над ограниченностью, мы сами подвергаемся серьезной опасности сделаться ограниченными... Из всех жанров развлекательного чтива более всего, на мой взгляд, достается приключенческой литературе. Этот жанр подвергается особенно едким нападкам, а между тем юношеская приключенческая литература стара как мир - и никогда не устареет. Справедливости ради скажем, что авантюрный роман претендует на литературность не больше, чем застольная беседа его читателей претендует на ораторское искусство; не больше, чем дома, в которых они ютятся, претендуют на право считаться архитектурными памятниками.

Отказывать людям в возможности упиваться развлекательными сериями — все равно что отказывать им в праве разговаривать на бытовые темы или иметь крышу над головой. Естественная человеческая потребность в идеальном мире, в котором беспрепятственно действуют вымышленные персонажи, неизмеримо глубже и древнее, чем выверенные постулаты литературного мастерства. В детстве нам всем было свойственно разыгрывать выдуманные ситуации, но нашим няням почему-то никогда не приходило в голову сравнивать наше “творчество” с творчеством Бальзака. На востоке профессиональный сказитель ходит из селения в селение с ковриком под мышкой, и мне бы очень хотелось, чтобы всякий рассказчик нашел в себе моральное мужество расстелить этот коврик и усесться на него в самом центре Лондона. При этом маловероятно, чтобы все без исключения истории бродячего сказителя переливались драгоценными камнями истинного искусства. Литература и беллетристика — вещи совершенно разные. Литература — лишь роскошь; беллетристика — необходимость. Произведение искусства может быть сколь угодно коротким, ибо все его достоинство — в кульминации. Приключенческий роман может быть сколь угодно длинным — расставаться с ним так же жалко, как с последним пенни или с последней спичкой. А потому в той же мере, в какой современное высокое искусство в своих наиболее изощренных опытах стремится к предельной краткости и импрессионизму, “вульгарное” искусство в своих наиболее коммерческих проявлениях тяготеет к сюжетной беспрерывности. Балладам о Робин Гуде не было конца, как нет конца похождениям Дика Мертвой Головы или Девяти Мстителей. Бессмертие — непременное условие существования этих персонажей.

Отказываясь открыто признать тот общеизвестный факт, что непритязательная молодежь всегда увлекалась и будет увлекаться бесформенными и бесконечными романтическими похождениями, мы пускаемся в пространные рассуждения о пагубном влиянии “дешевого чтива” на непорочные юные души; мы потрясены до глубины души, когда узнаем, что наш посыльный поменял “Эгоиста” или “Строителя Сольнеса” [“Строитель Сольнес” (1892) - пьеса Г. Ибсена. “Эгоист” (1879) - роман Дж. Мередита.] на детектив. Существует обычай, в особенности у судей, приписывать добрую половину преступлений, совершаемых в столицах, пагубному воздействию дешевых романов. Если какой-нибудь чумазый отрок украл с лотка яблоко, судья глубокомысленно заключит, что сведения воришки о том, что яблоки утоляют голод, получены в результате тщательных литературных штудий. Сами мальчишки, раскаявшись, часто обвиняют во всем прочитанные романы, что, впрочем, только делает честь их недюжинной природной сообразительности. Если бы, подделав, завещание, я сумел вызвать к себе сочувствие, сославшись на романы мистера Джорджа Мура, я был бы собой весьма доволен. И все же большинство людей твердо убеждены, что уличные мальчишки в отличие от всех остальных членов общества сообразуют свое поведение с печатным словом.
Между тем совершенно очевидно, что та неприязнь, которую питают судьи к дешевым сочинениям, не имеет ровным счетом ничего общего с их литературными достоинствами. Плохая литература — еще не преступление. Мистер Холл Кейн открыто ходит по улицам, не боясь, что его посадят в тюрьму за бездарность. Наша неприязнь основывается на убеждении, будто всякий роман, рассчитанный на подростков, преступен и низок по духу, что он взывает к корыстолюбию и жестокости. Такова судейская теория - бред от начала до конца.

Насколько я могу судить, проблема дешевой литературы, распродаваемой с грязных книжных лотков в бедных районах, сводится, собственно, к следующему. Непрерывным потоком поступающее развлекательное чтиво примечательно тем, что даже в виртуозно описанных похождениях напрочь отсутствуют характеры, а стало быть, напрочь отсутствует страсть. Авторы этих неприхотливых сочинений пускаются по проторенной дорожке, придав сюжету немного местного или исторического колорита, и создают раз и навсегда закрепленный тип искателя приключений: средневековый рыцарь, бретер XVIII века, современный ковбой, по сути дела, одно и то же лицо, изображенное наспех и лишенное каких бы то ни было индивидуальных черт. Такое безликое повествование способно вызвать не большее потрясение, чем созерцание условного узора на турецком ковре.
Среди этих историй есть и такие, которые с сочувствием описывают приключения разбойников, грабителей, пиратов; в них воры и убийцы предстают в возвышенном, романтическом ореоле. Иными словами, эти истории построены точно так же, как и “Айвенго”, “Роб Рой” и “Дева озер” Скотта, “Корсар” Байрона, “Могила Роб Роя” Вордсворта, “Макэр” Стивенсона, “Железный пират” мистера Макса Пембертона и еще тысячи произведений, которые постоянно раскупаются на призы и рождественские подарки. При этом никому не придет в голову, что мальчик, который восхищается Локсли в “Айвенго” [Локсли - имя, под которым в романе В. Скотта “Айвенго” (1819) выведен Робин Гуд. В центре всех перечисленных выше произведений стоит романтизированный образ благородного разбойника.], примется стрелять из лука по оленям в Ричмонд-парке. Мы знаем по себе, что бурная жизнь героев приключенческой литературы вызывает восторг у молодых людей не потому, что эта жизнь сродни их собственной, а потому, что она отлична от нее. Мы могли бы сообразить, что, чем бы ни руководствовался посыльный, упивающийся “Кровавой местью”, он читает этот роман вовсе не потому, что жаждет крови своих друзей и близких.
В этом случае, как и во всех подобных случаях, мы совершенно теряем ориентацию, рассуждая о “низших классах”, в то время как речь идет о всем человечестве, за исключением нас самих. Эта тривиальная романтическая литература вовсе не является уделом плебеев — она удел всякого нормального человека. Филантроп всегда помнит о существовании классов и иерархий. “Я пригласил поужинать двадцать пять рабочих”, — скажет он, скромно любуясь своим человеколюбием. Если бы он вместо этого сказал: “Я пригласил поужинать двадцать пять аудиторов”, то выдал бы себя с головой. Точно так же поступаем и мы: мы исследуем развлекательную литературу как некое смертоносное заболевание, между тем как это всего лишь легкий недуг, которому подвержено всякое безрассудное и отважное сердце. Простые люди всегда будут сентиментальны — сентиментален тот, кто не скрывает свои сокровенные чувства, кто не пытается изобрести новый способ их выражения. В такого рода литературе нет, в сущности, ничего дурного. Она воплощает в себе привычное сочетание героики и оптимизма, тот трюизм, без которого невозможна человеческая жизнь. Совершенно ясно, что никакое общество не сможет чувствовать себя в безопасности, если юридический трюизм, гласящий, что совершать преступление преступно, будет восприниматься членами этого общества как оригинальная и острая эпиграмма.

Если издателям и авторам “Дика Мертвой Головы” вдруг пришло бы в голову нагрянуть к нам в библиотеки и читальные залы, конфисковать книги, которые мы пишем и читаем, и прочесть нам лекцию о том, как надо жить, что читать и писать, нам бы это вряд ли понравилось. А между тем у них к тому гораздо больше оснований, чем у нас, ибо они при всем своем идиотизме нормальны, а мы, привыкшие кичиться своим высоким интеллектом, безумны. В наше время именно “высокая” литература, а никак не развлекательная откровенно преступна и нагло развязна. В самом деле, на наших солидных письменных столах лежат солидные издания, проповедующие распутство и пессимизм, от которых содрогнулся бы всякий неискушенный читатель. Если бы неразборчивый торговец осмелился выложить на свой грязный лоток книги, воспевающие полигамию и самоубийство, его ничего не стоило бы привлечь к судебной ответственности. Мы же открыто упиваемся такими книгами. С невиданным доселе лицемерием мы честим уличных мальчишек за безнравственность, а сами в важной беседе (с каким-нибудь сомнительным немецким профессором) ставим под сомнение само понятие нравственности. Мы поносим дешевое чтиво за то, что оно взывает к преступным инстинктам, а сами выдвигаем концепции инстинктивной преступности. Мы обвиняем (и совершенно напрасно) развлекательную литературу в нечистоплотности и беспринципности, а сами штудируем философов, возводящих беспринципность в жизненный принцип. Мы сетуем на то, что комиксы учат молодежь хладнокровно убивать, а сами прекраснодушно рассуждаем о бессмысленности бытия.

Главная угроза обществу кроется не в читателях комиксов, а в нас. Больны мы, а не они. Преступный класс мы, а не они. Мы — патологическое исключение. Большая же часть человечества остается верна своим неприхотливым потрепанным книжкам, своим затасканным героям. У заурядного читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага — это высшая добродетель, что верность — удел благородных и сильных духом, что спасти женщину — долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам — для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих. В самом захудалом и наивном грошовом романе заложены прочные нравственные устои, по сравнению с которыми изысканно-утонченные этические построения лишь эфемерный блеск и мишура. Знаток модной литературы слишком легко и виртуозно жонглирует этими этическими принципами, чтобы по-настоящему проникнуть в их суть. Коварного и жестокого врага следует убивать — мораль, прямо скажем, не самая глубокая, но и эта мораль лучше прославления коварства и жестокости, к которому взывают Д'Аннунцио и его последователи. До тех пор пока разлагающее влияние светской культуры не коснется здоровой и грубой плоти “дешевого чтива”, его нравственные принципы не будут поколеблены. Грошовое чтиво всегда проникнуто жизненным оптимизмом. Бедняки, даже рабы, сгибающиеся под непосильным бременем жизни, бывали легкомысленными, сумасшедшими, жестокими, но никогда не теряли надежды. И в этом их преимущество перед нами. Их несуразная, с нашей точки зрения, литература всегда будет литературой “крови и грома”, столь же естественной, как гром небесный и человеческая кровь.

1901

@темы: Честертон

---

Эхо первого кризиса

Артем Ермаков

Восстание декабристов в контексте глобальных социально-экономических проблем первой половины XIX века.

Восстание 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге традиционно принято интерпретировать как первое в России открытое вооруженное выступление против самодержавия и крепостничества и фактическое начало русского освободительного движения. За минувшие годы специалисты из самых разных идейных лагерей весьма глубоко изучили общественно-политическую подоплеку восстания и предшествовавших ему событий и процессов. Достаточно тщательно на сегодняшний день изучено и социально-экономическое развитие России той эпохи[1].

Однако глобальный контекст как российских социально-экономических проблем первой половины XIX века, так и непосредственно движения декабристов достаточно редко попадал в поле зрения историков. Так, наиболее крупной работой, освещающей этот вопрос по существу, до сих пор остается известный курс русской истории М.Н. Покровского. При всей своей тенденциозности главы данного курса, посвященные декабристам и развитию России в первой половине XIX века, в целом наглядно и ярко показывают, что хотя Российская империя начала XIX века, захлестнутая первыми волнами европейской нестабильности в эпоху наполеоновских войн, и сумела отстоять свой политический суверенитет, она, тем не менее, оказалась почти беззащитной как перед глобальной экономической экспансией западноевропейских товаров и капиталов, так и перед лицом западноевропейской информационно-идеологической агрессии.

Перед тем как начать анализ российского кризиса середины 1820-х годов, важно вспомнить, что ряд крайне тяжелых потрясений в первой половине XIX века переживала практически вся континентальная Европа.Достаточно лишь обратить внимание на новый характер военных конфликтов эпохи революционных и наполеоновских войн (когда завоеватель стремится не только подчинить себе некую территорию, но и провести там необратимые социальные преобразования), на число революционных выступлений и их ожесточенность, чтобы утверждать: перед угрозой социального хаоса, утраты государственного суверенитета и даже полного распада (раздела) в период 1789–1850 годов стояли все крупные европейские державы. Пруссия (1807–1812), Австрийская империя (1809, 1848–1849), Франция (1814–1815, 1830, 1848), Испания (1807–1814, 1820–1824, 1834–1843)[2], Португалия (1807–1811, 1820, 1828, 1834–1847), Голландия (1810–1813, 1830), Швеция (1809), Дания (1807), Швейцария (1803, 1847) – фактически ни одна из этих держав не сумела выйти из кризиса, не прибегнув (вольно или невольно) к иностранной помощи, не пережив прямое вмешательство соседей в свои внутренние дела или даже оккупацию.

Оторвав взгляд от Европы, мы можем увидеть, что революционно-кризисная волна конца XVIII – начала XIX века началась не во Франции, а в Америке. Пример становления на базе динамично развивавшихся англосаксонских колоний агрессивного либерального государства как одного из главных конкурентов своей бывшей британской метрополии заразил многие колониальные государства. Трудности несколько иного рода, но тоже весьма тяжелые в эту же эпоху испытывают и традиционные общества таких крупных держав Евразии, как Османская империя, Персия и Китай (а чуть позднее и Япония). Давно уже не претендуя на мировое лидерство, эти страны в течение первой половины столетия начинают утрачивать и свое региональное значение, теряют контроль над собственными крупными провинциями и стратегическими торговыми пунктами (типа Египта, Закавказья или Гонконга). Элита этих стран также постепенно лишается способности мобилизовать внутренние ресурсы для отпора противникам и решения неотложных государственных задач.

Если прибавить сюда именно в это время закипевшую революциями, переворотами и междоусобными войнами (продолжавшимися и после освобождения от колониальной зависимости) Америку и охваченные активной европейской колонизацией остальные районы мировой экономической периферии, то можно предполагать, что устойчивый рост национальной экономики и поступательное эволюционное развитие политических структур и социально-экономических отношений в этот период, остроумно названный британским историком Э. Хобсбаумом «веком революции»[3], скорее, исключение, чем правило.

Вдохновлявшиеся, в частности, примерами современных им испанских, латиноамериканских и греческих революционеров (Риего, Квироги, Боливара и др.) декабристы волей-неволей смотрели на результаты их деятельности с позиции недавних «освободителей Европы», то есть несколько свысока. Они с трудом могли себе представить, что для складывавшегося мирового рынка и его финансовых центров (в первую очередь, лондонского) «экономическая провинция Россия», «экономическая провинция Венесуэла» и даже «экономическая провинция Китай» выглядели почти равнозначно[4]. Традиционные структуры периферийных рынков необходимо было разрушить (неважно, извне или изнутри) для того, чтобы открыть их не только европейским (в первую очередь, английским) товарам, но и международным банкам с их кабальными инвестициями и грабительскими займами. «Отрадно, что самая древняя и самая прочная империя в мире под воздействием тюков ситца английских буржуа за восемь лет очутилась накануне общественного переворота, который во всяком случае должен иметь чрезвычайно важные результаты для цивилизации»[5], – писали в 1850 году по случаю восстания тайпинов в Китае Маркс и Энгельс. Так, национально-освободительный пафос Рылеева, Сен-Мартена или Ян Сю-Цина в конечном итоге оборачивался работой против суверенитета своих стран и народов в пользу нового формирующегося глобального мирового порядка.

Стоит оговориться, что глобальный контекст региональных революционных и национально-освободительных движений, к которым относится и движение декабристов, безусловно, не отменяет местных условий и объективных предпосылок складывания этих движений, формирования мировоззрения их лидеров. Мало кто из них сознательно выступал в роли «агентов глобализации». Более того, можно предположить, что зачастую именно застойные и коррупционные явления в органах официальной государственной власти, поражения во внешних войнах, неспособность правительства подавить сепаратистские выступления или предотвратить захват внутренних рынков иностранцами довольно тяжело переживались мыслящими патриотами стран глобальной экономической периферии, готовыми заплатить любую цену за то, чтобы остановить процессы распада и дезорганизации. Трагедия таких патриотов заключалась в том, что их усилия по революционной модернизации своих стран на деле часто лишь способствовали увеличению их глобальной зависимости[6].

Таким образом, глобальный социально-экономический контекст позволяет не столько пересмотреть общеизвестные трактовки исторических событий, сколько привлечь внимание исследователя к важным «фоновым» обстоятельствам эпохи, обычно остающимся вне поля его зрения. Именно в этой связи кажется особенно важным, к примеру, что как восстание 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге, так и многие предшествовавшие события междуцарствия, начавшегося еще 19 ноября, до сих пор практически не рассматриваются в связи с первым системным кризисом мировой экономики в конце 1825 года.

Обстоятельства данного кризиса, вызванного перегревом британского инвестиционного рынка, хорошо описаны в капитальной монографии И. Трахтенберга[7]. Обвал фондового рынка и катастрофическое оскудение золотого запаса Английского банка[8] буквально по дням совпадают с эскалацией напряженности в Санкт-Петербурге. Исследований, посвященных «русскому следу» лондонского кризиса 1825 года, пока не существует. Между тем Англия первой половины XIX века не только крупнейший торговый партнер Российской империи[9], но и основной ее кредитор. Даже если мы исключим версию намеренного экспорта социально-экономической нестабильности в Петербург из Лондона, такой экспорт не мог не осуществляться стихийно, в рамках естественного перераспределения напряжений в глобальной экономике[10]. Немыслимо, чтобы массовые банкротства британских торговых домов никак не отражались на мышлении и поведении К.Ф. Рылеева и его коллег по Российско-Американской компании или сочувствовавшего декабристам адмирала-англофила Н.С. Мордвинова[11]. Разумеется, большая часть вышедших на Сенатскую площадь офицеров, не говоря уж о солдатах, вряд ли понимала, что начало более или менее длительных революционных беспорядков в столице приведет, прежде всего, к падению оборотов местной торговли и производства и повальному бегству капиталов из страны, но руководители восстания не могли этого не знать.

Знали они и о серьезном расстройстве государственных финансов России[12], вызванном не только опытами министра финансов Д.А. Гурьева с фритредерскими таможенными тарифами 1818–1820 годов[13], но и экономическими последствиями наполеоновских войн, в частности, эхом наполеоновских фальсификаций русских бумажных денег (Министерство финансов изымало из оборота и безвозмездно уничтожало такие фальшивки до конца 1830-х годов). К росту государственного долга вело и продолжающееся падение мировых цен на основной предмет русского вывоза – хлеб. Между прочим, динамика этого падения была предопределена уже в 1815 году, когда английский парламент, видимо, желая «отблагодарить» своего верного союзника по антинаполеоновским коалициям, принял знаменитые «хлебные законы»[14]. Ориентированные на поддержку национального сельхозпроизводства и крупного землевладения, эти законы не только закрыли английский рынок для русского зерна, но и разорили сотни русских поставщиков[15]. Падали и другие доходные прежде статьи русского сырьевого экспорта: лен, пенька, лес и чугун. На смену русскому льну и льняным полотнам Англия все в больших количествах ввозила сначала на свой, а потом и на континентальный рынок индийский, а затем и американский хлопок. Пеньку же, в мировом производстве которой Россия предшествующего столетия была фактически монополистом, постепенно вытесняет индийский, обработанный в Шотландии, джут. Что же касается российского производства чугуна, развивавшегося во второй половине XVIII века так быстро, что его рост обгонял порой даже английские производственные показатели, то вторая волна индустриализации в Европе уже в начале 20-х годов XIX загнала эту перспективную экспортную отрасль отечественной экономики в длительную стагнацию. Экспорт русского леса также постепенно переставал приносить прежнюю прибыль. Мировая металлургическая промышленность, поднявшаяся на восточноевропейском древесном угле, с начала XIX века массово переходит на английский кокс[16], а бесхозяйственная экстенсивная разработка русских лесных ресурсов в XVIII веке уже в 1820-х годах приводит к серьезному удорожанию стоимости леса и его транспортировки, что в условиях развития международной конкуренции стран – экспортеров леса равнозначно дальнейшему сокращению русского лесного экспорта и потере традиционных рынков сбыта.

В целом, понижение цен на сырье сократило стоимость русского экспорта в период 1817–1824 годов почти в 12 раз[17]. Это было почти равносильно экономической катастрофе. Ее источником некоторые авторы считают не только последствия стихийных экономических процессов, но и сознательную экономическую политику мировых финансовых центров, направленную против интересов России. Один из богатейших людей России В.А. Кокорев прямо писал о настойчивой финансовой войне Европы против России, в результате которой, по его утверждению, «мы потерпели от европейских злоухищрений и собственного недомыслия полное поражение нашей финансовой силы»[18].

Необходимо отметить, что при этом интерес глобальных финансовых центров к русскому рынку 1820-х годов не ослабевал, а, напротив, продолжал возрастать. Во многом это связано с еще одной малоизученной проблемой экономического развития России XIX века[19]. Дело в том, что новый способ поиска и промывки так называемых «скрытых россыпей», разработанный в 1810-х годах уральским инженером Л.И. Бруснициным, начиная с 1820 года позволил дать такие темпы прироста золотодобычи, что Россия, в начале XIX века ввозившая золото не только для денежного обращения, но и для технических нужд и дававшая менее 3% мирового объема добычи, уже в середине 1820-х годов перешла рубеж в 20% и вышла на первое место в мире по золотодобыче[20]. Темпы роста кажутся фантастическими. Только за десятилетие 1821–1830 годов они достигли почти 1000%![21] Статистические данные по эту тему можно встретить в самых разных источниках[22]. Однако, когда речь заходит о социально-экономическом, а тем более о политическом аспектах понимания собранной и систематизированной информации о золотодобыче, практически никто почему-то не предлагает своей оценки[23]. Очевидно, что перед нами не только важнейший и практически неучтенный экономический параметр развития России времен декабристов, но и ключ ко многим внутри- и внешнеполитическим проблемам рассматриваемой эпохи[24].

Одновременно страна переживала кризис роста системы управления, связанный как с хроническим недофинансированием увеличивавшегося государственного аппарата (что неминуемо порождало коррупцию), так и с общим усложнением механизма управления государством в условиях распада прежнего сословно-корпоративного устройства общества и нарастающего демографического давления. Формирование международного рынка труда в рамках развития региональной экономической специализации и конкуренции приводило к вытеснению миллионов людей в разных странах на обочину этого рынка, за черту бедности, фактически на грань голодной смерти. Европейский демографический взрыв, к концу первой четверти XIX века достигший России, сравнительно быстро перемалывал традиционные сословно-профессиональные и территориальные структуры, не рассчитанные на такое количество людей[25]. Сотнями выпадавшие из своих дворянских и прочих социальных «гнезд» «лишние люди» всех сословий в буквальном смысле не находили себе места в жизни. Ни отцовское дело, ни государева служба не могли уже обеспечить будущее таких «профессиональных» разночинцев.

На этом фоне попытки немедленной отмены крепостного права, да еще без решения проблемы размежевания крестьянских и помещичьих земель, без подготовки бюрократических кадров, способных квалифицированно осуществить такое размежевание, могли неожиданно обернуться формой социального геноцида крестьянства, подобного коллективизации или английским огораживаниям XVI–XVII веков. Проекты радикальной группы П.И. Пестеля предусматривали генеральное размежевание всех частных и государственных земель, но их осуществление потребовало бы от любого правительства серьезных репрессий в отношении тысяч крупных землевладельцев. В принципе, любая земельная реформа на фоне неблагоприятной экономической конъюнктуры отрицательно сказалась бы на сельском хозяйстве страны, и без того пребывавшем в упадке.

А ведь на повестке дня стояли и другие важнейшие и неотложные задачи внутренней и внешней политики. Только в период с 1826 по 1833 годы николаевское самодержавие, хотя и с большими потерями, выиграло не только русско-персидскую (1826–1828) и русско-турецкую (1827–1829) войны, но и подавило польское вооруженное восстание (1830–1831), временно усмирило сепаратистов Кавказа (движение Кази-Мухаммеда и националистический заговор в Грузии) и надолго восстановило разрушенную систему коллективной безопасности в Европе (Мюнхенгрецкое и Берлинское соглашения, 1833) и на Ближнем Востоке (Ункяр-Ескелесийский договор, 1833).

В такой же кризисной обстановке (рост числа нелегальных антиправительственных организаций; непрекращающиеся крестьянские восстания; холерные бунты 1830 году в Санкт-Петербурге, Москве, Тамбове, Севастополе; восстания в военных поселениях 1831 года и т.п.) правительство Николая I было вынуждено обустраивать и внутренние дела. Создание первой в истории России комплексной службы государственной безопасности (III отделение Его императорского величества канцелярии и корпус жандармов); упорядочивание законодательства и налаживание систематической законопроектной работы (II отделение ЕИВ канцелярии и Государственный Совет); подбор, расстановка, учет и контроль деятельности кадров правительственного аппарата (I отделение ЕИВ канцелярии); устройство правильного документооборота и регулярной отчетности – все эти решаемые ускоренным порядком задачи встали бы перед любой командой, претендовавшей на удержание власти в России второй половины 1820-х годов.

«Надобно даровать ясные положительные законы, водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства, возвысить нравственное образование духовенства, подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях, воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами, направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию, улучшить положение земледельцев, уничтожить унизительную продажу людей, воскресить флот, поощрить частных людей к мореплаванию – словом, исправить неисчисленные беспорядки и злоупотребления»[26] – утверждали участники восстания декабристов в ходе составления известного Свода показаний под редакцией делопроизводителя следственной комиссии Боровкова.

Но каким образом, а самое главное – какой ценой могли бы осуществиться все эти пожелания на фоне уже описанного экономического кризиса, в преддверии военных конфликтов и внутренних беспорядков, а также неизбежной в случае победы восставших борьбы между ними и другими общественными группами[27], также претендующими на власть? И самое главное, к чему бы могла привести социальная революция в России на фоне столь неблагоприятной для нее глобальной социально-экономической конъюнктуры?

Усугублять и без того нестабильную обстановку немедленным проведением каких-либо либеральных реформ было бы просто безответственно. Те же декабристы, вышедшие на Сенатскую площадь с лозунгом «Конституция!», заранее признавали, что в рамках переходного (то есть кризисного) периода им придется прибегнуть к управлению с помощью диктатуры. Вопрос о продолжительности и степени жесткости такой диктатуры дискутировался до самого последнего момента, но полностью избежать ее не предполагал никто[28]. Однако на Сенатской площади в среде декабристов обнаружился серьезный недостаток волевого организующего начала, являющегося основой всякого устойчивого режима.

Поэтому важно отметить, что в кризисе накануне 1826 года оказалась не только официальная Россия, не только самодержавие, по мнению заговорщиков, «представлявшее собой нестройную громаду»[29], но и оппозиция, сначала призывавшая эту «громаду» переустроить, а затем собравшаяся ее опрокинуть. Движение декабристов как антикризисная сила, по существу, оказалось еще более неудачливой, еще более внутренне противоречивой и непрочной командой, чем та государственная система, которую восставшие претендовали заменить. Ход событий 14 декабря в Санкт-Петербурге наглядно демонстрирует, что с ослабевшим и дезорганизованным аппаратом александровского самодержавия боролись, в сущности, порожденные им самим, столь же слабые и дезорганизованные противники.

В итоге выступление декабристов вызвало укрепление и ужесточение именно той силы, которую они собирались уничтожить. Самодержавие проявило себя как власть, не только традиционно поддерживающая, но и активно наводящая общий порядок, укрепляющая его как чрезвычайными полицейскими акциями, так и новыми политическими институтами. Переживавшее кризис общество в этот момент вряд ли осознало, что получило именно тот стройный военно-полицейский, чрезвычайный порядок управления, о котором оно «мечтало» в последние годы непредсказуемого правления Александра I. Только установили этот порядок не победившие «освободители»-заговорщики, а «реакция», то есть правительство Николая I и лично император. Те же, кто претендовал на руководство обновленным государственным (и в том числе репрессивным) аппаратом, стали его первыми жертвами.

Любопытно, что самодержавие вскоре после восстания без лишней огласки фактически инициировало процесс передачи значительной части своих властных полномочий как реформированным, так вновь сформированным государственным органам, исполнявшим главным образом надзорные и карательные функции. Так что и в этой области намерения части заговорщиков, как это ни парадоксально звучит, сбылись. Что было решительно отвергнуто Николаем I, так это немедленные и резкие социальные преобразования, а также конституционно-парламентский путь создания законов и организации управления[30]. Разумеется, разбуженная и напуганная в конце 1825 года правящая элита Российской империи спасала не только «старый порядок», но и саму себя, но, надо признать, она имела для этого все основания.

Разносторонние и разноплановые угрозы существующему социально-политическому порядку России второй четверти XIX века не могли не мобилизовать самодержавие как высшую государственную власть на защиту этого порядка. Важно понимать, однако, что сколько-нибудь прочное установление и развитие в этот период какого-либо нового, «революционного» порядка потребовало бы от революционного правительства куда больших мобилизационных усилий. «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться», – много лет спустя писал В.И. Ленин. Подобным образом, вероятно, можно оценить и всякую деятельную контрреволюцию или «реакцию». Что же касается методов защиты порядка, выбирать их почти никогда не приходилось ни революционерам, ни их противникам. Чем тяжелее была кризисная ситуация, чем более угрожающим для России казалось ее дальнейшее углубление, тем более резкие и жесткие, часто даже кровавые меры вынуждены были предпринимать как высшие, так и местные власти, какой бы идеологией они ни руководствовались.

Оценивая на этом основании «репрессивную и охранительную» политику николаевского самодержавия, стоит еще раз вспомнить, что основной задачей правящих элит большинства стран мира (кроме Англии и вновь созданных США) в тот период было не столько развитие новых типов социального устройства и социальных отношений, сколько сохранение имевшихся в наличии. С точки зрения теории общественного прогресса, такую политику можно называть «недальновидной» или «бесперспективной», но ее следует охарактеризовать, прежде всего, как разумную. Ведь прежде чем развиваться и совершенствоваться, любому общественному организму для начала надо выжить. Именно конкретные обстоятельства его выживания и брошенные ему вызовы, а вовсе не установленные кем-то «объективные законы» или чьи-то благие пожелания и будут в этом случае определять приоритеты как политического, так и социально-экономического развития государства.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Надо признать, значительная часть выводов данных исследований в силу своего марксистского, «антикрепостнического» пафоса, к сожалению, носит несколько однобокий характер. Здесь, как и в других случаях, делая упор на «феодальную отсталость» российской экономики и экономической политики, многие исследователи почему-то уделяли мало внимания фактам, свидетельствовавшим как о необъявленных экономических войнах «более развитых» стран против России, так и о реальной борьбе официального государственного руководства Российской империи за экономический суверенитет своей страны.

[2] Кризис в Испании продолжался практически всю первую половину XIX века и привел не только к окончательной утрате политического значения некогда первой державы мира, но и к почти полному распаду крупнейшей колониальной империи. В этом контексте исследователям стоило бы обращать больше внимания на типологическое сходство идеалов русских декабристов и испано-латиноамериканских революционеров.

[3] См.: Хобсбаум Э. Век революции (1789-1848). Ростов-на-Дону, 1999.

[4] О том же в более ранний период см., напр.: Самойло А.С. Провал попытки английской компании захватить русский рынок в XVI и первой половине XVII вв. // Ученые записки МОПИ. Т. 22. М., 1955. Несколько поверхностно, но на значительно более длительном историческом промежутке та же тема освещается в новейшей работе Б.Ю. Кагарлицкого «Периферийная империя» (М., 2003).

[5] Термин «цивилизация» здесь фактически означает глобализацию.

[6] Возможно, именно осознанием этого парадокса, а не «ренегатством» стоит объяснять переход в лагерь сторонников самодержавия М.М. Сперанского и многих других либеральных деятелей Александровской эпохи.

[7] Трахтенберг И. Мировые экономические кризисы. Т. 3: Денежные кризисы (1821-1938). М., 1939. С. 90-99. См. также: Вирт М. История торговых кризисов в Европе и Америке. СПб., 1887.

[8] За полтора месяца он уменьшился в 10 раз и на 24 декабря 1825 года обеспечивал менее 3% национальной (а фактически и мировой) валюты.

[9] Нифонтов А.С. Внешняя торговля России во времена Восточной войны 1853-1856 гг. // Проблемы социально-экономической истории России. М., 1971. С. 73.

[10] Трахтенберг подробно описывает пример подобного перераспределения на примере следующего британского кризиса 1836 года, экспортированного в США. См.: Трахтенберг И. Мировые экономические кризисы. С. 100-113.

[11] Суть экономических убеждений Мордвинова составляло так называемое «фритредерство», то есть теория «свободной торговли», согласно которой русский рынок следовало максимально открыть для ввоза иностранных товаров. Подобный таможенный эксперимент, проведенный в России 1818 году, привел к резкому росту государственного долга и обвалу курса рубля более чем на 10 лет.

[12] В 1823 году рубль серебром стоил на рынке 3,8 рубля бумажными ассигнациями (История денежных реформ в России XVI-XX вв. М., 1994. С. 72).

[13] Страхова Н.П. Внешнеторговая политика российского правительства после Венского конгресса. М., 1983. С. 19.

[14] Семенов Л.С. Россия и Англия: Экономические отношения в середине XIX века. Л., 1975. С. 4.

[15] М.Н. Покровский называет ситуацию с ценами на хлеб в 1820-х годах «катастрофической» и прямо соотносит ее с разорением большинства прибыльных прежде помещичьих хозяйств (Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т. 4. М., 1934. С. 16-17).

[16] Большинство новоизобретенных промышленных и транспортных машин с паровым двигателем также предпочитало «питаться» английским сортовым каменным углем, а не русскими дровами.

[17] Гросул В.Я. Истоки трех русских революций // Отечественная история. 1997. 6. С. 34-54. См. также: Фомин А. О понижении цен на земледельческие произведения в России. СПб., 1829.

[18] Кокорев В.А. Экономические провалы. М., 2005. С. 39-40.

[19] См. Ермаков А.В. Финансовая политика России во второй четверти XIX века и проблема русского золота // Известия Иркутской государственной экономической академии. 2007. 1. С. 103-108.

[20] Кеппен А. Драгоценные металлы, их потребление и производительность // Горный журнал. 1880. Т. 1. Кн. 2. С. 240-271.

[21] Данилевский В.В. Русское золото. М., 1959. С. 257. Табл. 38.

[22] Россия. Энциклопедический словарь. СПб., 1898. С. 301-302 и Табл. VIII; Михалевский Ф.И. Золото как денежный товар. М., 1937. С. 179; Хромов П.А. Экономическое развитие России в XIX-ХХ веках. М., 1950. С. 434438. Табл. 1; Данилевский В.В. Русское золото. М., 1959; Ламин В.А. Золотой след Сибири. Новосибирск, 2002.

[23] Исключение составляют, пожалуй, лишь некоторые намеки В.В. Данилевского. «До середины XIX века Россия стала для мирового рынка основным поставщиком всемирных денег, пишет он. Подготавливая Крымскую войну, Пальмерстон и другие главные организаторы ее отлично знали, что если на долю царской России в сороковых годах XIX века приходилось более 40% мировой добычи золота, то уже в 1852 году империя Николая I давала всего лишь 8,9%» См.: Данилевский В.В. Русское золото. С. 257-258.

[24] Та же общественная востребованность ссыльных декабристов в Восточной Сибири, вероятно, не в последнюю очередь связана с резким увеличением добычи золота в регионе в 1830-1840-х годах, спровоцировавшим столь же резкий рост материального благосостояния, а потом и культурных запросов местной элиты.

[25] Пик этого кризиса «перепроизводства населения» (к слову сказать, в конце концов спровоцировавшего революционный взрыв начала ХХ века) был еще далеко, но уже его первые последствия привели к тому, что на смену старым сословно-авторитарным стереотипам социального поведения пришли инстинкты толпы. Наступавший «век масс» требовал качественно иных управленческих технологий, умело сочетавших репрессивное подавление и пропаганду.

[26] Русская старина. 1898. Т. 96. С. 361-362.

[27] Опыт любой удачной революции выделяет как минимум еще три конкурентные группы: консервативных реваншистов, ультрарадикалов и региональных сепаратистов.

[28] См., напр.: Семенова А.В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982.

[29] Русская старина. 1898. Т. 96. С. 357.

[30] Здесь уместно вспомнить, что когда русская монархия в 1905 году была вынуждена пойти путем парламентаризма, он быстро привел к гибели не только династию Романовых, но и всю Российскую империю.

2008

Комментарии по ссылке тоже рекомендую

@темы: Россия, декабристы, мысли друзей, экономика

---

Джейн Остин и викторианская эпоха: вопросы без ответов

Автор edelberte

Есть нечто загадочное в викторианской эпохе. Даже те, кто, подобно вашей покорной слуге, видит в Англии извечного врага, в англосаксонском духе - нравственного и духовного антагониста, а в протестантизме - сектантство самого скверного толка, не могут отказать ей в обаянии. Паровозы, паровые прессы, Дарвин с его обезьянами - все эти порождения британского гения сеяли смятение умов во всем мире, но, казалось, - не в самой Англии. Застегнутые на все пуговицы джентльмены садились в вагоны поездов с таким же достоинством, что и в пролетки, дамы с прямыми спинами и изящно скрещенными лодыжками невозмутимо пили чай на палубах пароходов.

Именно в эту эпоху всеобщего волнения Англия выработала для себя то, что впоследствии стали считать многовековыми британскими традициями: сдержанную учтивость, такт, тщательно соблюдаемый распорядок дня с пятичасовыми чаепитиями, культ семьи, спорт, любовь к природе... Самая прогрессивная в техническом отношении страна мира с вежливой твердостью не позволяла прогрессу лезть себе в душу.

В преддверии эпохи коротко отшумел и сгинул байронизм. Собственно, "байронизм" - это громко сказано. Похоже, дерзкий лорд умудрился произвести глубокое впечатление где угодно, но только не у себя на родине. А английские романтики... романтики "озерной школы", поиграв чуть-чуть с излюбленными всеми прочими романтиками идеалами французской революции и прочими атрибутами мятежности, брезгливо эти игрушки отбросили, увлеклись Средневековьем и заделались твердолобыми тори.

И это, согласитесь, очень странно. Обычно романтики так себя не вели. Нормальные романтики - это вынырнувшие из "штурм-унд-дранга" разбойники, мцыри и демоны, превыше всего ставившие свои мятежные страсти и, как следствие, полностью подчиненные этим страстям. Нормальному романтическому герою полагалось ни с чем не считаться и все вокруг себя рушить, а романтическому автору - этим восхищаться.

И, конечно же, любовь. Неодолимое (как неуловимый Джо: потому что и не хотят одолевать!) влечение поверх всех и всяческих барьеров, против собственных убеждений и морали. Влечение к преступникам, нечистым духам и публичным женщинам ценилось в особенности - с точки зрения романтиков предельная паршивость объекта как ничто другое доказывала истинность чувств.

Начитавшиеся тогдашних властителей дум юные создания умудрялись иной раз пренебрегать даже собственными сердечными склонностями - если эти склонности были "бюргерскими" и излишне добропорядочными, а следовательно, "неистинными" - предпочитая им сомнительные и малопривлекательные, зато до жути "романтические" в своем безобразии связи. В литературе есть тому свидетельства.

Впрочем, я несколько отвлеклась. Речь здесь все-таки не о романтизме, который, конечно же, не сам по себе расцвел, а являлся симптомом развития глубинных цивилизационных изменений в континентальной Европе. Речь о Британии - и о том, что там по загадочным причинам (и не надейтесь, что я их перед вами раскрою!) все это не прижилось.

Вы не против присмотреться внимательнее к тому, как оно там было? Все-таки то, что нестандартно, причем - плодотворно и привлекательно нестандартно, - это не только интересно, но и полезным может при случае оказаться - если суметь догадаться, как правильно готовить. Тогда - Джейн Остин.

Джейн Остин, значительнейшая английская писательница начала 19 века, предтеча викторианского мышления, чья популярность растет по мере того, как все больше людей эпохи развитого до невозможности капитализма начинают догадываться, что их в чем-то по-крупному обманули. И ее самый известный роман "Гордость и предубеждение".

Напомню. В центре романа - развитие взаимной сердечной склонности, возникшей между провинциальной барышней Элизабет Беннет и богатым и гордым мистером Дарси. М-ру Дарси с самого начала ясно, что его избранница заслуживает любви и уважения, и он довольно быстро осознает, что влюблен, но в окончательном решении его останавливает социальное положение девушки, грубость, бестактность и вообще всяческая непрестижность ее родни. Иначе обстоит дело с Элизабет. В результате предубеждения и клеветы она уверена, что мистер Дарси - плохой человек: мало того, что высокомерен и пренебрежительно относится к людям, так еще и совершил некогда откровенно низкий поступок.

Остин пишет сдержанно - и очень точно, фиксируя малейшие нюансы. Читатель с самого начала наблюдает несомненное и усиливающееся влечение Элизабет к мистеру Дарси, но сама героиня уверена, что испытывает к нему неприязнь и даже ненависть. И автор подтверждает - да, именно это она и испытывает. Неприязнь. Отвращение. Ненависть. И совершенно искренна в этих чувствах. И потом, когда ситуация разрешается ко всеобщему удовольствию, клевета развеивается и благородство Дарси становится для нее очевидным, Элизабет говорит, что ее чувства кардинальным образом изменились. "Быть может, я не всегда его любила так, как сейчас. Но хорошая память при таких обстоятельствах непростительна. И сейчас я вспоминаю об этом в последний раз."(с) "Еще более взволнованная, Элизабет отвечала серьезно и искренне. Повторно заверив его, что мистер Дарси - ее настоящий избранник, она рассказала отцу, как постепенно менялись ее взгляды на этого человека."(с)

Что это? Склонность к самообману, невнимательность к собственным чувствам, неспособность разобраться в мотивах? Нет, весь контекст убеждает нас: для этой культуры в высшей степени характерны как раз утонченное внимание к чувствам и честность по отношению к себе. Именно честность не позволяет Элизабет на пике счастья заменить насмешливо-горькое "хорошая память непростительна" на такое удобное в данных обстоятельствах "всегда любила, только сама не понимала".

Тут другое. Понимание любви не как влечения, а именно как любви - человеческого чувства, непременно включающего в себя симпатию, восторг, нежность. Отказ принимать влечение само по себе как мотивацию, как нечто, способное повлиять на оценки и решения - и это на очень, очень глубоком уровне.

И только принимая это во внимание, можно понять героиню романа: она совершенно искренна, она и в самом деле не любила мистера Дарси, пока считала его негодяем. Ибо разве можно любить дурное и злое? Тяга к дурному называется иначе.

Итак, господа, что мы тут наблюдаем? А наблюдаем мы две связанные между собой вещи: глубокое проникновение этики в сферу эмоционального, во-первых; и такое же глубокое культурное табу на низшие мотивации, во-вторых.

( Тут надо, наверное, сделать небольшое отступление - напомнить, что такое есть культурный запрет. Не мною и не сейчас открыто, что система табу как раз и составляет костяк культуры: без них культура теряет самоидентичность и вообще рассыпается, перестает существовать. При этом такие табу воспринимаются именно как запреты только со стороны; для самих носителей культуры они естественны и безусловны. И, скажем, пожирание сумасшедшей семейкой своей дохлой собаки не есть действие безобидное - оно направлено на разрушение культуры.)

И если принять эти особенности мировосприятия за культурное ядро, все очень хорошо объясняется - и "странность" английских романтиков (если люди не считают этически не обусловленный "мятежный порыв" чем-то достойным внимания, они, естественно, ищут романтики в другом - в средневековом возвышенном культе чести и служения, например; и политические воззрения тори тут годятся больше, чем виговские, и тем более - чем всякие порывисто-революционные), и сама расцветшая из этого ядра викторианская культура - ее утонченная изысканность, склонность к ритуалу; сдержанность и строгость в сочетании с постоянным вниманием к этическим моментам, "джентльменство"; ее защищенность от искушений и болезненной возбужденности, порождаемой переменами и открытиями; та внутренная теплота, уютность, чистота, что нашими западными современниками воспринимается как утерянный рай.

На этом месте моих рассуждений ninaofterdingen воскликнула: "Так вот по чему они так сильно били своими сексуальными революциями!" Совершенно согласна: именно это ядро, помещающее понятия добра и зла в область непосредственно переживаемых эмоций, и было целью. Оно никак не хотело само до конца разрушаться; а без этого "прекрасный, блин, новый мир", где добра никто от зла не отличает и отличать не хочет, никак не построить.

Оно и сейчас еще до конца не разрушено.

Есть такой английский фильм-фанфик по мотивам "Гордости и предубеждения" - "Дневник Бриджит Джонс". То есть это книжка, по которой он поставлен, была чистым фанфиком - там механически воспроизводился сюжет романа Остин в современном антураже. Создатели фильма поступили тоньше: они исправили сюжет, сделав его самостоятельным, и оставили только отсылку к роману (главного героя зовут Дарси, и играет его тот же актер (Колин Ферт), что и в канонической экранизации ГиП) и ту самую психологическую схему: героиня, вполне современная и "раскованная" девушка, которая курит, пьет (чтоб не сказать - пьянствует) и отнюдь не разделяет мнения, что в интимные отношения следует вступать только после свадьбы, не может полюбить главного героя и расстается с ним, пока думает, что он некогда совершил подлый поступок. И многочисленные поклонницы фильма (а у него много поклонниц!) воспринимают этот поворот сюжета совершенно естественно, и у них не возникает вопроса: "Если тебя к нему тянет, то какая тебе, к черту, разница - он чужую невесту сто лет назад соблазнил или у него соблазнили?!" Нет, не возникает. Ни имморалистического "какая, к черту, разница", ни романтического "несмотря ни на что!". А это значит, что викторианское мировосприятие живо и работает.

И тут у меня возникают вопросы - много вопросов. И ответов на них я не знаю.
Это устойчивое викторианское ядро - откуда оно, такое симпатичное, взялось? Ведь если присмотреться к истории Англии, становится понятно, что оно не всегда присутствовало. Либо было скрыто в недрах народной культуры - очень глубоко под напластованиями. Но тогда что, какие условия, заставили его выйти на поверхность? Какова тут роль пуританства? Способствовало ли оно формированию викторианской культуры или, наоборот, выхолащивало ее (см. Диккенса)? Сыграло ли какую-то роль, что наиболее рьяные протестантские секты благополучно откочевали за океан?
И так далее.
Буду благодарна за любые соображения.

---

Заложники Ротшильда

Автор schwalbeman

Примечание: горжусь до сих пор. Самый шикарный из посвященных мне текстов.

В очередной раз наткнулся в личной беседе на одно очень распространенное заблуждение, разделяемое, между прочими, и очень неглупыми людьми. Напряг уже мыслительную железу, чтобы выделить логическую цепочку, как паук паутину, но вовремя остановился. На то ведь и ЖЖ, чтобы туда плеваться мыслями, а собеседникам уже отсылать, как банки с консервами, линки на измышления.

Диалог развивался следующим образом: Тит упрекнул Кая в излишнем почтении к частной собственности, в каковом почтении обоняние Тита уловило специфический протестантско-англосаксонский душок, несовместимый с оригинальностью мышления и хорошим вкусом.
Тит напомнил Каю о том, что ограбление банка есть преступление, ничтожное по сравнению с основанием банка, и произнес еще несколько подобных, изветшавших и поеденных молью, трюизмов. Тит — презренный левак, его уважение к капиталу ограничивается уважением к self-made people, богачам, вырвавшимся из уз среднего класса собственными силами. Их пользующихся незаслуженной форой наследничков Тит решительно ни во что не ставит. С другой стороны, Тит несколько самонадеянно претендует на кое-какое культуртрегерство, а стало быть, сделавшие сами себя люди (то есть нувориши) не могут не вызывать у него естественной брезгливости своими манерами и людоедской моралью, вызванной многолетней привычкой карабкаться вверх по чужим головам. Поэтому богачи в первом поколении претят Титу также, как и во всех последующих. Все это Тит не без желчности высказывает Каю, совершенно не ожидая от последнего никаких принципиальных возражений.

Тем не менее, Кай находит, что возразить Титу. Кай вызывает в памяти все свое небогатое имение: садовый домик, почти не видимый за стеной шток-роз и подсолнухов, малогабаритную квартиру в спальном районе и смердящую малолитражку (может быть, вместо автомобиля Кай называет компьютер, персональный лишь номинально, ибо на нем режется в игры семья из пятнадцати человек, включая престарелого дедушку). И вот на этой, представшей перед мысленным взором картине, Кай основывает свое уважение перед частной собственностью. «О Тит!» — восклицает Кай, «ведь этот увитый плющом домик — все, что у меня есть... Как мне не уважать частную собственность?! Ведь отказываясь уважать ее, я тем самым отказываюсь от того немногого, чему мне привелось быть хозяином!»

На этих словах Кай лезет в карман за носовым платком, а Тит в бессильной злобе хлещет свернутой в трубочку газетой зазевавшихся мух. Он чувствует, что в словах Кая есть какой-то логический изъян, но не может понять, какой. Тем более что Кай вместо носового платка извлекает из кармана томик Честертона и, найдя нужную страницу, принимается дрожащим голосом зачитывать:

«Большинство людей не имеет ни времени, ни способностей для измышления небывалой или абстрактной красоты. Для большинства людей идея художественного творчества может быть выражена лишь идеей не популярной в сегодняшних спорах - идеей собственности.

Средний человек не может вылепить из глины человеческий образ, но он может взять землю и вылепить из неё сад; и хотя он делает это с помощью красной герани и голубого картофеля высаженного в строгие прямые линии, он тоже художник, поскольку он выбирал и отбирал. Средний человек не может написать закат восхитительными красками, но он может выбрать цвета для покраски собственного дома, и хотя он и красит его в розовый горошек - он все же художник, ибо это - его выбор.

Собственность - это искусство демократии. Она значит всего-навсего то, что каждый должен иметь нечто, что будет создано им по своему образу и подобию, как сам он создан по образу и подобию Неба.»

Впрочем, следующий отрывок дует уже несколько в другую дудку:

«Но, поскольку человек - не Бог, а только образ и подобие Божие, то его самовыражение должно быть ограничено пределами, иной раз весьма узкими и строгими. <...> Можно услышать разговоры о том, что Ротшильды и Рокфеллеры - защитники собственности. Но очевидно, что они - враги собственности, поскольку они враги её ограничения»

Если бы Тит не был так раздражен идейной нестойкостью Кая и прислушался бы повнимательнее, он понял бы своим неказистым умишком, что есть частная собственность, и есть частная собственность. Собственность Ротшильда и каев домик с мальвами — не совсем одно и то же. Марксисты, кстати, не к ночи будь помянуты, нарочно разграничивали эти два сущности, именуя первую «частной собственностью на средства производства». Клумба шток-роз обычно не вызывала в СССР большого начальственного гнева: обкому поперек горла вставала грядка картошки или даже швейная машинка — все что угодно, с помощью чего можно частным образом производить. Разумеется, вышеупомянутое словосочетание нуждается в некотором ремонте: нынешние Рокфеллеры владеют в основном не средствами производства, а финансовыми активами. С учетом этой детали диаматовский термин не утратил актуальности.

В свою очередь, если бы Кай не был так расстроен перспективой расставания с домиком, ему мог бы прийти в голову нехитрый вопрос: с чего бы это Честертон, откровенно левых убеждений мыслитель, неоднократно обвинявшийся в симпатиях к коммунистам, стал вдруг защищать собственность? Не потому ли, что он не склонен смешивать различные смыслы этого слова?

Вместо того, чтобы думать о том, о чем надо, наши собеседники думают о чем попало.

Кай размышляет о несправедливости мира. Он не понимает, почему именно идеология, под флагом которой собрались защитники бедных от богатых, позволяет разбивать молотками принадлежащие малообеспеченным колхозниками стеклянные теплицы с помидорами (чтобы на рынок не понес, гад).

А Тит с ужасом понимает, что Кай с его шестью сотками оказался в идеологических заложниках у собирательного Рокфеллера. Рокфеллер риторически защитил свои заводы, газеты и пароходы клумбой шток-роз — и теперь ему сам чорт не только не страшен, но даже наоборот, приятен. Никто не тронет Рокфеллера, ибо любую инициативу по ограничению своих неестественно концентрированных богатств магнат разобьет вдребезги апелляцией к неприкосновенности скромного имущества Кая. Рокфеллеру не потребуется даже раскрывать рот в свою защиту: это сделает армия обжегшихся на молоке каев, видящих в ограничениях прав Рокфеллера угрозу своим ничтожным сбережениям.

Кай, впрочем, не сам вырос такой умный. У него были учителя (или злые подколодные советчики). К примеру, одиозный проактивно-шизофренический В. Шендерович, несколько лет поднимавший широкую публику на защиту М. Ходорковского. Так и писал наш орел: Ходорковский — первая ласточка; сегодня он, а завтра — ваши шесть соток. Ибо нет разницы между собственностью и собственностью.

А еще вспоминается разлюбезное наше монетаристическое правительство, объяснявшее честному народу свою позицию в области налога на наследование. Позиция эта у правительства известно какая: налога на наследование у нас больше нет. Так и стоит перед глазами бессмысленное кудринское лицо, произносящее плохо вяжущиеся заботливые слова о стариках, вдовах, сиротах... О бабушке, которая боится умирать, опасаясь, что внучки не смогут заплатить налог на хибарку... Не бойся, милая бабушка, умирай с миром: отменили мы налог-от. Умирай, не тяни. При этом мысль о том, что налог можно сделать прогрессивным, так чтобы он с разной силой бил по Абрамовичу и по нищим внучкам, никак не приходит правительству в гениальные головы, а вслед за правительством не видят такой возможности и законодатели.

Между тем мнение по поводу налога на наследство — лакмусовая бумажка, однозначно определяющая место испытуемого в политическом спектре. В нынешние ультраправые времена, когда один глобальный левый проект рухнул, подточенный внутренними и внешними недругами, а у другого старческий маразм таинственным образом заместил болезни роста, любая инициатива, работающая на уменьшение имущественного неравенства должна быть признана направленной на благо всех живых существ. Покамест тренд устойчиво направлен в обратную сторону, причем это касается и богатых стран. "Экономист" сообщает (статья, к сожалению, в платном доступе, так что я знаком с ее содержанием понаслышке) о существенном увеличении имущественного расслоения в Штатах в последние годы. А еще СШэпА перестали в 2005 году публиковать коэффициент Джини, важнейшую и популярнейшую численную характеристику этого самого расслоения. Американцам надоело подсчитывать коеффициент после того, как он слишком уж вырос за последние несколько лет; каков он теперь, мы не знаем.

Но мы отвлеклись от темы. Я давно уже хотел сказать, что во время разговора над нашими двумя собеседниками витала полупрозрачная фигура неизвестного духа, делавшего Титу и Каю недвусмысленные указующие знаки. Увы, ни поглощенный горестными раздумьями Кай, ни туповатый Тит не обратили на знаки внимания. А напрасно: дух указывал на грандиозную, потрясающую воображение картину, ненадолго проступившую в сгущающихся сумерках. Наделенные мистическим зрением прозорливцы могут наблюдать ее в любое время, но нашим спорщикам она была доступна лишь на мгновение; увы, они упустили этот миг. Картина же была следующая: две огромные руки сцепились в исполинском реслинге: это Невидимая Рука Рынка классической (производственной) капиталистической экономики боролась с Видимой Рукой Рынка экономики современной (финансовой). Руки вырастали из-за горизонта, так что было не видно, принадлежат ли они одному и тому же хозяину: зрителям приходилось додумывать эти детали, основываясь на собственных предпочтениях. Постепенно вторая Рука одолевала первую. Голос первой Руки («делайте, как вам выгодно») становился все тише, его заглушал другой голос: «Берегите Ротшильда! Он гарантия ваших свобод! Поступитесь своим сегодняшним благом ради завтрашнего блага финансовой элиты! Не давай правительствам регулировать! Сегодня они обкрадывают богачей, завтра возьмутся за бедняков! Не требуйте уступок — это пагубно скажется на рынке!» Но уже торопилась-спешила откуда-то из-за горизонта на помощь первой, Невидимой, Руке темная загадочная фигура с косой в плаще с капюшоном: это близился расставляющий точки над йотами Всемирный Кризис.

Может быть и хорошо, что Тит и Кай не видели этого. Кай наверняка бы еще сильнее расстроился, а мне его жаль.
2009

@темы: Ротшильд, мысли друзей, Честертон

---

Песенка дня

Casablanca Moon

К этой песенке есть и стихотворение

@темы: музыка

---

О неочевидности

Автор schwalbeman

Наиболее общие законы Мира и наиболее базисные и всеобъемлющие явления — неочевидны. Однако, по мере усвоения, они приобретают абсолютную очевидность в глазах познавшего их субъекта.

Если мысль, содержащаяся в предыдущем абзаце неочевидна, то только потому, что она сама принадлежит к числу наиболее общих законов. Если она очевидна, то только потому, что верна.

Законы Ньютона неочевидны. Тысячи лет люди были уверены, что пущенный под углом к горизонту снаряд летит по наклонной прямой, и лишь утратив «летательную силу», падает вертикально вниз. Мудрецы и ученые не видели, не могли увидеть парабол, вдоль которых изгибаются струи фонтанов. Однако стоит ознакомиться с ньютоновской механикой – и мир преображается. Однажды проникнув в сознание, законы механики уже никогда его не покинут.

Неочевидны также: результаты Торричелли (и само понятие атмосферного давления), возможность изучения чисел, не являющихся отношениями двух целых, мысль о том, что вещи со временем могут улучшаться, а не только портиться и т.д. и т.п.

Зато во все времена после Аристотеля совершенно очевидным было, что все наиболее общие истины о вещах уже известны.

Я думаю, что мы ничего не знаем о том, как устроено человечество, как система. О том, какие механизмы в нем действуют, какие силы противоборствуют. О «многоразовых» истинах (сиречь законах исторического развития) и «одноразовых» фактах (определяющих, теме не менее, нашу жизнь), без которых мы так и будем тыкаться в социальное, как слепые щенки.

Еще я думаю, что многие из этих законов и фактов давно сформулированы и официально объявлены одиозными. Просто не преодолена (и нет гарантии, что будет преодолена) критическая масса уверовавших в новую истину, не достигнут порог, после которого очевидность вступает в свои права. Для маргиналов, исповедующих свои крайние и уродливые взгляды солнце очевидности уже взошло, именно этим объясняется их угрюмость и озлобленность на непонятливое большинство. Но то, что в физике достигается экспериментально, а в математике – посредством логических умозаключений, то может оказаться недостижимым в гуманитарных науках, с их зыбкими критериями и расплывчатой реальностью.

Не знаю, какая доля одиозных шизофренических и параноидальных идей вызвана к существованию безумием, а какая прозрением гения. Однако полагаю, что мы не видим еще многих парабол в фонтане реальности.

@темы: философия, мысли друзей, Платон

---

Ещё о Гипатии

Из комментариев

otchelnikural
Просто как-то неудобно и странно думать, что умный человек может одобрять сожжение книг , разрушение красивых зданий и статуй и убийство невежественными, и неумными, необразованными и и немытыми фанатиками культурных , умных и образованных людей...

Edelberte
Ладно, раз уж зарегилась, напишу про грязных и немытых. Да, так уж сложилось в Александрии, что религиозное различие совпадало с социальным. Низы, народные массы сплошь были христианами, элита - языческая, да к тому же еще и "понаехавшая". И относилась она к населению именно так, как относится чуждая элита к населению, которое считает чужим, неприятным и враждебным. А Орест к тому же был ретив не по уму, видел свое назначение в искоренении христианства, если надо - вместе с отвратительными, грязными и необразованными, не имеющими ценности носителями. Вся прелесть гностического взгляда на мир в исполнении злого дурака. Гауляйтер на оккупированной территории, короче. И вот затравленному населению стало известно, что в помощь Оресту прибыла закадычная подружка - самая настоящая, сильная магичка. Ведьма. Ученица самого Ямвлиха, не хухры вам мухры.
Люди испугались. За свою жизнь и своих детей. Да, это была паника, но основания для нее у них были. И не Кирилл эти основания придумал - сама, все сама языческая элита сделала.

@темы: гностицизм, Гипатия, неоплатонизм

---

О силе образов

Бесподобная подмена про блестящий Ренессанс

eka42003
2009-11-20 07:47 pm
А, вот ещё: "Тиль Улленшпигель", по-моему, занудство редчайшее.

kizune
2009-11-20 07:55 pm
Пожалуй, это счастливая реакция на эту книгу - своеобразная самозащита мозга. Я Шарля де Костера прочла лет в двенадцать, и меня очень долго потом мучили средневековые кошмары, да и сейчас, стоит начать думать об этой эпохе, как мороз по коже идёт...

seminarist
2009-11-20 11:56 pm
Маленькая поправка. Это было не средневековье, а эпоха Возрождения. Вторая половина шестнадцатого века, между прочим.

Вот какая забавная вещь. Я с порога отметаю мысль, что цитируемая дама не знает, когда жил герцог Альба или правил Филипп Второй. Однако же - ужасы Средневековья. Есть какая-то перегородка, которая отделяет один образный ряд от другого, и если какой-то факт в символический ряд не вписывается - тем хуже для фактов.

@темы: Реформация, Возрождение

---

Коррозия сверхъестественного

Автор schwalbeman

Обоюднодружественная edelberte делится своими впечатлениями от чтения «Молота ведьм». А такие впечатления, надо сказать, это целый отдельный жанр, со своими законами, с какой-то специфической атмосферой. К примеру, знатная писательница Е. Хаецкая кое-что рассказывала приватно о своём опыте (и чувствовалось по её рассказу – это именно был опыт, переживание). Еще несколько подобных рецензий припоминаю, от менее публичных личностей. Т.е. книжка в каком-то смысле посильнее и «Фауста» Гёте, и вечнозелёной «Mein Kampf». Ни разу не видел, чтобы при словах «когда мне было восемнадцать, я прочитал "Фауста"» у человека округлялись глаза и напрягались мимические мышцы. А вот с читателями «Malleus Maleficarum» такое случается. Прозревали ли Я. Шпренгер и Г. Инститорис, что пишут послание грядущим поколениям, что труд, утратив свое прямое предназначение, перестав быть техническим руководством для дознавателей, будет заставлять сердца потомков то биться чаще, то замирать? Вряд ли. Они не понимали даже, что создают один из портретов своей суровой эпохи (ибо само понятие «портрет эпохи» было весьма необычным для человека тогдашней культуры – просто вследствие специфического восприятия категории времени).

edelberte формулирует три тезиса. В порядке возрастания значимости они суть следующие:

"Массовые "ведовские" процессы и сожжение ведьм происходили в это время не только в католических, но и, в равной степени, в протестантских землях. "

Я только не понимаю, почему «в равной степени». Вроде бы согласились уже, что протестанты интересовались ведьмами значительно сильнее католиков. В самом деле, «Молот» опубликован в 1486 г., тезисы Лютера – в 1517. Эти два документа практически ровесники; можно сказать, что именно с «Молота ведьм» начался Долгий Шестнадцатый век. Далее, активнее всего на ведьм охотились именно там, где через некоторое время расцветёт протестантизм: в германоязычных странах. Это не значит, что католики никого не сжигали и не пытали – просто их жертвами были не ведьмы, а, в основном, еретики (светские власти, разумеется, могли еще много за что приложить калёным железом). Охота на ведьм – действительно феномен не столько Средневековья, сколько Нового Времени. Это тривиальность, проверяемая по любому учебнику, но её нужно трудолюбиво проговаривать, разрушая распространённое заблуждение (ведьма на костре = Средние Века). К. С. Льюис тоже так считает:

"Многие верят и даже пишут, что в XVI в. магия была пережитком средневековья, который и собиралась смести новорожденная наука. Те, кто изучал этот период, так не думают. В средние века колдовали мало, в XVI и XVII — очень и очень много. Серьезный интерес к магии и серьезный интерес к науке родились одновременно. Один из них заболел и умер, другой был здоров и выжил, но они — близнецы. Их родила одна и та же тяга."

Возвращаясь к тезисам edelberte,

"Страх перед ведьмами испытывали не только обыватели, но и те, кто рулил процессом. Шпренгер и Инститорис - не мальчики, не рядовые "темные попы", а люди, которым было поручено руководить охотой на ведьм, люди, вхожие в кулуары. И при этом искренность страха, пропитывающего буквально все их сочинение, не отрицает, кажется, никто из внимательных исследователей."

Да, это так. «Молот ведьм» – книга о том, как противодействовать величайшим опасностям, написанная интеллигентными людьми, искренне верящими в реальность этих опасностей. Возможно, именно этому книга обязана впечатлением, производимым на наших современников.

"Наравне со страхом перед колдовством в эту эпоху в обывательских массах присутствовал огромный к нему интерес. Ведьмачество было чрезвычайно популярно, крестьяне не задумываясь прибегали к помощи и советам ведьм, творили заклинания, горожане вовсю обращались к астрологии, гаданиям, опять-таки всевозможным мелким ворожбам и заклятьям, в серьезных случаях - стремились заручиться помощью колдуна. "Колдовство до такой степени развилось, что дети на улице и в школах учили друг друга колдовать."(с) (Альфред Леман) "

Вот на этом тезисе я и остановлюсь, чтобы не дать ему привести к возникновению некоторых мировоззренческих аберраций. Дело в том, что рассказы о внезапно расцветшей вере в колдовство, порчу, сделки с нечистью, продажу диаволу бессмертной души и пр. могут создать впечатление утраты рациональности совершенно на ровном месте. Вот только что не было ни дождинки – и вдруг, как из ведра, полились, начиная со второй половины XV века бесчисленные свидетельство твёрдой уверенности человека в реальности колдовства. Под впечатление от этого потока суеверий может возникнуть искушение приписать пятнадцатому веку порок, ранее приписываемый пятому или шестому: внезапное и беспричинное оскудение сокровищ рассудка.

Ничего подобного, разумеется, не имело места. Четырнадцатый век ничуть не менее Шестнадцатого верил в чудеса. Нужно лишь понимать, что это были другие чудеса. Можно выразиться и конкретнее: это были чудеса, главным образом, добрые. При всей жестокости средневекового мира и его обитателей, сверхъестественное почти никогда не воспринималось последними источником чего-то несовместимого с принятой в те времена моралью. Чудо даровало исцеление от болезней, победу над неверными, преподносило уроки веры и страха Божия, восстанавливало (иногда брутально) справедливость... Да, чародеи и злонравные монстры тоже присутствуют средневековых страшилках. Но их жанр почти никогда не подразумевает доступность и желанность для человека черной магии – напротив, самым доступным инструментом оказывается молитва или освященные кипарисовые четки. Магия всегда существует как-то отдельно, по другую сторону линии фронта. А по эту сторону – чудотворные мощи, приходящие на помощь святые, королевское чудо (свойственная французским монархам способность к врачеванию некоторых специфических заболеваний)1.

Достаточно сравнить приводимые Ле Гоффом примеры с примерами из сборника народных пьес о д-ре Фаусте, чтобы убедиться в очевидном. В XV веке в Западной Европе меняется структура сверхъестественного как такового. Оно утрачивает благой и дидактический характер и становится чем-то вроде наркотика: сильнодействующим средством, дающим кратковременное решение бытовых проблем и требующим расплаты в долгосрочной перспективе. Если в Средние Века чудо было согласно с общественной моралью, то с наступлением Нового Времени наметился очевидный диссонанс.

Реальность нового, страшного и грязного, чуда была для человека Нового Времени ничуть не менее явственной, чем для человека Средних Веков – реальность чуда благого. Именно этим объясняется реакция Запада на внезапно нагрянувшую колдовскую моду. Будучи поставлен перед фактом перерождения сверхъестественного, Запад избрал единственно возможную стратегию, отогнав от себя Чудо (любое, любое чудо) всеми возможными способами. Протестанты не только сжигали ведьм. Они прогнали из своей религии обрядность теургичского характера, забыли предания о святых чудотворцах и вообще постарались вычеркнуть из религии любые свидетельства общения земного с нездешним. Остались лишь чудеса, описанные в Библии: никаких других пасторы Нового Времени не признают.

Еще раз, тезисно. Рационализм протестантского мира и охота на ведьм суть родственные феномены. Это две различные реакции на одно и то же явление: перерождение чудесного в мировосприятии Западного мира. К. С. Льюис в цитированном выше эссе предположил, что наука и магия зародились вместе, но магия оказалась беспомощной и умерла, а согласная с ней в области целей и отличающаяся лишь средствами наука выжила и восторжествовала. О нет, это было бы слишком просто. Магия, как и религия, не может умереть лишь в силу того, что её положения противоречит экспериментальным данным. Не понимаю, как Льюис не мог понять такой очевидной вещи, вроде бы с головой был мужик. Вокруг нас тысячи колдунов-экстрасенсов, ни один еще толком никому не помог – и ни один не разорился. Если бы критерием отбора была востребованность, колдовство никуда бы не делось, мы бы по-прежнему жили в Долгом Шестнадцатом веке, в самом его начале.

Возникновение так называемого научного мировоззрения было защитной реакцией Европы на непонятного происхождения чуму, поразившую незримый мир, на внезапную согласованную, коллективную продажу людей Запада своих душ. А другой реакцией был взрыв религиозного мракобесия, известного как охота на ведьм. Если это рассуждение кажется натянутым, следует обратить внимание на упомянутую уже выше закономерность: протестантизм хронологически появился чуть позже начала ведьмовской истерии – и развитие получил именно в странах, где, главным образом, происходила охота на ведьм. Это совпадение заслуживает того, чтобы о нём призадуматься.

Кстати, не вырождение ли сверхъестественного (в числе прочего) имел в виду Ницше, когда декларировал смерть Бога? Не знаю доподлинно. Однако очевидная географическая локализованность этого явления подсказывает, что вернее было бы сказать не «Бог умер», а «Бог отвернулся».

______________________________________
1 "...порой общественное мнение наделяло священных особ свойствами грозными и пагубными; впрочем, гораздо чаще, разумеется, свойства эти представлялись людям благодетельными. А есть ли благодеяние лучше и драгоценнее, чем возвращение здоровья? Люди охотно верили, что все, имеющее хоть какое-то отношение к вещам священным, обладает целительной силой." (Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии)

Отметим это "разумеется". Пройдет несколько веков, и "разуметься" будет уже что-то совсем другое.

@темы: Реформация, герметизм, гностики, ведьмы, Молот ведьм, мысли друзей, Возрождение