Солнце, камыш, сова, лилия и одуванчик

К предыдущему. Автор zhelanny, 2005

Так, господа конспирологи. Меня терзают смутные сомнения, не слишком ли поверхностен анализ Николауса. Я всю ночь размышлял над этим. Право же, чем ближе я знакомлюсь с произведением Анны Макулиной, тем яснее понимаю – мелочей в нем нет.

Начнем с главного. Композиция всех иллюстраций в книге отчетливо дуальна. Часть рисунка находится на левой стороне книги, часть – на правой. Этот прием используется в большинстве случаев для художественной иллюстрации парных категорий типа «тезис - антитезис», или «вопрос - ответ». Но этого мало. У меня имеется предположение, что композиционное деление на левую и правую страницы осуществляется также сквозным образом, то есть, левая страница несет один смысловой оттенок, правая – другой. Например, персонажи дополнительно характеризуются в зависимости от того, изображены ли они справа или слева. Если я прав, то это определенным образом влияет на понимание природы крылатого Вестника, а следовательно, всего сюжета в целом.

Ключ для расшифровки помещен уже на первой странице. Солнце заходит СПРАВА, следовательно справа находится ЗАПАД. Казалось бы, это дает нам абсолютный ориентир к пониманию происходящего.

«Как одна из четырех сторон света запад обозначает страну тьмы, обитель демонов. По св. Иерониму, запад - место обитания дьявола. Таким образом, если Восток символизирует царство Христа, то Запад - царство дьявола (смерть солнца).»

Итак, правую сторону условно считаем стороной Зла, левую – стороной Добра. Попробуем проанализировать отдельные элементы композиции с этой точки зрения. Для разминки начнем с камыша. Зря Николаус не захотел рассматривать его символизм. Хотя он растет и слева, и справа, его значение нельзя недооценивать.

«Камыш растет плотными зарослями в низинах, чаще всего у воды. Из-за этих свойств он стал символом толпы верующих, которые ведут скромную жизнь и следуют тому, чему учит Церковь, являющаяся животворящим источником. Это объяснение можно найти в Книге Иова 8:11, где говорится: «Поднимается ли тростник без влаги? Растет ли камыш без воды?» Кроме того, когда младенец Моисей был найден в зарослях камыша, это растение стали связывать с местом, из которого пришло спасение».

Интерпретация: Мышка вела скромную жизнь, и спасение пришло к ней там, где растет камыш, то есть на болоте. Пока все ясно.
Следующая страница: «А тропинка, где она?». Как обычно, дуальная композиция: плачущая мышь и сова. Сова сидит на левой стороне, в рамках нашей гипотезы – на Востоке.

«Из-за того, что сова прячется в темноте и боится света, она стала символом сатаны, князя тьмы. Говорят, что сова обманывает других птиц, заманивая их в сети птицеловов, точно так же, как сатана обманывает людей. […] Однако издревле считается, что сова наделена мудростью, и именно в этом значении она присутствует на изображениях Св. Иеронима.
Есть у совы и другое значение, в котором она выступает как атрибут Христа, который пожертвовал Себя ради спасения человечества: «Просветить сидящих во тьме и тени смертной...» (Лука 1:79). Именно этим объясняется присутствие совы в сценах распятия.»

Это нам мало что дает. Сова – амбивалентный символ. Контекст ее появления – раскаяние Мышки в самонадеянности и уповании на рассудок – может говорить о том, что Сова символизирует все же Умствование. Не нужно забывать и то, что мыши часто является добычей сов, то есть, речь идет об угрозе спасению души в результате злоупотребления Ratio.

@темы: мышка

---

Мышка и кротик

К предыдущему. Автор zhelanny, 2005

Говоря о книге Анны Макулиной «Мышка», первое, на что хочется обратить внимание - замечательная чистота формы. Ни одна деталь в ней не является излишней, что само по себе является признаком высочайшего мастерства. Еще большее уважение заслуживает столь редко встречающееся сочетание простоты формы и глубины содержания. Сюжет книги предельно лаконичен, но не банален. Кажущаяся наивность изложенной в ней истории способна ввести в заблуждение любого, не знакомого с методами конспирологического анализа. Начать с того, что это – один из четырех «вечных» сюжетов Борхеса, сюжет о возвращении. Навсегда преломленный христианской парадигмой, этот сюжет обретает новую жизнь как повествование о духовном стяжательстве и поиске утерянного рая. В этом плане книга восходит не столько к Данте, сколько к «Пути паломника» Беньяна.

Найдутся те, кто сочтет книгу «Мышка» запятнанной влиянием постмодерна из-за одного только использованного приема «двойного дна». Я считаю это обвинение надуманным. Во-первых, напрочь отсутствует обязательное для мышления постмодерна преобладание формы над содержанием. Во-вторых, отличие заключается в причине, по которой автор прибегает к упомянутому приему. Произведения постмодерна конструируются таким образом, чтобы иметь успех одновременно у нескольких непересекающихся аудиторий с уже сформированными запросами. В отличие от них, «Мышка» - это книга, которая адресована одному и тому же человеку в разном возрасте. Ребенок и родитель найдут в ней одну и ту же историю о заблудившейся мышке, но поймут ее по-разному. Таким образом, не угодить широкому кругу потребителей, но донести вечную идею до каждого читателя в той форме, в которой он готов ее воспринять – такова непростая задача, поставленная Анной Макулиной. И, на мой взгляд, задача эта в целом выполнена.

Что касается исканий главного героя, то здесь показательным представляется сравнительный анализ произведения Макулиной и известной истории про кротика [1]. Мышка Макулиной, как очевидно, занята духовным поиском. Кротик же, как послушный адепт западной цивилизации, тратит отпущенное ему (и читателю) время, чтобы научиться разбираться в различных видах дерьма. Причем нужно заметить, что движет им отнюдь не бескорыстное стремление к познанию окружающего мира, но цель столь прагматичная, сколь и порочная: это стремление найти виновного в перенесенном унижении и отомстить ему. Вместо поиска собственной идентичности, кротик занят поиском идентичности какашки у себя на голове. Таким образом, налицо другой «вечный» сюжет Борхеса – сюжет «поиска».

Однако, в отличие от «Мышки», авторы «Кротика» рисуют намного более безнадежную картину. Книга вводит неискушенного читателя в мир, полный фекалий. Прочтение символического ряда дерьма происходит не намного сложнее, чем в случае прозрачных аллюзий с мышкой. Дерьмо на голове главного героя, с которым он не расстается на протяжении всей истории, намекает на то, что его сознание засорено ложными идеями и навязанными представлениями – говоря по-русски, «лапша на уши». То есть, Мышка Макулиной, хоть и заблудившаяся в болоте в начале повествования, по своему духовному развитию уже стоит намного выше кротика. По крайней мере у нее нет ничего на голове.

Далее, остальные каловые массы, в соответствии с канонами постмодерна разнообразные по форме и одинаковые по содержанию, очевидно символизируют собой фальшивые ценности общества потребления. Подспудно проводится мысль, что «наделать» своему ближнему на голову – не только не стыдно, но нормально и иногда даже необходимо. Если эта книга и содержит мораль, то это – мораль о том, что во всех вопросах нужно пользоваться услугами экспертов (отчаявшись разобраться в различных видах испражнений с помощью собственного Ratio, кротик обращается к навозным мухам, которые, как опытные Scheiseberator’ы, легко решают актуальный для него вопрос).

Что ж, кротику в этом повезло. А нам остается надеяться только, что он, пусть и вопреки воле своих создателей, находится в самом начале долгого и непростого пути.

Список использованных источников:
[1] Werner Holzwarth, Wolf Erlbruch. «Vom kleinen Maulwurf der wissen wollte wer ihm auf den Kopf gemacht hat» - Patmos Verlagshaus, 2004.

@темы: мышка

---

На болоте, где камыш...

Автор schwalbeman, 2005

Продолжим серию. На этот раз, вместо фотографий – отсканированная детская книжка. Прекрасные иллюстрации, выполненные нежной и вместе с тем насыщенной пастелью пейзажи. Лихо закрученный сюжет, слезливая мораль. И, конечно, полный мудрых недоговоренностей текст. Прошу любить и жаловать – «Мышка»!



Устраивайтесь поудобнее, мои маленькие друзья. Вам предстоит увлекательный иллюстрированный рассказ о духовных исканиях, о приобретении мистического опыта, о мудрых и добрых помощниках из Горнего мира, о пути к забытой прародине, о спасении души. О башмаках и сургучах, капусте, королях, и отчего, как суп в котле, кипит вода в морях.



Что ж, знакомое начало, не так ли? Что напоминает? Кому пирожок за догадливость? Правильно, «Божественная комедия»!

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!

Если вы думаете, мальчики и девочки, что аллюзия на Данте – лишь легкая разминка, за которой последуют настоящие головоломки, то спешу вас слегка разочаровать. Символизм «Мышки» совершенно прозрачен. Никакие сомнения в его интерпретации невозможны. Каждый из вас, мои дорогие и Желанные, может и сам растолковать эти очаровательные стишки и картинки. Если я и предлагаю Вам свои комментарии, то лишь потому, что переполняющая меня радость чудесной находки требует выхода в тексте, да еще потому, что не все разделяют мою страсть к чтению между строк и пикселей.

Итак, главный герой «Мышки» потерял Путь и жестоко мучим утратой. Вокруг него – гнилая болотистая местность. Мне лень заглядывать в источники и уточнять, что именно может символизировать болото (я укутан в теплый плед и сижу с ногами на мягком диване), но уверяю вас, мои любознательные друзья, что ничегошеньки хорошего оно не символизирует. Даже вонючая тухлая пена, образованная гниющей органикой, может родить Афродиту, даже моча коровы может быть символом чистоты. Но не болото. Ни один розенкрейцер не вспомнит о нем, как о месте обитания пеликанов. Ни от кого не дождется болотный ландшафт доброго слова. Стало быть, положение Мышки плачевно: она по-крупному влипла.

Так, гм, символизм камыша вам еще рано объяснять, даже и не просите. Что у нас там дальше? «Солнышко садится, скоро спать ложиться». Тут и говорить нечего. Печальный образ старости и надвигающейся естественной смерти. Мышка явно очутилась в болоте, земную жизнь пройдя не до половины, а почти до самого конца. Ее солнышко почти уже село. Ей скоро пора ложиться на вечные веки.

(Забавно, но всякий раз, когда я вспоминаю хайневское (гейневское) “Die Luft ist kuhl und es dunkelt…”, то не могу избавиться от ощущения, что Хайне (Гейне) прилагает эти слова не к антуражу старой сказки, отчего-то не дающей ему покоя, а к собственному печальному состоянию. Это не вечереет над Рейном. Это на душе у Хайне темнеет и холодает.)



На первый взгляд, мои маленькие любознательные друзья, вторая страница не сообщает нам ничего нового. Сетования Мышки продолжаются: она не может найти дорогу домой, о чем мы уже смутно догадывались, изучая первую страницу. Однако не торопитесь листать дальше! Мы присутствуем при знаменательнейшем событии, почти что при втором рождении нашего героя!

Всю свою жизнь Мышка искала дорогу, опираясь на собственные силы, без ансамбля, сама, одна. Бессмысленная гордыня истончала хрупкие дни ее жизни, Мышка тратила бесценное время на попытки рационального осмысления Мира и субъекта в Мире. Сколь многого можно было добиться за все эти годы, если бы глупая самонадеятельность была отринута еще в молодости! Но даже раб, пришедший с опозданием на виноградник Господень, обретает награду, причем в той же степени, что и пришедшие с утренней зарей трудолюбцы. Мышка раскаивается. Она признает, что ее собственного ratio недостаточно для достижения Истины. "Где какая сторона?..." На этот сакраментальный вопрос невозможно ответить без моральной точки отсчета, находящейся вне субъекта. Наш герой осознал тщетность самостоятельных поисков правой стороны. Он взывает к Помощнику.

Мы никогда не узнаем, какой внутренней ломки стоило Мышке это признание. Но мы видим слезы на ее мышином лице и понимаем, что прозрение далось немалой ценой.

(Кстати, обратите внимание на филина. Это явно недружественное по отношению к Мышке существо выполняет здесь ту же роль, которую Данте доверил волчице)



И помощник не заставляет себя ждать! Дивное существо из горнего мира, наделенное крыльями, символизирующими способность воспарять над суетой бренной юдоли, с улыбкой на добром лице, с ободряющей речью! Оно открывает Мышке свою истинную природу: несмотря на кажущиеся акцидентальные различия, несмотря на несравненные внешние достоинства, вестник сродни заблудшему герою, ибо разделяет с ним бремя тварного существа, принужденного вечно делать выбор между добром и злом и способного совершить ошибку.



Не всякому существу с крыльями можно доверять. Не обманет ли Мышку его новоявленный друг? Тот ли он, за кого себя выдает? Не заведет ли в болото еще глубже?

Шансы Мышки обрести истинный путь существенно возрастают оттого, что горний вестник не требует никакой предоплаты за свою помощь. Он излагает обетование, но не сделку. И все же, на месте Мышки я бы трижды подумал…



Что же это за дом такой? Куда так стремился герой нашего повествования? Что он надеется обрести в том месте, которое самонадеянно называет домом?

Вся «Мышка» выдержана в духе последовательного платонизма. Развитие возможно, однако оно соответствует движению (хронологическому и структурному) не вперед, а назад. Всякое узнавание есть воспоминание, а духовный рост есть по сути не что иное, как возвращение к исходному блаженному состоянию. Сторонники парадигмы перевоплощений напрасно зачисляют Платона в свои союзники. Вечному Возвращению Востока Платон совершенно отчетливо противопоставляет окончательное Возвращение Запада. Обретения дома как метафора прикосновения к предвечным идеям, чьими бледными и нечеткими тенями являются тленные вещи, наполняет всю «Мышку», от первой страницы до последней. Ясно вам, мои маленькие любознательные друзья?

И что же в итоге? Happy end? Finis coronat opus? О нет, не так прост автор, скрывающийся под псевдонимом Макулина (Masculina? намек на литературный трансвестизм?). Страница с радостно бежащей за ангелоподобным вестником Мышкой – последняя. Страницы, изображающей прибытия домой, нет и не может быть. Герой книги обрел Путь, и этого довольно, словно говорит нам автор. И никто не знает, скрипнет ли когда-нибудь заветная дверь.

@темы: Данте, мышка, мысли друзей, Платон

---

Борхес

Автор Арвеггер, 2011

Устав впадать в восторг от Моффата, valley и анимешек, решил "свериться с курсом" и перечитал "Сад расходящихся тропок" Борхеса. OMG. Я улетел просто. Какой там Моффат...

"Сад расходящихся тропок" был написан бог знает когда - в начале Второй мировой войны, но что-то более совершенное просто не представимо. В этом тексте уже нет ничего лишнего, это голый механизм. И он не только работает внутри себя, но втягивает в свое функционирование всю реальность.

Чтобы было яснее, я покрасил взаимодействующие элементы текста в одинаковые цвета. Разумеется, это не все элементы, лишь те, которые бросились в глаза и не требуют для понимания никаких дополнительных знаний. (Ну, разве что не все знают, что "Анналы" дошли до нас не целиком.) И, выделив имена и профессии, я заленился выделять другие явные элементы - локации (Лондон, Берлин, etc); книги; структуры (ветвление, дурная бесконечность закуклившейся Шахерезады, шахматы, шарада). Они и так очевидны.

Лирическое отступление 1.
Когда я прочел "Ворону на мосту" Макса Фрая, у меня было только одно замечание. "...инструкция может быть разбита на несколько частей, которые вставляются в разные книги - скажем, под видом комментариев. Собрав вместе как можно больше книг, изготовленных в одной книгопечатне примерно в одно время, и сопоставив некоторые их фрагменты, можно совершить удивительные открытия - при условии, что у вас есть время и вдохновение для подобных игр". Вот спорим, если я сопоставлю комментарии различных книг Фрая, то вместо "удивительных открытий" опять обнаружу там шиш.

Сейчас так писать нельзя - если содержание не несет структурную нагрузку, его не должно быть в тексте. Это как в хай-теке: либо орнаменты и прочие декоративные финтифлюшки образует сама конструкция, тогда это заслуживает эстетического восприятия, - либо это мусор и его надо убрать. Не оправданный структурой смысл сейчас в произведении так же уместен, как лепнина в автомобильном двигателе.

Когда я увидел у Борхеса: "Медленно и внятно он прочитал два варианта одной эпической главы. <...> Помню заключительные слова, повторявшиеся в обоих вариантах как тайная заповедь: "Так. С ярыми клинками и спокойствием в несравненных сердцах, сражались герои, готовые убить и умереть". - я с восхищением понял, что и в самом рассказе есть повторяющаяся фраза. Ессно, она есть, _и противостоит этой_.
Таково кардинальное отличие Борхеса от Фрая.

Лирическое отступление 2.
...по мнению Бориса Дубина, поступок Ю Цуна как послание в Германию, написанное жизнью самого Ю Цуна, который превратил жизнь в текст - говорит Википедия. Насчет превращения жизни в текст - это верно и в то же время чушь. Это все равно что сказать "Сатурн больше отвертки" или "в Бутово есть сила тяжести". Фишка не в том, что герой превращает свою жизнь в текст, а в том, что в рассказе мир дан в его абсолютном единстве и взаимосвязи. Тут диалектика в гофмановском духе, только не такая кричащая. Грубо говоря, у Борхеса вообще нет разделения на жизнь и текст, время и пространство, - они свободно переходят друг в друга. Когда автор говорит про сад как кусок придомовой территории, он в то же самое время всегда имеет в виду сад расходящихся во времени тропок, и наоборот; текст - это жизнь, жизнь - это текст, герой сравнивает своего шефа с Гете...

Ключевые элементы классического сюжета: герой хочет скрыться от врага и передать тайну - он садится в поезд - прячется в доме доктора Альбера, выдавая себя за другого, - его настигают, - он передает тайну, - его приговаривают к смерти. Это я выделил подчеркиванием.

На самом деле это все фигня, сюжет лежит в совершенно другой плоскости, и он идейно обоснован.
Вопреки тому, что втюхивают в бедных студентов лаконичные учебники, идея рассказа вовсе не в том, что "ах, время, оказывается, может ветвиться, а шпионы бывают хитрожопы". Идея условна, но она дает колоссальный пропагандистский эффект. Выглядит она примерно так: Военные заставят людей делать любые мерзости, если смогут убедить их, что это все равно неизбежно случится. Но будущие времена, ветвясь, реализуют многие (если не все возможные) варианты, и люди, знающие об этом, свободны от влияния военных.

"В этой слабости я почерпнул силы, не покинувшие меня позднее. Я предвижу время, когда людей принудят исполнять день за днем и более чудовищные замыслы; скоро на свете останутся одни вояки и головорезы. Мой им совет: исполнитель самого чудовищного замысла должен вообразить, что уже осуществил его, должен сделать свое будущее непреложным, как прошлое. <...> В отличие от Ньютона и Шопенгауэра ваш предок не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. <...> -- В любом времени, -- выговорил я не без дрожи, -- я благодарен и признателен вам за воскрешение сада Цюй Пэна. -- Не в любом, -- с улыбкой пробормотал он. -- Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего. В одном из них я -- ваш враг". (+см красно-черное выделение).

Убийство Альбера является подтверждением идеи ветвящегося времени. Эта идея настолько исполнена исторического оптимизма, что поступок Ю Цуна теряет всякое значение. С этого места смысл имеет только сама идея Сада тропок. Сюжетообразующие моменты: ее открытие, ее расшифровка, ее доказательства, ее передача дальше - вам.

Элементы текста, взаимодействуя между собой, вовлекают в свое движение реальность. Рассказ превращается в такую маленькую хреновину, вокруг которой раскручивается вселенная. Он занимает несколько страниц - утраченных или найденных? в чьих он руках? как человек распорядится этим знанием?

Да, кстати, еще легкий пинок Википедии - Ю Цун гениально превращает жизнь в текст не тогда, когда убивает человека с фамилией, совпадающей с названием населенного пункта. Ю Цун превращает свою подходящую к концу жизнь в текст, когда под видом чистосердечного признания втюхивает в протокол допроса идею Сада.

Таковы общие впечатления от двухкратного прочтения рассказа неделю назад. Очень поверхностные, но слишком сильные, чтобы перечитывать - хочется не то плакать, не то молиться.
Не сомневаюсь, что западные исследователи уже вылизали каждую закорючку текста, и что там на нем действительно учатся, а не проходят (мимо).
____________________________________

Старая литература мертва. В "Империи V" Пелевина очень сильная классическая концовка. Гейман в "Задверье" дает подряд друг за другом 4 классические концовки, то есть все возможные. А эффект один и тот же - смерть текста. "Покойный был хорошим романом, но он умер, как только я его дочитал". Это скучно. Это уже не литература, - это история литературы.
Борхес - современная литература. Моффат - современная литература. И, пожалуй, мне надо больше интересоваться современной литературой, а то четвертого имени я и не назову.
Произведения, ограничивающиеся смысловым постмодернизмом, - анахронизм. Уже недостаточно писать "гламур так же неисчерпаем, как дискурс", чтобы занять ум потребителя дольше, чем на время чтения текста. Рулит структурный постмодернизм. Когда, проскользив взглядом по всем стадиям развития сюжета от завязки до эпилога, вы обнаруживаете, что вам в мозг инсталлировался комплекс элементов, которые в целостности взаимодействуют между собой совсем иначе (несут совершенно иную сюжетную нагрузку) и перестраивают в вашем мозгу текст, ложно освоенный как классический, - это оно. Развитие действия может быть выражено символами и не иметь никакого отношения к событийному ряду. Кульминация будет не там, где казалась при прочтении. Находить развязку задним числом так же странно, как обнаружить после секса, что оргазм был совсем не тогда, когда ты его ощущал, %) но бывает и так. И в этом есть драйв.


з.ы. Как все "культурные люди" я читал "Сад" до этого раз 20. И критику читал. И экзамен сдавал. Мое восприятие, выращенное на классике, тогда было слишком не подготовлено. Наверное, разницу наиболее точно передает анекдот про бензопилу: "Ой, а чего это она так зажужжала?" Грубо говоря, я пытался использовать бензопилу как обычную, - естественно, результат меня не впечатлил.

Когда я впервые читал "Сад расходящихся тропок", я в принципе не воспринимал произведение, как механизм. Кроме идеи о ветвящемся времени, я ничего не мог из него вынести. Сейчас, будучи завсегдатаем пары фандомов, я совершенно спокойно держу в уме сотни реализовавшихся вариантов развития судеб героев, и одновременное разветвление представляется слишком банальным, чтобы его требовалось разжевывать.

Забавно, что мое восприятие не является сколь-либо массовым. Скажем, никому не бросается в глаза кардинальная разница между 1 и 2 сериями "Шерлока" (ВВС). 2-я серия - обычный детектив с поступательным развитием сюжета, и кроме противостояния женских и мужских образов там вообще ничего нет (в существование идиотов, не знающих про книжные шифры я, уж извините, не верю). Серии соотносятся друг с другом, как системный блок и ящик из-под пива. А внешне, типа, и то и другое коробки.

@темы: текст, Фрай, Моффат, Борхес, Шерлок

---

Музыка дня

Rainbow. Vielleicht Das Nachste Mal.

@темы: музыка

---

Мы прогоним сассенахов...

...в час, когда взойдёт луна.

Методы борьбы с вампирской цивилизацией, на материале давешнего фэнтезийного боевика

Есть господствующие вампиры, есть и человеческое подполье. Поначалу оно описывается в терминах Великой Отечественной. Вампирские управленцы официально называются гауляйтерами. Действие происходит на Украине, гауляйтер Украины... Способствует созданию атмосферы "советские партизаны на новом уровне"

Постепенно эта атмосфера меняется в себе и медленно дрейфует в сторону западной эстетики. ИРА не зря поминается и даже вынесена в название романа. Подполье всё больше обрисовывается как экстремистская организация европейского типа, как довольно-таки оторванные от жизни теоретики с великолепными бойцовскими и конспиративными навыками, но и только.

Разница эта очень характерна. Это два кардинально разных подполья. Ковпак не имеет смысла без Жукова, Василевского и Рокосовского. Советские партизаны взрывают эшелоны, но идут-то эти эшелоны к Сталинграду и на Курскую дугу. Это значит, что народ хоть и ранен, но здоров, что у народа есть правительство, верное его интересам, что сопротивление организовано на всех уровнях. Сравним с испанской герильей во времена Наполеона. Она прославлена и окутана романтическим флером, но могла ли она быть действенна, если испанский крестьянин убивает французов, а испанский дворянин служит в коннице Мюрата под Москвой? Она и не была действенна. Не герилья положила конец господству французов в Испании, а Кутузов и Веллингтон.

В романе описано подполье второго типа, европейское, существующее несколько поколений. то есть интегрированное в систему, связанное с полицией, пронизанное сотрудниками тайных служб. Когда выясняется, что подполье именно таково, становится ясно, что победить оно не может, и на первое место выходит другой вариант - оппозиция Ахену внутри самих управленцев.

Главный герой этой линии выбился на первое место в России и постепенно, незаметно, используя ресурсы всей структуры, пытается создать базис для независимости. Базис экономический, научный, технологический. Характерно, что только ему и его слою приходит в голову использовать некоторые положительные свойства вампиров (вроде нечувствительности к опасным для человека излучениям) для автономного и секретного космического проекта. Он секретный для Ахена, но не частный, а государственный внутри России (подтверждение того, что космос - наша тема).

В этой же линии автор подходит к изображению в бессмертном персонаже социального организма. Герой родился при Петре Первом, моряк и офицер во многих с тех бывших войнах, партизан в Великую Отечественную. Нельзя сказать, что в образе этого вампира показан весь русский народ, но некоторая его часть - вполне возможно.

Итого, получаем по Гегелю - что на входе, то и на выходе. Эта линия наиболее ярко показывает современное состояние взаимодействующих цивилизаций и намечает некоторое желательное направление развития.

На еще какую-то возможность намекают, но она не раскрыта. Может, во второй части. Кстати, я не поняла, она вообще есть, эта вторая часть?

@темы: Сэймэй Хидзирико

---

О гуманитарном оружии

Тем, кто живет в России и считает, что империя не дана ему в ощущениях, посвящается.

Одна моя несгибаемая боевая подруга называет это явление "избалованный постсоветский человек". Многие вещи, обычные в нашей жизни, но уникальные в мировом масштабе, принимаются как данность, а это ведёт к ложным выводам (иллюстрация).

Империя это не только гимн, герб, флаг и начальство в Москве. Империя это совокупность социальных институтов, оформляющих, структурирующих всё общество. Я касалась этого вопроса на примере города вот здесь. Если город не вырастает из травы сам по себе, то государство тем более, а империя еще более.

Представьте себе древнего эллина, эскимоса, современного жителя Уганды, и попробуйте объяснить ему, что такое областная филармония или шахматный кружок при школе, почему солдат нашей армии в случае войны будет защищать не только ту деревню, в которой родился, почему у нас в каждом доме есть электричество и считается нормальным, что оно там есть. В России является нормой, что дети ходят в садик, а женщины работают. Оглянитесь назад, на историю человечества, посмотрите вокруг, на современный мир. Много ли было и есть народов, для которых это в порядке вещей? И вы считаете, что это у нас появилось и существует как-то само собой, без затрат сил, труда, ума и духовной стойкости?

Империя не дана в ощущениях африканцам - 100500 племен, взаимное истребление, голодовки, эпидемии, обнищание, необразованность. Империя не дана в ощущениях европейцам, как они ни пыжатся. Им дано в ощущениях положение работорговца, в трюме под ногами у которого умирают негры. Это тоже много социальных институтов и социальных ролей, но иных, не тех, что формируют империю.

Даже сейчас большая часть ваших занятий, окружающих вас учреждений и институтов в широком смысле слова родом из нашего русского и советского прошлого, а значит в таком соединении невозможных больше нигде в мире. Это всё вместе и есть империя, и не только по российскую сторону границы, но и по украинскую и белорусскую как минимум. Структура нашего общества не разрушена, это значит, что империя существует, а значит, может быть и политически оформлена.

Вопросы и уточнения, будьте так добры.

@темы: Россия, империя, СССР

---

Империя: претенденты

Чингиз и Китай. Посмотрим-как на них поближе.

Я исхожу из того, что социальные лифты это хорошо. Чем шире круг, в котором ищутся таланты для любого вида деятельности, тем лучше. Поручить управление страной одному замкнутому слою это верный путь к неприятностям. Мне чужд республиканский пафос Брута и Катона, которые считали, что настоящее народовластие - это когда всеми подвластными Риму землями управляют римские городские комиции.

Рим с этой тенденцией боролся и её преодолел. Цезарь воевал в Галлии с Верцингеторигом, и Цезарь же впервые сделал галлов римскими сенаторами. Впоследствии нередко случалось, что к примеру дед воюет под началом Аттилы с римской армией, грабит римские территории, а внук, глядишь, уже сидит в управленческом аппарате Юстиниана Великого казначеем в какой-нибудь восточной провинции или даже служит чиновником на хорошем месте в столице. Да и римский полководец Аэций, победитель Аттилы, происходил из готов, которые сто лет назад так же разоряли римские провинции, как гунны при Льве Великом.

В истории Византии редки случаи династий, насчитывающих больше трех человек подряд, но нередки случаи, когда императорами становились крестьяне, солдаты и представители разных народов, населяющих империю. Фракийский крестьянин стал Юстинианом Великим, имена Василия Македонянина и Льва Исавра говорят сами за себя. В то же время ни тверской крестьянин, ни тверской князь в принципе не мог стать великим ханом Золотой Орды. И в управленцы рангом пониже русичи во всяком случае не включались. Что тогда значит "к Чингизу всех брали"? Какие-то рубежи и барьеры были, и они невыгодно отличают Орду от Империи.

Китай посредством экзаменов на должность увеличил доступ к управлению, но только для людей из одного социального слоя, не так ли? Китай выгодно отличается от Орды долголетием, но принципы включения других народов в единое государство я плохо себе представляю. Деление на варваров и не-варваров там ведь сохранялось веками? То есть существовали целые народы, включенные в систему, но не допускаемые к управлению, правильно?

По всем пунктам, особенно по последнему, уточнения приветствуются.

@темы: Империя

---

Ещё о "мовах": "грае грае воропае"

Автор К.Крылов, 1 мая 2005 года

samir74 пишет:
Общеизвестно, что современный украинский - это южнорусская грамматика плюс польские корни.
Не думаю, что будет сложно сконструировать сибирский язык, залив в чалдонскую диалектную грамматику нужное количество татарских корней, вплоть до непонимания сибирского языка европейскими русскими.
Собственно, для создания языка мне нужна лишь нормальная электронная книга с грамматикой и словарем обского говора, как это все в реале произносится, я в детстве много раз слышал, долить туда тюркизмов в общем-то тоже без проблем.

Собственно, тезис очевиден (я его высказывал неоднократно), но тут интересно, что автор не только пообещал, но и сделал.

Фонетика сибирского языка против московска.
Первой склонене.
Второй склонене.
Притяжательное местоимение.
Глаголы с прилагательными. (ссылки не работают - Н.)
Словарь (выношу, чтобы удобнее читалось):
Алфавит - абевега
Болото - рям
вбежать - ивбежать
вчера - лонись
главный - матёрой
гора - камень
громадный - огромадной
дождь - дожжык
дом - юрта
есть (иметься) - есь
ёжик - керпан
железо - база
житель - насельник
заяц - ушкан
камыш - камыш
канал - прокоп
красный - ялой
красивый - красной
кривой - мучой
кривизна - муч
круг - елбан
круглый - елбовой
лес - урман
луг - сор
море - пола
мост - мос
нет - нету
не - не
Обь - Умар
овраг - падун
озеро - чвор
песок - песок
песчаный - песьяной
радио - радиво
река - умка
серый - бусый
Томск - Томск
торф - трунда
улица - вулиса
фартук - хартук
холм - шелом
хранить - ихранить
хребет (горный) - грива
часть - чась
что - чо
цвет - свет
шесть - шесь
щи - шшы
это - ето
Я - я
яма - выр

Что тут видно. Искусственные языки, конструируемые в политтехнологических целях (думаю, их следует называть "мовами", в честь самого известного из них), всё-таки имеют некоторые следы своего происхождения. Разглядев которые, можно отличить "мову" от настоящего языка.

1. Как известно, "дьявол это обязьяна Бога". Мова изготавливается из материала настоящего языка путём его уродования. Поскольку компрачикосы-моводелы обычно стремятся к тому, чтобы настоящий язык ни при каких обстоятельствах не приблизился к мове (в том числе в ходе своего исторического развития), уродование производится сознательно грубыми, калечащими способами, нарочито неестественными. Этот процесс можно ещё назвать бастардизацией ("обублюдливанием") настоящего языка.

2. Бастардизация производится обычно экономичным способом: путём минимальных изменений добиться того, чтобы говорящий на исходном языке перестал понимать говорящего на мове. (Обратное, строго говоря, необязательно, хотя и желательно).

3. Важно, что непохожесть мовы на настоящий язык чётко осознаётся как главная цель. Настоящие языки развиваются сами, не глядя друг на друга. Максимум, что позволяют себе языковые пуристы разных стран - это сознательное сохранение своего языка от "иностранного засорения". Однако, когда речь идёт о том, что язык народа А ни в коем случае не должен быть понятен народу Б, то можно утверждать с большой уверенностью, что А есть мова Б.

4. Здесь нужно сделать важную оговорку. Естественное диалектное разнообразие языка не является результатом бастардизации. Например, некогда существовавшее южнорусское наречие русского языка, из которого делали "украинскую мову", является вполне естественной языковой вариацией. На ней говорят и сейчас. Что касается украинской мовы, то это результат бастардизации.

5. Техника дела. Уродование грамматики производится чисто механическим способом: вводится два-три новых правила. Об этом, впрочем, писал и я, и тот же Галковский. Интереснее посмотреть, что делается со словарём.

6. Источники для словаря мовы.

6.1. Чисто механическое искажение слов - типа тотальной замены "и" на "ы" после гласной. Особенно хорошо, если в языке есть какие-нибудь особенности, оставшиеся только в письменной речи. Например, огромную пользу для украинствующих моводелов принёс "ять". Для других мов на основе русского такую же роль может сыграть, например, введение гласной между двойным "н": "стекляноный", "деревянаный".

6.2. Изменение грамматических характеристик слова. Например, слова женского рода перелагаются в мужской (или просто объявляются "мужскими") и наоборот. Приём простой, но эффективный, а при правильном применении вводит в настоящий умственный ступор. Обычно используется в комбинации с другими приёмами. Например, если мы заменяем слово "лягушка", и у нас есть варианты "жяботка", "пипа" и "пучелуп", следует предпочесть "пучелуп". Пример: "алфавит" - "абевега". Или вот, для гипотетической мовы на основании русского приблатнённого: мама (ж.р.) - маман (м.р.), отец - папша (ж.р.)

6.3. Диалекты. Ну, тут всё понятно. При этом обычно диалектные особенности произношения выпячиваются и карикатуризируются. Иногда речь просто идёт о копировании речевых дефектов. Обычная гунявость может оказаться очень полезной для моводела.

6.4. Язык низов. Интересно, что из него выбираются как раз слова, относящиеся к "высокой", "господской" культуре - именно потому что они сильнее всего уродуются в произношении простецов. Так, крестьянин безупречно правильно произносит слово "грабли", а вот название неведомого зверя "обезьяна", отсутствующее в его активном словаре, он может как-нибудь интересно переврать - например, в "облизьяну". Понятно, что такое словцо очень годится для моводеланья. Кстати, в вышеприведённом "сибирском" словаре есть несколько таких слов: "радиво", "вулиса".

6.5. Сюда же годятся и жаргонизмы. Неиссякаемый источник всякого моводела. В цене жаргон профессиональный и отчасти уголовный, но, скажем, молодёжный тоже годится в дело.

6.6. К жаргонизмам примыкают устойчивые метафоры. Это очень интересная тема. У каждого значимого слова есть несколько устойчивых метафор, его обозначающих. Иногда они используются в качестве слов-заменителей. Например, заяц - ушастый и серый. Поэтому его можно назвать "ушкан" или "серяк". Кстати, аналогичные процессы иногда происходят и в настоящих языках. Такова, например, история "бера", который стал "медведем": метафора вытеснила настоящее слово. Но метафоры можно и выдумать. Например, назвать собаку "гавкой" или "лайкой", кота - "мурлыком", а жабу - "пучеглазкой". Впрочем, тут возможны замены по типу кёнинга: если "глаза" поименовать "лупетками", то "жаба" получится "пучелуп", что гораздо непонятнее.

6.7. Иностранные слова вместо своих и наоборот. Понятно, что заимствование иностранных слов - удобнейший способ мовостроя, тут длинные рассуждения не нужны. Однако, если в настоящем языке какое-нибудь слово имеет иностранное происхождение, то его-то как раз имеет смысл заменить чем-нибудь якобы посконным. Поэтому, к примеру, "хеликоптер", но - "версень" и "листень".

6.8. Кальки иностранных слов. Способ словообразования, принятый и в настоящих языках, но в мовах становящийся крайне важным. Особенно подходит для уничтожения интернациональной терминологии.

7. Ввод мовы в дело. Верный признак мовы - её насаждение политико-хулиганскими методами. Типа официального запрета на использование настоящего языка в официальных ситуациях (как сейчас "в" Украине), или, скажем, молодёжных банд, избивающих говорящих на настоящем языке. Сюда же относится и истерическое давление местной интеллигенции, получающей должность коллективного цензурного комитета: следить за устами граждан.

8. В этом пункте мы, наконец, подходим к вопросу, зачем же на самом деле нужна мова.

Я когда-то назвал одну из мов "языком ненависти", но, кажется, не разъяснил этот вопрос полностью. Так вот, мова нужна не просто для разделения некогда единого народа на две "не понимающие друг друга" части, но и для поддержания бессознательного раздражения мовоговорящих по поводу носителей настоящего языка - каковым раздражением удобно манипулировать в политических целях.

Дело в том, что два похожих, но имеющих резкие отличия в каких-то пунктах существа воспринимают друг друга как "уродов" - см. теорию uncanny valley. Это относится и к языкам. Особенно если к общему чувству "похожей непохожести" присоединяется ощущение уродства (а мова - именно поуродованный язык, сделанный компрачикосами), то неприятие становится очень сильным.

Заметим, что это не касается диалектов. Все диалекты одного языка комплиментарны друг другу. Например, настоящие сибирские диалекты или то же самое южнорусское наречие всегда воспринимались "московскими русскими" как нечто интересное и не лишённое своей прелести. Так, северорусскому уху украинские народные песни кажутся мелодичными и красивыми. Однако, когда речь идёт о бастардизированном языке, начинается неприятие. Оно имеет двойную направленность. С одной стороны, бастардизированный язык кажется носителем настоящего языка "уродливым, смешным и некрасивым". Но это бы ладно. Носителей же бастардизированной "мовы" настоящий язык раздражает, как калеку раздражает вид здорового человека, как дурнушке неприятен вид красивой женщины.

При этом ненависть патологии к норме всегда сильнее, чем презрение нормы к патологии. Когда же патология массова, это сплачивает стигматизированную группу, делает её тем самым сильной, монолитной, но при этом управляемой. Уродство вообще является силой, а массовая невротизация и стигматизация в определённых случаях оказываются залогом успеха. Правда, плоды этого успеха обычно достаются компрачикосам-манипуляторам, но это уже "само собой разумеется".

9. Однако, может ли опыт создания мов научить чему-то носителей настоящего языка?

Да, конечно. Если есть компрачикосы, должны быть и пластические хирурги. Но об этом несколько позже.

@темы: политтехнологии, мова, люди меняются

---

Хорхе Луис Борхес. Рагнарёк.

Автор edelberte

Герою-рассказчику приснился сон. На литературно-философский факультет пришли древние боги.

Правильно, куда же еще-то? Туда, где их знали, где о них думали, где чаще всего их поминали, - они и заявились.

Сначала филологи и философы обрадовались, даже возликовали. Как же - боги. Те самые. Сколько дум о них продумано, сколько страниц исписано, - а уж прочитано-то! Но постепенно, присматриваясь к богам, профессора стали подозревать нехорошее. За тысячелетия гонений и забвения боги одичали, озверели, утратили человеческие черты. Как странно о богах - "утратили человеческие черты", но именно так у Борхеса и написано. Они почти (или совсем?) разучились говорить и одеты - одеты! - были с фальшивой роскошью подонков из самых низменных притонов. "И тут мы поняли, что идет их последняя карта, что они хитры, слепы и жестоки, как матерые звери в облаве, и - дай мы волю страху или состраданию - они нас уничтожат."(с)

А заканчивается рассказ так: "И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) и с наслаждением пристрелили богов."(с)

С наслаждением!

Будь это Кафка, - даже и не во сне - револьверы оказались бы из папиросной бумаги, смялись в руках и сказали бы: "Пф-ф-ф..." И, может, оно бы оказалось и жизненно: филологи все ж таки...

Но это Борхес. Слепой библиотекарь, утонченный интеллектуал и эрудит, потомок гаучо - в чьей душе и чьих книгах никогда не затихал голос героического. И револьверы оказались настоящими и увесистыми, и филологи стреляли с наслаждением, и древние страшные боги наконец-то окончательно умерли.

@темы: язычество, мысли друзей, Борхес

---

Зависть к Абрамовичу

Автор В.Смирнов

Очередной раз Лукьяненко дал мне основания для небольшого рассуждения. Вот тут у него очередной текст об СССР. Суть текста в том, что де все мы, кто старше 40 лет виновны в гибели страны – и тут я с автором в общем согласен. С другими высказываниями согласен частично или вовсе не согласен. Но есть и еще один момент, а именно следующее суждение Лукьяненко: «И зависть с ненавистью напополам к Абрамовичу с Вексельбергом не потому, что они приватизировали народное, а потому что мы этого не успели - не смогли». Тут важно даже не то, что я не согласен и с этим суждением, а то, почему именно я с ним не согласен.

Этот вопрос связан с куда более фундаментальной проблемой легитимности собственности в России. Ведь весьма распространено мнение, и не без оснований, что институт собственности в нашей культуре весьма далек по своему содержанию от «священного права» Запада. Собственность у нас не священная, а скорее, функциональна. И такая особенность нашей культуры связана со служилым, или иначе, тягловым принципом социальной организации русского общества на этапе его становления
.
Суть тяглового принципа заключается в том, что все сословия отличаются не правами, а обязанностями, формами и способами службы. То есть, например, дворяне (служилое сословие) служат саблею, а крестьяне – сохою тянут тягло. Права же определяются обязанностями. Т.е. сколько прав нужно для исполнения определенных обязанностей, столько и предоставляется.

Отношение к собственности в России прямо связано и выводится из тяглового принципа. Собственность тут рассматривается не как право, а как средство, обеспечивающее возможность службы. Например, в феодальную эпоху на западе феодал получал поместье ЗА службу, а в России ДЛЯ службы. А сама служба была безусловной. Служба же определяет статус – чем более значима служба, тем выше статус, и тем большие ресурсы придаются для службы.

Таким образом, никакого священного ПРАВА частной собственности в России на раннем этапе ее становления не сложилось. Собственность во владении того или иного человека легитимна постольку, поскольку этот человек несет службу. Надо сказать, что этот принцип (его можно назвать московским принципом) выдержал жесточайшую борьбу с основаниями собственности, куда более подобными европейским. Я говорю о боярском вотчинном землевладении, корни которого лежали в родоплеменном праве эпохи начала Древней Руси. Это борьба была одной из составляющих социальных катаклизмов эпохи Ивана Грозного и последующей смуты. И московский принцип победил, сделавшись идеалом социального устройства в массовом сознании.

Другое дело, что европейские веяния постоянно соблазняли российские элиты, наводили на мысль считать ресурсы, находящиеся в распоряжении элитариев, собственностью, на которую они имеют ПРАВО. Так, с утверждением европейского права после реформ Петра крепостные установления, бывшие до этого формой государственной повинности крестьян, странным образом превратились чуть ли не в право собственности на крестьян. Так, указом о вольности дворянству при Екатерине была разорвана связь земельной собственности и службы. И так в глазах русского народа помещичья собственность постепенно утрачивала легитимность.

В советскую эпоху принцип собственности не как права, а как ресурсов для службы утвердился в своем наиболее чистом виде. И, парадоксально, во многом именно это облегчило элитам приватизацию общенародной собственности. Там, где собственность есть священное право, ее куда сложнее отобрать, в том числе и у народа. В СССР же хватило убедить массы в том, что собственность (ресурсы) используются неэффективно, то есть, если говорить по-старомосковски, служить «обществу» с тех же ресурсов можно гораздо лучше, если служить будет частник, а не гадкий советский номенклатурный бюрократ.

Ну и пришла пора вернуться к тезису Лукьяненко. Во-первых, я хочу сказать, что делигитимация собственности олигархов произошла вовсе не в тот момент, когда они эту собственность «присвоили». Массы решили, что их попросту обокрали тогда, когда выяснилось, что служить обществу «частник» вовсе не собирается, ни прямо (ну, это, положим, предполагалось), ни опосредованно, посредством невидимой руки рынка. Тут есть два аспекта. Во-первых, как я неоднократно писал, на самом деле не человек «рулит» капиталом, а капитал человеком. Так что частник вовсе не свободен. А во-вторых, сам способ приватизации общенародной собственности происходил по таким моделям, что в соответствии с ними в «частники» был скрупулезно отобран самый гадкий, самый недостойный человеческий материал. Так что капитализм в России обанкротился сразу, как только стало ясно, что России он служить не собирается.

Кроме того, о зависти. Конечно, есть и те, кто просто завидует, и предполагает, что имел бы в случае успеха яхту, большую, чем у Абрамовича и шлюх обильнее, чем у Прохорова. Но я полагаю, что таких граждан не так уж и много. А большинство искренне не понимает, как можно, обладая такими ресурсами растрачивать их на такое дерьмо. Поэтому я сомневаюсь, что представления о том, насколько более достойно человек мог бы распорядиться доставшимися ресурсами (послужить) по сравнению с представителями отечественных элит, можно назвать завистью.

Впрочем, пора понять уже всем. «Частник» может послужить обществу только случайно, поскольку в конкретный момент интересы капитала, которому на самом деле служит «частник» совпадут с интересами общества. Такое совпадение еще иногда встречается в центрах капитализма и почти никогда на периферии. И это не зависит от лиц. Так что для общества лучше посредственный чиновник-служака, который посредственно служит обществу, чем гениальный капиталист, который самоотверженно служит капиталу.

@темы: Россия, Европа, СССР, мысли друзей, Лукьяненко, собственность

---

О пьяном Ваньке на печи

Автор В.Смирнов

Вот тут любопытный разговор о судьбах русского села. Правда, большая часть комментариев на удивление эльфийские, однако кое-что вынесу, свой ответ, например.

Речь идет о том, что «Одинокий хутор в США. Американец занимается выращиванием кукурузы.
Одинокий хутор в России. Русский жрет водку и умирает от цирроза печени.
Почему????».

То, что никакого одинокого хутора ни в США, ни в России нет, а есть системы сельхозпроизводства с финансированием, кредитованием, страхованием, системами сбыта и т.д. и т.п. – очевидно. Впрочем, дискуссию можно посмотреть по ссылке. Я выложу ответ на другое замечание, потому как недавно лично ознакомился с исследованием, о котором речь ниже.

«Рядом со мной КФХ занимается разведение индейки. Они купили развалившиеся коровники развалившегося колхоза. Почему им все удалось? А ведь рядом деревня и им нужны были работники. Так с этой деревни ни одного работника не взяли, а чтобы хоть как то работниками себя обеспечить были вынуждены завозить с сопредельных регионов.».

Я могу сказать не по российскому, а по белорусскому селу. Исследовали сельскохозяйственные предприятия разных типов, направленные на рыночную эффективность по принципу описанного вами КФХ, просто приличные на плаву сельхозпредприятия – бывшие колхозы и такие же предприятия убыточные и тонущие (о них я говорить не буду).

1-й тип как бы эффективен как экономическая единица, однако результаты следующие: крестьяне не в состоянии поддерживать ЛПХ, личного скота не имеют, дом и подворье запущенные, работает в селе только часть трудоспособных и работает интенсивно, как рабочие на заводе. Нахождение пьяным на работе жестко пресекается, но после работы и в выходные пьют по-черному. Культурного досуга практически нет. Массово несчастливы и желают уволиться. Держит только отсутствие любой другой работы в округе, впрочем, у предприятия нарастающие проблемы с кадрами и приходится завозить работников.

Суть в том, что такой способ труда разрушает традиционный образ жизни крестьян, не позволяет вести ЛПХ, превращает их в чистых капиталистических батраков.

Иначе со «средними» предприятиями – бывшими колхозами. Они не так эффективны, как 1-й тип, однако позволяют крестьянам (в том числе и помощь со стороны предприятия) вести приличные ЛПХ, держать скот, большие огороды и т.д. Дома куда более ухожены. Заработная плата меньше, но общий доход вместе с ЛПХ выше. Люди более довольны и доля занятых выше. Гордятся своим предприятием и своей работой. Пьют меньше, и имеют досуг в более культурных формах.

Более того, если рассматривать не чисто рыночную эффективность экономических агентов, а эффективность т.с. общественную, то выясняется, что 2-й тип по этому счету более эффективен. Т.е. общее производство хозяйства + ЛПХ по валу выше чем тоже самое в 1-м типе при сопоставимой численности и направлении сельхоз производства.

Вообще «Ванька на печи водку жрет» с социологической точки зрения означает следующее. Ванькам предложен новый социальный институт – рыночное сельское хозяйство. Любой социальный институт, это совокупность определенных ролей, в данном случае новых ролей, статусов, легитимизированных новыми нормами, ценностями и т.д. Ванька ложится на печь и принимается за водку тогда, когда эти новые роли его не устраивают. Не хочет он их разыгрывать в своей жизни, не желает поднимать свой статус в новой системе статусов, поскольку не считает предлагаемые статусы достойными и вообще высокими.

Почему не желает? Потому что новые нормы и ценности вступают в непримиримое противоречие с традиционными, принятыми Ванькой «с молоком матери», т.е. полученными в результате социализации. Печь и водка это протест против навязываемых и чуждых социальных институтов. Такие институты, которые не имеют массовых рекрутов сами собой отмирают. Но вместо того, что бы думать, как изменить институт, наш интеллектуальный мир размышляет, как бы посильнее нагнуть Ваньку, дихлофосом его потравить, что бы он все-таки принял новый социальный институт.

Мне скажут, что де ничего страшного, любая реформа есть преодоление традиционных практик, но вот в чем дело. Любая реформа, которая сталкивается только с элементами традиционности, не покушается на мировоззренческое ядро людей и открывает для людей реальные новые возможности, идет обычным образом. Сначала трудности, пускай и серьезные, социальное насилие, но через всего несколько лет процесс «прорывается», становится самоподдерживающимся, появляется немалая и интенсивно растущая группа людей – опоры нового института, людей, получивших высокие статусы в нем, количество рекрутов растет по экспоненте и т.л.

Что-нибудь подобное с фермерством в России произошло? Нет! Очевидно, новый институт столкнулся с чем-то очень серьезным, с чем то, задевающим ядро народного духа – и Ванька пьет на печи, хоть тресни.

Но вместо того, что бы срочно менять институт вы перекладываете с больной головы на здоровую. Вы уже 20 лет говорите – вот будет у нас рыночное хозяйство – хоть пускай все крестьяне передохнут. Тем более и аргументы есть, вроде того что на Западе хватает 5% населения для сельхозпроизводства. Впрочем, передохнут все, ничего страшного – индусов завезем. Ага?

@темы: Россия, мифология, мысли друзей, капитализм

---

И ещё о современном искусстве

Автор К.Крылов, 26 апреля 2006 г

Как с гордостию превеликой пишут всякие «дилеры арт-рынка» (или как там называются эти жуки), «современное искусство» сейчас и в самом деле в почёте. Если им верить, то на диком Западе любое уважающее себя частное и особенно публичное учреждение прямо-таки обязано вывешивать у себя в центральном офисе какие-нибудь картины современных художников, причём не ниже определённой цены, отображающее финансовое положение организации. Если твой оборот составляет столько-то миллионов – изволь вешать на стенку какую-нибудь «каляку-маляку», за которую уплочено (чек прилагается).

Я думаю, что «дилеры арт-рынка» сильно преувеличивают – однако, судя по некоторым наблюдениям, тенденция такая есть. Вешают, вешают всякие каляки-маляки. Даже у себя в кабинетах большие боссы – вешают. «Зачем-то это им надо».

Вопрос – зачем? Ведь понятно же, что каляка-маляка омерзительна, а хочется-то красивого – бабу там голую или пейзажик. Но нет, вешают. И сидят перед каким-нибудь чернильным пятном или изображением глисты, да ещё и знают, что за эту мерзотину ушло из кассы полмиллиона безусловных.

Однако. Стоит вспомнить, что есть одна ситуация, когда «картиночку вешать придётся», хочешь ты того или нет. А именно: когда речь идёт о портретах вождей. Портретик генсека, портретик республиканского лидера. «Так надо».

Вот я и думаю. Не исключено ведь, что так называемые «абстрактные картины» (равно как и глисты всякие) являются ни чем иным, как ПОРТРЕТАМИ ВОЖДЕЙ западного мира.

Ну, в смысле, ТЕХ вождей, НАСТОЯЩИХ. Которые ОТТУДА правят.

Это объясняет многое. Кстати, и в плане развития живописи это логично. Фотография убила потребность в изображении видимого – значит, надо переходить на изображение невидимого. Очами плотяными, конечно, невидимого. А так…

В таком случае у «современного искусства» есть чёткие критерии качества. Самые обычные: реализм. Насколько изображённое похоже на ТО.

Выставляются, скажем, «современные работы». И там каляка, и тут каляка. Там глиста раздавленная, и тут глиста раздавленная. А человек ПОНИМАЮЩИЙ перед одной калякой усмехается, а перед другой навытяжку стоит. И холодок по позвоночнику: «это же наш шеф».

В таком случае «глисты» и «чёрные квадраты» - это ещё "так", "идеализация".

) Посвящается принцу Флоризелю, само собой (

@темы: Европа, современное искусство, люди меняются

---

Деревянный голем

Автор schwalbeman

Мне пришлось уже как-то раз писать о двойном дне, наличествующим в трудах К. И. Чуковского. Я отчетливо осознаю, что лишь прикоснулся к теме: для сколь бы то ни было полного ее исчерпания мне не хватило бы ни знания конкретного автора, ни литературоведческих навыков, ни необходимых энциклопедических знаний в области символизма. Надеюсь, до Корнея Иваныча еще доберутся чьи-нибудь умелые руки и тогда мы прочтем много интересного.

Теперь, в силу жизненных обстоятельств, мне каждый уик-энд доводится открывать для себя заново детские книжки — обнаруживать во многих из них новые, неизведанные горизонты. Ведь горизонт — это не только то, что вдали, но и то, что глубоко под землей. Оказавшись в бесплодной пустыне смыслов, можно бежать до горизонта, а можно до него докапываться, в надежде получить полкружки солоноватой теплой воды. Тот, кто бежит до горизонта, не добежит никогда. А тот, кто копает, может и докопаться. До истины или до психушки. Или и до того, и до другого.

Не каждая детская книжка дотягивает по глубине символизма до «Краденого солнца». Но есть, есть шедевры. Недавно я послушал аудиокассету с «Приключениями Буратино». Какое блаженство! Я даже скачал оригинал А. Толстого и проглядел по диагонали, чтобы убедиться, не привнесли ли создатели инсценировки в сюжет какой-нибудь отсебятины. Но нет, все заинтересовавшие меня детали уже содержались в книге Толстого. Тогда я не поленился, и залез в еще более оригинальный оригинал, книжку К. Коллоди, но она, похоже, не стоит прочтения. Коллоди не интересовался тайными смыслами, его занимала лишь скушнейшая дидактика.

Что же до Толстого, то его многие умные люди считают принадлежащим к той самой советской эзотерической традиции, в которой блестяще отметились Вернадский и Циолковский. Внешне лояльная по отношению к Софье Власьевне (сове, совку), стыдливо камуфлирующая наукообразными словечками и теорийками свой карликовый мистицизм, эта школа имела некоторые шансы уцелеть, переждать суровые времена. Но не вышло: одолела, задушила проклятая Софья Власьевна. Персонально, правда, никого пальцем не тронула, но и традицию продолжить не разрешила. От себя добавим: и слава Богу, хватит с нас рериховцев.

Чтение «Буратино» не оставляет никаких сомнений в причастности автора к Мрачным Эзотерическим Тайнам™.

Для начала, трудно представить себе человека, годами живущего в тесном замкнутом помещении, и не знающего, что висящий на стене пейзаж закрывает дыру в обоях. Еще более маловероятно, что владелец нарисованного на куске холста очага не в курсе маленькой дверцы, замаскированной картинкой. Станиславский кричит свое «не верю!», и мы с ним согласны. Папа Карло, очевидным образом, является хранителем дверцы. Почетная и важная должность, говорящая о сравнительно высоком градусе посвящения. Кстати, что за дверцей? Театр! То есть помещение для проведения мистерий (автор кота да Винчи полагает, что мистерия есть разновидность высокодуховного свального греха. Надеюсь, Толстой был целомудреннее). Что ж, это место действительно нуждается в хорошей конспирации и бдительной охране. Кстати, папа Карло делил свою каморку с тварями, удивительными даже по сказочным меркам: «Я - Говорящий Сверчок, - ответило существо, - живу в этой комнате больше ста лет».

Толстой изображает Карло своего рода каббалистом-нонконформистом, мастером, достаточно сведущим в тайном знании для того, чтобы изготовить голема. Нонконформизм Папы проявился в выборе материала, дерева вместо глины (тут, впрочем, виноват скорее приятель Карло Джузеппе). Сказочка повествует о многочисленных приключениях искусственного человека и о его борьбе с конкурирующими мистериями под управлением Карабаса-Барабаса. Эта борьба происходит в духе скорее сицилийских разборок, чем конфликтов высокодуховных масонских лож. Видимо, такова специфика сценической площадки.

Главное, что в конце добро побеждает зло. Оно всегда побеждает. Кто победил, кто поведал нам от первого лица свою душераздирающую историю, тот и добро. Кто навсегда сошел со сцены и более не проронит ни реплики в свое оправдание, тот зло. А раз победа всегда за добром, то стоит ли удивляться победному шествию прогресса по планете?

@темы: тайные общества, мысли друзей, Буратино

---

Школа политтехнологий

Автор schwalbeman

Чуковский велик. На него в последнее время многие льют грязь: англофобы обвиняют в службе туманному Альбиону, либералы ставят в вину написание писем Сталину, фашики — декадентство (трупы, подлец, смотреть ездил). А он — велик, и дети от него в восторге.

Я, видимо, еще ребенок, так как магия рифм Чуковского по сию пору не оставляет меня равнодушным. Есть у стихотворений Корнея Ивановича и еще одно приятнейшее свойство: они просто-таки раздолье для конспирологов. «Тараканище», к примеру, описывает ужасы сталинизма. «Покорилися звери усатому.(Чтоб ему провалиться, проклятому!)». Это толкование я не сам придумал, а где-то вычитал, уже не упомню, где. Оно довольно распространено, и с ним активно боролся сам автор поэмы:

9 марта 1956 года, вскоре после "Секретного доклада" Хрущева на ХХ съезде, К. Чуковский сделал в своем дневнике следующую запись: Когда я сказал Казакевичу, что я, несмотря ни на что, очень любил Сталина, но писал о нем меньше, чем другие, Казакевич сказал:

- А "Тараканище"?! Оно целиком посвящено Сталину. Напрасно я говорил, что писал "Тараканище" в 1921-м году, что оно отпочковалось у меня от "Крокодила", - он блестяще иллюстрировал свою мысль цитатами из "Т-ща".

Апофеозом детского творчества Чуковского является, как мне кажется, «Краденое солнце». Это уже, собственно, и не конспирология даже, тут все на поверхности лежит. Видимо, именно на этой книжке воспитывались гении черного пиара наподобие абстрактной матери матерей Беслана. Просто-таки наглядное пособие по мифотворчеству. Судите сами.

Солнце по небу гуляло
И за тучу забежало.
Глянул заинька в окно,
Стало заиньке темно.

Жанровая принадлежность «Краденого солнца» — детский роман-катастрофа в стихах. Он описывает чрезвычайную ситуацию, и действие различных персонажей в ее условиях. Катастрофа вызвана естественными причинами, а именно затмением солнышка тучкой. Об этом читателю сообщается в самом начале произведения. Сообщается от лица автора. Это, стало быть, правда. А сейчас начнутся политические технологии.

А сороки-Белобоки
Поскакали по полям,
Закричали журавлям:
"Горе! Горе! Крокодил
Солнце в небе проглотил!"

Свободная пресса в действии. Миф родился, но он еще маленький и беззубый. Зверушки старательно растят его, а Корней Иванович им подыгрывает. Пока он не опускается до лжи: от автора даются лишь правдивые (ну может быть, самую малость утрированные) описания терпящего бедствие лесного народа:

Только раки пучеглазые
По земле во мраке лазают,
Да в овраге за горою
Волки бешеные воют.

А о крокодиле автор пока повествует посредством косвенной речи:

Рано-рано
Два барана
Застучали в ворота:
Тра-та-та и тра-та-та!

"Эй вы, звери, выходите,
Крокодила победите,
Чтобы жадный Крокодил
Солнце в небо воротил!"

Да, хитро! Настоящая модель идеологической бомбы. Но самое страшное в ней то, что модель-то действующая! В своих игрушечных масштабах, разумеется. Проверить это не трудно. Прочтите с выражением поэму ребенку младшего школьного возраста, а потом осведомитесь у него, отчего перестало светить солнышко. Если ребенок ответит «потому, что оно зашло за тучку», то берегите этого ребенка, как зеницу. Это будущий Шерлок Холмс. И взрослые-то не все на такое способны.

И все же миф еще недостаточно окреп. В лесу наверняка полно скептиков, подвергающих само существование в северном русском лесу экваториальной хищной ящерицы некоторому сомнению. В сказке о скептиках ничего не сказано, но это не должно нас удивлять. И вот против них пущена тяжелая артиллерия. Существование крокодила признает уже автор:

И встал
Медведь,
Зарычал
Медведь,
И к Большой Реке
Побежал
Медведь.

А в Большой Реке
Крокодил
Лежит,
И в зубах его
Не огонь горит,-
Солнце красное,
Солнце краденое.

Мощно написано. Автор использует безотказный прием изменения стихотворного размера, уменьшая количество стоп в строке. Эмоциональная атмосфера повествования накаляется до предела. Фанфары! Миф становится реальностью. О тучке, за которую забежало солнышко, можно забыть.

Подошёл Медведь тихонько,
Толканул его легонько:
"Говорю тебе, злодей,
Выплюнь солнышко скорей!
А не то, гляди, поймаю,
Пополам переломаю,
-Будешь ты, невежа, знать
Наше солнце воровать!
Ишь разбойничья порода:
Цапнул солнце с небосвода
И с набитым животом
Завалился под кустом
Да и хрюкает спросонья,
Словно сытая хавронья.
Пропадает целый свет,
А ему и горя нет!
"Но бессовестный смеётся
Так, что дерево трясётся:
"Если только захочу,
И луну я проглочу!"

Закономерно, Крокодил получил дар речи. Его онтологический статус теперь такой же, как и у медведя и всех остальных. Он произносит свои две строчки, и на этом его миссия исчерпана. Теперь его можно кончать: все равно в наших условиях не выживет, зимой подохнет. Крокодила больше нет, зато есть новоиспеченный герой. Медведь скромно принимает поздравления. Радом стоят его старые знакомцы — сороки, бараны и провокаторша-зайчиха. Кто-то невидимый потирает в тени свои чешуйчатые лапки. Кто это, читатель не знает, и никогда не узнает. Ignoramus et ignorabimus.

Рады зайчики и белочки,
Рады мальчики и девочки,
Обнимают и целуют косолапого:
"Ну, спасибо тебе, дедушка, за солнышко!"

Finis coronat opus.

@темы: мысли друзей, эзотерика сказки

---

О Миядзаки

Один из моих любимых постов в сообществе любителей Миядзаки

@темы: ссылки

---

О дружбе крепкой и тайной

Автор schwalbeman, 2006

Незримая демаркационная линия, проходящая поперек государственных границ через каждую мало-мальски значимую страну и отделяющая либералов от государственников, размежевывает также любителей и ненавистников тайных обществ. Должен, правда, признать, что к такому выводу меня, в основном, привело изучение переводной литературы, ибо отечественный ландшафт открытыми сторонниками тайного политического действия бедноват (это касается только нашего времени; сто лет назад все было иначе). Максимум, на что решится отечественный либерал, это продекларировать безопасность масонства для общества и государства, да помянуть безвредность мечтателей-тамплиеров. Видимо, участие в событиях начала XX в. в России не является хорошей рекомендацией. Западная же литература кишит авторами, с восторгом описывающими детали принятия Декларации Независимости и подноготные французских революций. Восторг, с одной стороны, не добавляет описаниям правдоподобия, а с другой, оставляет смешанное чувство: не очень понятно, как эта радость сочетается с пламенной любовью к демократической процедуре. Впрочем, взаимоотношение демократии с тайными обществами есть отдельная весьма интересная тема, которую я хочу осветить в ближайшем будущем; следите за публикациями. Сейчас мои намерения гораздо скромнее: проиллюстрировать один правовой аспект проблематики тайных обществ в условиях современной рыночной экономики. На дилетантском уровне, разумеется, не зарываясь в юридические и экономические детали.

Под тайным обществом я понимаю организацию, список членов которой полностью или частично засекречен. В этом смысле разведовательные службы, к примеру, являются тайными обществами на службе у государства. Впрочем, многие не без оснований сомневаются в искренности этого служения. Другим примером являются пресловутые масоны. Любой интересующийся может зайти на сайт какой-нибудь штатовской масонской ложи и узнать о братских узах членов союза каменщиков и о мраке тайны, окутывающей эти узы. Наконец, банда преступников безусловно является тайным обществом, по меньшей мере в тех странах, в которых борются с преступностью.

Так уж вышло, что в наше безумное время слишком у многих имеется легкий доступ к очень дорогой информации. Официант в ресторане, с которым вы расплатились кредиткой, может завтра снять с нее еще пару тысяч на мелкие расходы. Все необходимое для этого у него есть: номера и даты, выдавленных на пластике, вполне достаточно. Финансовый аудитор, проверяющий дела фирмы, может неплохо навариться на игре ее акциями. Ну а на что был способен недавно ушедший своего поста А. Гринспен, и вовсе подумать страшно. Одно слово этого человека меняло курс главной валюты мира на несколько пунктов.

Тем не менее, система в целом как-то противостоит угрозам, связанным с использованием инсайдерской информации (так это называется). Главным инструментом защиты служит страх. У банка есть собственная служба безопасности, поэтому официант трижды подумает, прежде чем вызывать на себя ее гнев. Разумеется таких подумавших трижды и тем не менее согрешивших тоже хватает, кредитки обворовывают регулярно, однако банковские системы инвестируют в свои системы безопасности ровно столько, сколько требуется для поддержания связанных с кардерством потерь на определенном допустимом уровне. Подобным же образом, SEC (американская комиссия по ценным бумагам) находит и наказывает тех, кто слишком много наваривает на служебных секретах.

Так в человеке будущего закладывается совершенно новое моральное качество: умение в воде стоять и не попить. Удастся ли воспитательный процесс, пересилит ли страх искушение, покажет будущее. Пока идеальный финансист с профессионально раздвоенным сознанием еще не взращен, об этом свидетельствует прокатившаяся по СШэпА волна корпоративных скандалов. Вспомните предпоследнюю просьбу, сформулированную в «Отче наш». Система, предполагающая постоянное введение во искушение, вряд ли сможет долго сохранять свою успешность. Во всяком случае, есть старая христианская рекомендация: не искать искушения чтобы преодолеть их, а избегать искушения и преодолевать его только тогда, когда избежать не удается. Этот принцип полезно принять во внимание.

Я не сомневаюсь в том, что многие наши современники реагируют на искушение не с позиций праведника, борющегося с искусом, а с позиций человека, желающего поддаться греху, но так, чтобы за это не наказали. В каком направлении должна двигаться его мысль? Шаг первый: простому американскому парню Сэму известно, что акции Шайздрек, Инк. через пару дней упадут, как подстреленная ворона. Сыграть на понижение! Результат предсказуем: федеральная тюрьма в невадской пустыне, десять лет гамбургеры на завтрак и ужин, медаль за третье место в тюремном чемпионате по настольному теннису. Шаг второй: пусть жена Сэма сыграет на понижение. О, этот шаг недалеко нас увел от первого. Шаг третий: Бен хороший парень, мы с ним играем в боулинг каждую пятницу. Шут с ним, пусть он сыграет на понижение. Пусть отстегнет мне сорок, нет, шестьдесят процентов грязными. Да, это сильный ход. Что же отсюда вытекает? Государство, в котором рыночная экономика доросла до уровня черной магии, оперирующей не ценностями, а заклинаниями, должно шпионить за своими гражданами, имеющими доступ к инсайдерской информации. В самом деле, государство должно защищать интересы бизнеса. Стало быть, если простой американский парень Сэм по долгу службы знает, как живет и чем дышит его корпорация, то кое-кто с чистыми руками и холодной головой должен иметь полный список всех, с кем Сэм сшибает кегли, жарит барбекю, поднимает штанги... И следить за этими дружками-приятелями: не заинтересуются ли вдруг биржевой игрой? В воде стоять и не попить — ох, не легко.

Итак, сымитировав ход мысли жулика, точнее простого американского парня Сэма, мы пришли к выводу о парадоксальном характере отношений, которые должны связывать его с приятелем Беном. Во-первых, это должны быть доверительные отношения. Ведь Бен и Сэм собираются напару нарушить закон. Получив сведения о финансовом состоянии Шайздрек, Инк., Бен становится так называемым «временным инсайдером» и в течение определенного срока не имеет права играть на бирже под угрозой настольного тенниса в невадской тюряге. Во-вторых, дружба Бена и Сэма должна быть их маленьким секретом. Они не должны играть вместе в боулинг. И вообще их не должны видеть вместе. Как этого добиться? Я знаю только один способ: Бен и Сэм должны быть членами одного тайного общества. По-настоящему тайного, с профессиональной службой безопасности, охраняющей эту тайну и т.д. В этом случае Бен и Сэм могут жить в разных странах и никогда в жизни не напишут друго другу ни строчки, не скажут ни словечка. Просто они будут братьями. Один всю жизнь проработает финансовым контролером Шайздрек, Инк., а другой будет занимать подобную должность в Ферфлюхт Ко. Лтд. И один будут время от времени приторговывать акциями работодателя другого, своими удачными сделками вызывая законную зависть друзей по боулингу. Вот такая схема. Вскрыть ее будет нелегко: ведь между Сэмом и Беном не осуществляется никаких движений денег. Обмен, которым они занимаются настолько символический, что Бодрийару не снилось. Подчинённые с младых лет дисциплине ордена, Сэм и Бен не наделают глупостей. Скорее всего, они даже не будут знать о существовании друг друга. Организация, целям которой они служат, будет диспетчеризовать инсайдерскую информацию так, как сочтет нужным. Здесь открывается масса возможностей; все и не перечислишь.

Ситуация выглядит крайне неприятно. Манипуляции сэмов и бенов способны подорвать доверие к фондовому рынку. Последует отток инвестиций и стагнация экономики. С тайными обществами надо что-то делать. Или они будут побеждены и разбиты, как в свое время итальянская мафия, или...

Что ж, вот мы и подошли к последнему в этой скромной заметке выводу. В государстве с современной постиндустриальной рыночной экономикой всякое тайное общество должно быть интегрировано в государственный механизм. В противном случае, государство не справится со своей функцией защиты крупного бизнеса.

@темы: тайные общества, мысли друзей, постиндустриальное государство

---

Нечто об отпадениях

Автор zhelanny, 2008

1.
Манга и аниме – жанры бесконечно чужие для Европы; это, впрочем, не мешает им быть столь же бесконечно привлекательными для европейцев. Данный подвид изобразительного искусства мог родиться только там, где ко многим вещам относятся по-другому, нежели чем у нас. Прежде всего, к связи детства и секса. Для нашей постхристианской цивилизации детство – невинно, детский секс – табу. Для японца это отнюдь не так. Япония – единственная индустриальная страна в мире, в которой на законном основании существует индустрия детской порнографии. Некоторые законы в этой области приняты под очевидным давлением Запада.

Не стоит напоминать мне, что жанр аниме не ограничивается темами подросткового секса и подросткового насилия. Я это знаю. Знаю также и то, что жанр мутировал, впитав западные ценности. Тот же Миядзаки – в большей степени европейский, чем японский автор. Тем не менее, глядя на цветущее разнообразие овашек и мувиков, можно выделить некоторые элементы, присущие жанру в химически чистом виде. Я рискну утверждать, что даже в самых невинных сюжетах из жизни японских школьниц недетские компоненты заложены, так сказать, в потенции. Один из этих компонентов, определяемый неявно, изобразительными приемами – подросток как явный или неявный сексуальный объект. Секрет в том, что сексапильность плюс насилие проходят обработку, и на выходе получается главная формула аниме: кавайность плюс оружие. Именно контраст между теплом кавайности и холодом оружия способен начисто вынести мозг зрителя; именно он является безотказным художественным приемом жанра.

2.
Возникает вопрос – каким должен быть мир, чтобы трогательная Маленькая Девочка с ее Большой Пушкой выглядела в нем наиболее трогательно? Конечно же, это должен быть очень жестокий мир. Первообраз героя аниме, вне зависимости от возраста, обладает ощущением потерявшегося ребенка. Он по-хайдеггеровски экзистенциален: обладая полной личностной свободой, он заброшен в мир хаоса сил, холодную и враждебную среду. Для защиты в этом мире можно лишь выбрать более-менее подходящую тебе иерархию силы, или же создать ее самому. После чего ее необходимо защищать с оружием в руках от конкурирующих и враждебных структур – тут и пригодится Большая Пушка. Так мы приходим к другому важному элементу дистиллированного аниме: психология банды, или мафиозного клана. Подростковые компании, стычки на школьном дворе изоморфны структуре взрослого мира; или же этот взрослый мир является продолжением стычек на школьном дворе. Какие-нибудь автоботы и десептиконы – это просто две мафии, борющиеся за крышевание ларьков на рынке; разница в том, что одна из них условно наша, а другая – условно вражеская (зато более привлекательная, у плохих парней эстетический потенциал повыше).

Здесь важно отсутствие властной легитимности как понятия. Анархия по-европейски – это трагедия отсутствия истинной власти, как правило – в результате апостасии, отпадения власти от блага, разрыва связи между земным и небесным. Но кривда выправится, когда истинный король вернется, пусть даже в некоторой бесконечно удаленной точке схождения эсхатологической перспективы. В то же время японская анархия по сути иная: не зная истины, она не познала и падения. Обладая ужасающей языческой невинностью, рисованный мир иерархичных кланов не знает и не ждет никакого пришествия, пребывая в состоянии бестрагичного пессимизма и кровавых стычек.

3.
Есть классика на близкую тему – «Повелитель мух» Голдинга. Есть и другие попытки осмысления, где дети невольно попадают во вселенную аниме и проходят испытание разделением на кланы. Одна такая книга – повесть Лукьяненко «Рыцари сорока островов», рефлексия воспитанного на Крапивине советского ума. Другая – «Королевская битва» Таками Косюна, ужастик, написанный до тошноты проамериканским японцем. У Лукьяненко дети, в конечном итоге, сами рвут в клочья предложенный им искусственный идеально-анимешный мирок. Ну а героям Косюна бежать особо некуда, ибо они испытывают ужасы фашизма, и вся надежда находится где-то далеко по ту сторону Тихого океана.

А еще я недавно прочел «Библиотекаря» Елизарова, постмодерниста и чернушника. Автор на этот раз весьма разочаровал, загубив такую прекрасную идею. Я читал, ожидая, когда же закончится затянувшееся вступление; затем вдруг обнаружил себя на середине книги и начал подозревать, что вторая половина не принесет ничего нового. Так и оказалось. Дело не в метраже выпушенных кишок на единицу текста. Дело в некой системной ошибке. Когда я читал описание всех этих битв, я еще не видел ее. Когда начались сношения главного героя с боевыми подругами, до меня дошло, в чем заключается несообразность. Диссонанс в том, что описанная у Елизарова магия соцреализма каким-то нелепым образом продуцирует жизнь героев в стилистике аниме, как если бы они со всеми условиями Тщательности и Непрерывности штудировали не производственные романы, а японскую мангу. Чары ушедшего в небытие Советского Союза ведут не к священной войне против зла, а к межклановым разборкам за контроль над доступом к наркотику. Ибо книги писателя Громова являются, без сомнения, не столько советским причастием, сколько магическим наркотиком.

В книге о бывших советских людях и преданном ими СССР лично я ожидал бы прочесть об осознании отпадения, о покаянии и восстановлении мистической связи. Эта тема практически не раскрыта; зато мы знаем, кто из героев каким оружием владеет и какими приемами пользуется в битве. Оттого тайный универсум Библиотек и Читален превосходно иллюстрируется многосерийным японским мультфильмом. По крайней мере до того момента, где начинается жуткое сюрреалистическое старушечье царство – тут художник должен в бессилии опустить кисть.

4.
Понятие о легитимности власти в странах Запада изменялось вместе с Западом на протяжении веков. Пройденный маршрут таков: сила, сакральность, моральность, компетентность. Двадцатый век определил королевские дома Европы на роль – в лучшем случае декораций славного прошлого, в худшем – ньюсмейкеров гламура. Современная западная концепция власти заключается в вялом споре, который ведут между собой два карлика. Первого зовут моральный облик; второго – профессиональные качества. Тот же хилый выбор предписан и России, только в заведомо худших для нее условиях. Нет ничего удивительного в том, что наш народ чешет в затылках, пытаясь понять, хорош ли Чубайс для управления нанотехнологиями или все же лучше было отправить его на лесоповал.

Критерии легитимности власти в России были сломлены после расстрела царской семьи. В 1918 году посредничество между земным и небесным было уничтожено, с тех пор у нас нет более ни Лжедмитриев, ни Дмитриев истинных. Вопрос об истинности власти ушел в прошлое, возможно навсегда. Впрочем, осталось другое: возможность взять крест исторической миссии – или отказаться от него. С тех пор и по сей день легитимность власти связана уже не с ее сущностью, а с ее функцией. Вытекающий отсюда парадокс не могут понять ни либералы, говорящие о генетической привязанности русского народа к сильной руке, ни националисты, говорящие о двухтысячелетней наведенной порче. Вообще-то русские предпочитают держаться от своей собственной власти подальше. Власть может быть грешной, вредной, глупой, иноземной и даже антинародной, но в глазах народа она оправдана постольку, поскольку является проводником воли Божьей. Вполне возможно, в ситуации Ионы – то есть, вопреки собственным намерениям. И когда такое случается – наше дело правое, мы побеждаем, народ и власть сочетаются в единстве миссии.

Путинский проект, известный как «вертикаль власти», давно стал притчей во языцех. Внесу свою скромную лепту: у известной всем части Вертикали, которая очевидно кончается на Гаранте, просто обязано иметься эзотерическое продолжение, уходящее выше. Если видимая часть служит для укрепления земной власти, то невидимая – для ее легитимизации. И эта невидимая часть, лестница в небеса, есть главная цель проекта. Построение Вертикали является своего рода попыткой получения Небесного Мандата, актом восстановления подобия связи после последнего разгульного отпадения, после клановой анархии ельцинизма.

Место действия – Россия 90-х годов, герои – банда, ищущая путь в небеса... Где-то я уже читал про это. Ах да, Wolf's Rain. Надо ознакомиться.

@темы: Голдинг, возвращение короля, Елизаров, мысли друзей, аниме, Библиотекарь, Лукьяненко, война кланов

---

Пару слов об освобождении человека

Автор В.Смирнов

В рамках либерального дискурса избавление от традиционных практик (то есть от традиционных социальных институтов) есть благо и форма освобождения человека. Забавно, что они этому у Маркса научились, только что перевернули с ног на голову.

Это Маркс показал, что «общественные институты являются продуктами исторического развития», и в этом смысле есть не более чем продукт практической деятельности человека. До него представлялось, что социальные институты созданы некими высшими силами, или, как говорит К.Касториадис, «гетерономные общества, доминирующие во всей предшествовавшей истории, инкорпорировали в свои институты идею, которую не оспаривали ее члены: идею о том, что институты не являются результатом человеческих усилий, они не были созданы людьми, по крайней мере не теми, кто жив сейчас. Эти институты проистекают из духовного начала, сотворены предками, героями, Богом; люди не имеют к ним отношения».

Маркс показал, что социальные институты не только продукт человеческой деятельности, но и то, что незыблемость институциональной системы в целом и конкретных институтов в частности, поддерживается интересами господствующих классов, получивших и сохраняющих свои социальные позиции в рамках наличной социальной системы и благодаря ей.
По мнению Маркса, в развивающемся обществе постепенно нарастает противоречие между развивавшимся материальным базисом и институциональной системой, в неизменности которой заинтересованы правящие классы. Это противоречие разрешается революцией, то есть сломом старой институциональной системы и построением новой. Но в классовом обществе человек создает институты еще неосознанно или слабо осознано, будучи в рабстве у своих собственных экономических интересов. И только когда наступит коммунизм, только тогда, по мнению Маркса человек начнет осознано творить социальные институты и как следствие, самого себя.

Любопытно, что именно в среде европейских левых возникла идея о возможности осознанно творить социальные институты уже сейчас, в классовом обществе, благодаря прогрессу человеческих представлений о социуме, а преодолевать сопротивление реакционных классов - благодаря установившейся в Европе совершенной демократии. Так что в революциях, по их мнению, нужда исчезла. Итальянские коммунисты рассуждали о «государстве прогрессивной демократии», а позже о защите «Демократии нового типа». В результате эти воззрения стали важнейшей составной частью идеологической базы Еврокоммунизма, а с включением деятелей этого направления в научный и политический истеблишмент, легализовались и, в конечном счете, сегодня существуют в виде теории «устойчивого развития».

В общем, как признает К.Касториадис, примерно с середины XX века происходит методологический переворот «освобождения институтов от почти сакральной неприкосновенности», и уходящее гетерономное общество сменяет общество автономное, т.е. общество, «в котором индивиды творят образцы, нормы и правила в процессе жизнедеятельности». Во всяком случае, само общество так себя представляет. Или хотело бы представлять.

Даже более того! Необходимо отметить еще один интересный результат «институтотворчества», связанный с именем Антонио Грамши, который уделил серьезное внимание обратному влиянию надстройки на базис. Следствием увлечения его идеями стали представления о возможности ускоренного строительства новых социальных институтов, которые в свою очередь начнут воздействовать на базис в желаемом направлении. В связи с этим инновационная деятельность стала направляться не столько на максимальное удовлетворение существующих социальных потребностей, сколько на удовлетворение прогнозируемых и желаемых (в рамках той или иной идеологии) в надежде на то, что функционирование института вызовет к жизни эти новые потребности. А поскольку представления о желаемых потребностях и социальных институтах, которые должны их удовлетворять, существенно меняются со временем и зависят от господствующих представлений, в первую очередь идеологических, то общество, по словам З. Баумана, окунулось в калейдоскоп практик.
Однако тут же сделались очевидными и негативные последствия безудержной инновационности в социуме. Поскольку взаимные ожидания согласовываются в рамках социальных институтов именно по причине их относительной тотальности, их принудительного для всех характера, разрушение этой принудительности проблематизирует возможность доверия между субъектами социального взаимодействия. З. Бауман по этому поводу замечает, «Наши времена неблагосклонны к доверию и вообще к далеко идущим целям и усилиям – по причине очевидной быстротечности и уязвимости всего (или почти всего), что имеет значение в земной жизни». Либеральный дискурс признает такие жертвы, но, согласно ему, «нет жертвы слишком великой, если она приносится во имя свободы» (Харат Инайят Хан). Беда в том, что и освобождение личности как результат описанных процессов, довольно проблематично.

Социальные институты, рассматриваемые как типичные реакции индивидов на типичные ситуации (Дж.Мид) имеют еще одну важнейшую функцию, раскрытую П.Бергером и Т.Лукманом в работе «Социальное конструирование реальности». Они есть тематические библиотеки типических практик, или, по словам П. Бергера и Т. Лукмана, инстанции социализации, т.е. процесса, в котором индивидуумы усваивают наборы типизаций и учатся типологизировать самостоятельно. Дело все в том, что типизация помогает индивидам снизить порог неопределенности в состоянии выбора, и тем самым минимизирует затраты интеллектуальных, духовных и эмоциональных ресурсов. Более того, можно сказать, что именно возможность типизировать повседневные ситуации освобождает индивидуума, предоставляет ему возможность выбирать и принимать решение в ситуации серьезного мировоззренческого, судьбоносного выбора. Верно и обратное, а именно, вынужденная необходимость каждый раз по вопросам повседневным совершать глубокий интеллектуальный и духовный выбор, замыкает человека в сфере повседневного, не оставляет ему ни времени, ни ресурсов для реализации полноценной, поистине человеческой свободы. Более того, сам мир повседневности, понимаемый как мир типизаций, разрушается, утрачивая качество интерсубъективности. Здесь уместно вспомнить Э.Фромма, согласно которому индивид самостоятельно отказывается от субъектности, бежит от свободы, будучи не в состоянии нести ответственность за эту свободу, за собственный выбор и за свою жизнь в целом. В результате массы самопорабощаются, требуют фашизма и внешнюю эксплуатацию меняют на внутреннее самопорабощение. Однако в контексте описанной выше, утвердившейся в обществе институционально-ролевой анархии, взгляды Фромма выглядят чуть ли не издевательскими. От свободы ли бежит индивидуум, или всего лишь от анархии в надежде обрести свободу?

Как ни парадоксально, именно тотальность институциональной системы в сфере повседневного обеспечивает человеческую в полном смысле свободу, а размывание этот тотальности, эфемерность нормативного авторитета институтов лишает человека свободы. Конечно не свободы потреблять (а так, зачастую, и понимает свободу современность),а через другое,через примитивизацию жизненных смыслов человек лишается свободы. Не потому ли окончились эпохи «великих повествований», а философы размышляют над проблемой «утраты смыслов»?

@темы: рациональность, типизация, мысли друзей, привычка

---

Сумма непонимания

Автор schwalbeman

Немало препятствий встает на пути интеллектуала, всерьез решившегося защищать прогресс от темного и косного прошлого. Одно из них заключается в том, что интеллектуалу придется научиться не понимать Гегеля. Это не так-то просто, ибо я исхожу из предположения, что с предыдущей свой задачей, а именно перерасти Платона, наш герой успешно разобрался. Сложность тут состоит в том, что прыгнуть выше Платона, оставаясь на вполне вегетарианских позициях, удается; а вот шагнуть поверх Гегеля можно, лишь построив систему, чудовищностью превосходящую гегельянство.

Стать круче Гегеля невозможно, ибо круче него только вареные яйца; однако Гегеля можно попробовать не понять. Или понять, что нечего в нем понимать; это одно и то же. Вряд ли нашему современнику удастся достичь в этом искусстве высот А. Шопенгауэра. Шопенгауэр был все-таки Мастер с большой буквы, в теперешних роддомах таких не рожают. Но уровень, скажем, К. Поппера, предполагающий хаотичное и эмоциональное размахивание риторическим оружием (в одной руке остро заточенная катана формальной логики, в другой - кистень горьких этических попреков), вполне достижим.

Позвольте дать некоторые методологического характера рекомендации. Не понимать Гегеля нужно двояко, а именно: не понимать, 1) о чем написано Гегелем и 2) для чего оно. Язык Гегеля чрезвычайно тяжел, этот великий человек никогда не заботился о ясности изложения. Получалось понятно - слава Богу, не получалось - ничего страшного. Первый пункт, таким образом, затруднений не вызывает: все неясное у Гегеля можно без зазрения совести считать бессодержательной чепухой. Но что делать с теми мыслями, которые либо в виде исключения изложены ясно, либо, о ужас, просачиваются в мозги как-то сами по себе, помимо понимания отдельных слов и фраз? Тут вступает в силу пункт 2). Гегелевская диалектика, в том объеме, в котором она вообще может быть понята, есть смесь в равных пропорциях тавтологий и подмеченных на бытовом уровне закономерностей. Ни те, ни другие, разумеется, совершенно не стоят многотомных изданий в твердом переплете. Вот, сим победиши.

Хочу подчеркнуть: оба описанных выше правила совершенно обязательны к исполнению. Нарушение любого неминуемо приведет к тяжелейшим приступам понимания. Лучше уж перебдеть, ведь не хотите же вы, в самом деле, запятнать себя принадлежностью к тоталитарной философии. Если вы за свободный рынок, за равноправие рас и религий, за представительную демократию и за звонкий голос независимой преccы - вы обязаны перестать понимать Гегеля. Какую бы цену ни пришлось заплатить.

Кстати о цене. Мы не понимаем, о чем Гегель, потому что он неясно излагает. Мы не понимаем, зачем Гегель, потому что то немногое, что в нем ясно, кажется нам тривиальным, "и так понятным". Будет вполне последовательным потребовать ясности изложения и содержательности гносиса от любой философии – а не только от гегелевской. Выставить планку так, чтобы отсеять одного лишь Гегеля с его чреватой вредными идеологиями диалектикой, вряд ли удастся. Мы неизбежно приходим к идеалу философа, понятными словами описывающего разные полезные вещи.

По счастью, за плечами у нас двадцатый век, и мы знаем, к чему приводят эти требования максимальной ясности и содержательности. Они приводят к превращению философии максимум в придаток интеллектуальной риторики – в искусство корректно и к месту употреблять абстрактные термины.

Платой за непонимание Гегеля является расставание с философией как таковой.

@темы: философия, мысли друзей, Платон, Гегель