Цивилизация объединяет несколько разных народов и чаще всего несколько государств. Всем этим народам один народ задаёт образец поведения, жизни, ценностей. Это проявляется на всех уровнях организации социума, от личности до государства и объединения государств. Все сферы жизни пронизаны единой идеей и устроены так, что эта идея из них восстанавливается. Шпенглер прекрасно показывает, как европейская идея безграничной власти влияет на все сферы жизни европейцев, от высшей математики до планировки улиц, или как античная идея отдельного тела как истинного бытия порождает и представления древних о космосе и полисное устройство Греции.
Нас сейчас интересует зона контакта цивилизаций. Что происходит при столкновении разных систем ценностей? Вопрос это сложный и толком не исследованный, потому в общих черта и гипотетически. читать дальше Зона контакта затрагивает некий пограничный слой социума. Пограничный в первую очередь идейно, не обязательно физически. Раньше это были видимо купцы, моряки, военные, правители - люди, которые по роду деятельности встречаются с разными людьми и разными народами. В связи с возросшей за последние века ролью культурной составляющей в формировании мировоззрения в зоне контакта оказывается в первую очередь интеллигенция.
Этот пограничный слой имеет большое значение и выполняет важную функцию. Этот слой должен обработать чуждые ценности так, чтобы все остальные люди родной цивилизации могли их воспринять. В этом слое гасятся вредные импульсы и усиливаются полезные (для данной цивилизации), в этом слое отрабатываются разные варианты жизнетворчества и разные жизненные стили. Благодаря существованию и труду этих людей разные цивилизации могут сосуществовать в одном культурном пространстве, как-то понимать и оценивать друг друга, находить общий язык в разных вопросах. Из пограничного слоя уже обработанные ценности и сформированные методики поступают во все остальные сферы жизни, ко всем остальным слоям. Можно сказать, что при контакте цивилизаций каждая из них остаётся в выигрыше - берёт у соседа то, чего нет у неё, и в любом случае начинает лучше понимать себя, свои силы, возможности и цели.
Однако в Длинном Шестнадцатом Веке в Европе возникла цивилизация, чьи ценности не поддаются адаптации. Удачных примеров на данный момент нет. Как правило, она полностью уничтожает идейно того, с кем соприкоснулась.
У такой примитивной структуры, как племя или отдельный народ, нет вообще никаких шансов - уже во втором, если не в первом поколении все, не только пограничный слой, начинают хотеть и любить не то, что их родители, подчиняются духовно чужим ценностям и включаются в созданную этой цивилизацией структуру отношений, на каких угодно ролях (на последних, разумеется, к большой невыгоде для себя).
Мощные цивилизации в этом противоборстве держатся дольше (оптимисты сказали бы, имеют шанс сохранить себя, но увы, у нас мало оснований для оптимизма). Итак, великим цивилизациям ценой больших потерь и уступок удается адаптировать некоторую часть цивилизационного ядра контактёра, поставить его на службу своим идеалам. Можно завести армию европейского типа, чтобы защищать свою страну или ввести европейскую систему образования, чтобы преподавать там свои науки. Но это очень опасно. Европейские ценности как голограмма - полностью восстанавливаются из маленького кусочка. Даже в тех случаях, когда адаптация произошла, мы не можем быть уверены, что это на самом деле интеграция, а не смертельное заражение.
Я считаю, что Фердинанд и в самом деле не имел твердого характера и был трусоват, но он не был патологически безвольным человеком, который забывает обо всем, если на него прикрикнут.
Проявлением безволия короля обычно считают поведение на суде; то что он позволили арестовать Катарину; назначение Рокэ в Варасту (хронологически обратная последовательность получилась).
Первые два случая я разбирала. В суде король преодолел свою трусость из любви к жене - это показывает, что у него есть живые чувства, которые можно задеть и ценности, которые он готов отстаивать, несмотря ни на что. До них трудно добраться, но они есть. В истории с арестом такие две ценности конфликтовали - любовь к жене против любви к Родине. Фердинанд не уступил просто так, не принимал липовых доказательств, держался, хоть на него и давили именем и авторитетом кардинала. Это тоже не проявление патологического безволия. Это обычный не очень решительный человек в сложных обстоятельствах.
История с Варастой в рамках моей версии вообще не имеет никакого отношения к безволию. Если Рокэ несколько лет по просьбе короля прикрывает Катарину от кардинала, и Фердинанд знает при этом, что они не любовники, королеве было достаточно сказать два слова: "Алва попросил".
Эта история показывает, что Фердинанд способен на благодарность и просто ведёт себя как порядочный человек. Без присущего главным героям блеска, но и никакой бездны морального падения тут нет.
Претензии читателей к автору по поводу того, что автор не разделяет некоторые идеи читателей и пишет не то и не так, на самом деле имеют под собой очень хорошее основание. Но надо сказать, что это не делает их сколько-нибудь действенными.
Заявления такого рода есть урезанный и упрощенный вариант того, что в советских учебниках описывали следующими фразами: "Идеалы крепнущей буржуазии выразил Ж.-Ж. Руссо в своем романе "Новая Элоиза"". Это не значит, что Руссо обошёл с блокнотом и карандашом всех представителей крепнущей буржуазии, опросил их на предмет их идеалов, обработал статистические данные и по результатам написал роман. Поклонники статистики и опросов будут разочарованы, но на самом деле Руссо месяцами не думал ни о ком, кроме добродетельной Юлии и влюблённого Сен-Пре, жил целиком и полностью своими волшебными вымыслами и вообще не обсуждал ни с кем своих идеалов. Однако в результате удивительным образом его личные глубоко пережитые мысли оказались мыслями и идеалами целого социального слоя, и этот слой несомненно узнал себя в описании.
Описанные в роман идеалы принадлежат не одному Руссо. Они выросли из труда, мечтаний и жизненного уклада нескольких поколений, и любой буржуа имеет такое же право судить о них, как и сам автор. В наше время в таких случаях есть ещё и возможность оперативного отклика читателей, что порождает дополнительные эффекты.
Случай ОЭ особый потому, что здесь описаны не одна культура, а две, их столкновение и взаимовлияние. Соответственно, в романе узнают себя сразу два слоя носителей разных ценностей, что порождает наблюдаемый антагонизм среди читателей.
И самый главный для нас вывод - любые рекомендации автору являются бесплодными. Автор не может и не должен ходить с блокнотом и опрашивать свою референтную группу, он должен слушать только свою художественную интуицию, лишь тогда он будет идеальным выразителем коллективного сознания, всем нам на радость.
Потому что для него Талиг превыше всего, как и для большинства героев эпопеи.
Фердинанд не блещет управленческими талантами, а рядом с таким зубром как Сильвестр и подавно теряется. За Сильвестром даже Рокэ и Лионель чувствовали себя до поры до времени как за каменной стеной. В отношении государственных дел Сильвестр всегда оказывался прав, и Фердинанд привык к мысли, что он в этом ничего не понимает и не надо ему лезть туда, где цена ошибки очень велика, а он всё равно толком не разберётся.
На этом и сыграли Манрик и Колиньяр после смерти кардинала. Они пользовались несомненным доверием кардинала и король считал, что и он может им доверять. Когда они говорят, что для блага Талига нужно чем-то пожертвовать, король отзывается на призыв. И всё равно, несмотря на то, что мотив этот очень силён, он не отдаёт королеву просто так. Требуется расследование, король вникает в детали и не соглашается бездоказательно осудить Катарину.
Это ещё раз показывает, что Фердинанд не пустое место - если он скажет "нет", его послушают, потому короля стараются перехитрить, злоупотребляют его доверием, представляют всё в приличном виде.
Как же можно в целом описать короля? Обычный человек в необычных обстоятельствах. Не твёрдый и несгибаемый, но несомненно с душой живой и нравственно не сломленной. Он любит жену и любит свою родину, а это очень немало. Во всех суждениях о короле нужно исходить из этого.
Если считать, что Катарина и Рокэ были любовниками с ведома и согласия короля, его поведение на суде необъяснимо. Человека, который без возражений делит с другим мать своих детей, нельзя пристыдить, воззвав к его порядочности, мол, нехорошо наговаривать на того, кто вам верен. Верность и порядочность для такого человека пустые слова. Он давно и бесповоротно предал жену, предал детей, призывы к совести не победят в нем страх смерти. Между тем слова Катарины заставили короля преодолеть страх смерти и свою трусость.
Этому иногда даётся такое объяснение - король очень эмоционально податлив, на него прикрикнули, и он мгновенно выполнил что ему сказали, даже не думая о последствиях. Никакого смысла и объяснения эти поступки не имеют, король просто теряет голову и власть над собой в такие моменты. Однако же когда короля видит Окделл, он каждый раз поражается его толстокожести, спокойствию, непробиваемой эмоциональной тупости. Мир рушится, у Фердинанда отнимают корону, а он думает о хорошем обеде. Такого человека нельзя довести до эмоционального срыва одним безосновательным напором, одним вскриком. Катарина своими словами задела короля за живое. А что живое остаётся у человека, который сам толкает жену в чужую постель? Я не вижу таких струн, совершенно.
Однако на суде король ясно показывает, что ему на самом деле дорого и важно - жена. "Катарина, душа моя!", и голос изменился, и стах смерти забыт. Он пересилил себя не потому, что устыдился роли клеветника, а потому что любил жену. А это делает предположение из первого абзаца невозможным.
К каким ассоциациям приводит чтение античной поэзии.
Мог ли б ты обменять кудри Ликимнии На сокровища все Ахеменидовы, На Мигдона казну, в Фригии славную, Иль на злато арабское,
В миг, как шею она страстным лобзаниям Отдает, иль тебя, в шутку упорствуя, Отстранит, чтоб силком ты поцелуй сорвал - Или чтобы самой сорвать?
Гораций, Оды, II, 12.
Понятно, что у Иссерциала есть разные сценки, но почему нет? Во всяком случае, из описания самой сценки в романе нельзя вывести ответ на этот вопрос, нужно привлекать свои прежние знания о героях. А тут как раз и открывается поле для анализа.
Я знаю, что на это могут возразить: а убедила бы такая сценка кардинала, что отношения действительно близкие? А почему нет? Полагаю, о большинстве своих знакомых вы знаете, что они пара не потому, что застукали их в постели в самый интимный момент. Обычно хватает каких-то символических действий, даже гораздо более невинного свойства.
Возник хороший вопрос: почему у Окделла нет надорского патриотизма и как это вписывается в еврпоейскую систему ценностей, которую и сторонники, и противники Окделла более-менее дружно ему приписывают?
Отвечаю: прекрасно вписывается. Феодальная Европа в прошлом, Дик носитель более прогрессивных взглядов.
Мы ниже подробно разбирали, чем отличается европейский патриотизм от имперского. Можно сказать, что в первом случае отсекается большой смысловой пласт - европеец до Нового времени не воспринимает Европу как целое (точнее, воспринимает, но где-то на границе видимости, во всяком случае, это не мешает ему убивать европейцев и гордиться этим). В Новое время происходит отсечение следующего смыслового пласта - и малой родины тоже. Все эти гражданины мира, гибель национальных проектов, знаменитые номады появляются потому, что уходит ещё одна коллективная идентичность, более низкого порядка, но всё же.
Привязанность Ричарда к Надору (если она есть) существует на значительно более низком смысловом уровне. Для него Надор не его герцогство, где он за всех отвечает, а место, где он рос, где красивые виды, где удобно пуститься вскачь на лошади... Вот как для вас - парк, где вы гуляли, кафе, где вы ели мороженое в школьные годы и прочие места такого рода - они вам ценны, потому что с вами там что-то произошло, потому что вы там что-то вспоминаете, потому что они важны для вашего личностного развития. То есть в центре этой "любви" не предмет любви, а сам наблюдатель, его непосредственные впечатления, ощущения, воспоминания.
По отношению к стране этот взгляд на мир лучше всех выразил Лермонтов в своем знаменитом стихотворении "Родина". Вспомним: читать дальше Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни темной старины заветные преданья Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю - за что, не знаю сам - Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям; Проселочным путем люблю скакать в телеге И, взором медленным пронзая ночи тень, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень; Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез. С отрадой, многим незнакомой, Я вижу полное гумно, Избу, покрытую соломой, С резными ставнями окно; И в праздник, вечером росистым, Смотреть до полночи готов На пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков.
Вот это то, о чем я говорю, в явном виде. Поэт отсекает всё смысловое наполнение и оставляет только непосредственные впечатления - дымок, дрожащие огни, желтая нива, говор мужичков.... Чтобы любить за это, не надо думать и вспоминать - надо просто ощущать и ничего больше.
Это стихотворение показывает, что если для европейца русская душа загадка, то для нас в европейской душе ничего загадочного нет. Мы хорошо понимаем это мировоззрение, но не только его. Лермонтов всё-таки видит те смысловые слои, от которых отказывается - и слава, купленная кровью, и полный гордого доверия покой в его сознании присутствуют, и он понимает, что отбрасывать эти вещи странно. А Ричард даже не понимает, что тут есть что отбрасывать.
Не для того, чтобы кого-то обидеть, а для того, чтобы показать, как работает иначе устроенная голова. Бывает же интересно, независимо от результата.
Мысль, что бергер может быть эорием мне так же странна, как мысль, что Чингачгук может оказаться английском лордом. Или Магон, знаменитый командир конницы у Ганнибала - римским патрицием. Блокируется где-то так глубоко, что вообще не имеет доступа к сознанию.
Наверно, я что-то теряю от этого в данном конкретном случае...
Будем без обиняков говорить о материалистическом и идеологическом способах видения античности. В первом случае объявляют, что опускание одной чаши весов имеет своей причиной подъем другой. Доказывают, что так оно и есть без исключений,— доказательство, что и говорить, разительное. Мы имеем, таким образом, причины и следствия, причем — и это разумеется само собою — социальные и сексуальные, на худой конец и чисто политические факты представляют собою причины, а религиозные, духовные и художественные—следствия (насколько вообще материалисту свойственно говорить о последних как фактах). Идеологи, напротив, доказывают, что подъем одной чаши следует за опусканием другой, и доказывают они это с такой же точностью. Они погружаются в культы, мистерии, обычаи, в тайны стиха и линии и едва ли удостоивают хоть одного косого взгляда мещанскую повседневность, это мучительное следствие земного несовершенства. Обе стороны, отталкиваясь от каузального ряда, доказывают, что противники явно не видят или не желают видеть истинной взаимосвязи вещей, и кончают тем, что шельмуют друг друга как слепых, поверхностных, глупых, абсурдных или фривольных, забавных хрычей или плоских филистеров. Идеолог приходит в ужас, когда кто-либо принимает всерьез финансовую проблему у эллинов и, скажем, вместо глубокомысленных изречений дельфийского оракула выбирает темой разговора денежные операции широкого охвата, которые производили жрецы оракула с депонированными у них богатствами. Политик же мудро усмехается над тем, кто расточает свое вдохновение на сакральные формулы и облачение аттических эфебов, вместо того чтобы писать книгу об античной классовой борьбе, нашпигованную множеством современных модных словечек.
Мысленный эксперимент последних двух дней понадобился, чтобы я могла правильно ответить всего на один вопрос моей чудесной собеседницы. Беседа наша протекала так: (полностью по ссылке ninaofterdingen.diary.ru/p187045901.htm)
Е: А разве для европейца нет таких категорий, как долг, родина, благо страны?
Н: Большая путаница происходит от того, что мы вкладываем в эти слова разный смысл. Вот хотя бы родина. Для нас Родина - Россия, для француза - Франция. Вы думаете, что это аналогичные, эквивалентные понятия?
Е: Таки я действительно не совсем понимаю разницу, между патриотов французом и патриотом русским. В смысле, я, конечно, понимаю, что первый - француз, а второй русский, но вы, по-моему, имеете ввиду нечто другое.
Надеюсь, теперь уже ясно, что я имею в виду? "Патриот Франции" в переводе на русскую культуру это не "патриот России", а "человек, искренне любящий свою Черниговщину-плюс". Адекватного термина мы для этого не нашли, но разницу обсудили и осознали. То есть в некотором очень важном смысле, для европейца действительно нет таких понятий, как родина, долг перед родиной и благо страны.
В нашей реальности удельные княжества были объединены не силой оружия.
Иван Калита - собиратель, а не завоеватель. Под руку московского царя всегда просились сами. Москва воевала за Смоленск с поляками, а не с жителями Смоленска. И так далее.
То есть каким-то образом та грызня, которую мы так подробно обсуждаем, прекратилась, и княжества объединились не завоеванием. Как именно - я пока не обсуждаю, главное что не завоеванием.
По-моему, это очевидные банальности, но именно по таким вопросам и ломаются копья. Если у кого есть что возразить, возражайте здесь.
Вопрос: могут ли наши княжества вообще забыть о своих претензиях на русское наследство, выкинуть из головы Киевскую Русь, не рваться никого объединять и жить себе спокойно каждый в своих границах?
Теоретически вроде бы могут, но весь секрет в том, что они должны сделать это одновременно. Если какое-то сильное княжество сложит оружие, когда все вокруг продолжают войну, судьба его очевидна и печальна. Они должны сделать это все вместе, единодушно, но...
Если бы они были способны делать что-то все вместе, единодушно, они бы не грызлись несколько веков подряд. Потому я не вижу, каким способом они могут уйти от своего Киевского наследства и забыть былое единство как сладкий, но несбыточный сон. А вы видите для этого какие-то пути?
Итак, она существует в раздробленном виде уже несколько веков. На данный момент в ней выделилось несколько центров кристаллизации государственности - достаточно больших и сильных княжеств, которые давно уже победили тех слабых, кого могли победить, и столкнулись уже друг с другом. Они сохраняют несколько слабых княжеств как буферные зоны, не отбирая у них независимость. Дипломатическая грызня и мелкие пограничные стычки не прекращаются никогда, но на большую войну они решаются не так уж часто - раза два-три в столетие. Тогда начинается всеобщее кровавое побоище на несколько лет, после которого все откатываются в общем-то в прежние границы.
Те княжества, которые лежат на границе ареала, удельной Руси, ведут довольно активную экспансионистскую политику. Они покорили и присоединили несколько диких племен с их территориями и теперь по площади каждое их них сравнимо или больше, чем исходная, когда-то бывшая единая Русь.
Единственный, кому не досталось никаких дополнительных владений, это князь Киевский. Вот его соседи гнобят всегда с неизменным удовольствием. Против него объединяются легко и охотно, забыв о других делах. Стоит ему хоть чуть-чуть приподняться над средним уровнем, его дружно загоняют под лавку. Если он всего лишь начал переговоры с каким-нибудь слабым соседом или не дай бог поставил свой гарнизон в какой-то деревне, поднимается всеобщий гевалт - тирания, агрессия и экспансия, остановим и не дадим! Лет триста назад самые сильные на тот момент княжества объединились между собой и устроили совместный поход против князя Киевского. В том походе Киевщину сравняли с землёй, просто разрушили до тла, уничтожили совершенно. Потихоньку княжество восстанавливается, конечно, но все соседи не дают ему высунуться за свои границы, хоть и границы эти уже довольно ощутимо ужались. Неусиление Киева объявлено основой равновесия в удельной Руси.
Как вы думаете, почему они все так единодушно ненавидят именно Киевское княжество, а не какое-то другое?
Продолжаем мысленный эксперимент, начатый в предыдущих постах.
Сделаем последнее усилие, и представим, что в одной реальности на смежных территориях существуют и Россия как она есть в нашем мире, и удельная Русь в своём раздробленном состоянии.
Для полноты картины предположим, что в точке бифуркации, после которой каждое общество пошло своим путём, произошёл и религиозный раскол. Так, немного, один догмат. Для внешнего мира, для мусульман или китайцев, они все христиане, но друг друга по религиозной принадлежности отличают чётко. Допустим, все исповедующие одну религию, живут всё это время в России, а исповедующие религию-плюс-догмат - в удельной Руси.
Теперь вопрос, очень важный. Если что-то здесь непонятно, спрашивайте, я уточню. Вопрос такой: может ли житель удельного княжества Черниговское-плюс понять, что Россия, с которой он столкнулся, является социальной структурой более высокого порядка, чем его родное княжество? Как бы вы объяснили такому человеку, в чем разница? Что бы вы ему сказали на слова: "вот есть наша Черниговщина-плюс, и вот есть ваша Россия, это две одинаковые страны, просто Россия больше"?
Продолжаем жить в альтернативной домонгольской реальности.
За тысячу лет уж конечно ситуация не раз менялась. То Чернигов совершенно покорил Киев, то Киев через сто лет освободился и завоевал Чернигов. Владимир усилился настолько, что завоевал два-три соседних княжества и удерживает их не одно поколение. Новгород отхватил себе Полоцк и Смоленск, выстроил серьёзную защиту против южных княжеств и стал расти на север - присоединил Биармию, лопарей, ещё какие-то финские племена.
Ясное дело, равновесие это очень шаткое - каждое княжество, воспламеняемое своим местным "патриотизмом", спит и видит, как бы свергнуть власть ненавистного соседа, а если само ещё не завоёвано, то плетёт дипломатические интриги против того, кто усилился в данный момент и помогает войсками его противникам. В этой борьбе, как и тысячу лет назад, они не гнушаются приводить половцев на Русь, то есть обращаются за помощью к иноверцам и исконным врагам своей уже совсем призрачной общей Родины.
При всём при том эти княжества не забыли, что когда-то составляли одну страну. На словах они чрезвычайно почитают Киевскую Русь, каждый возводит свой род к Владимиру Красно Солнышко, строит свою столицу по образцу Киева, называет свою личную охрану "Богатыри Киевские" и придумывает орден Ильи Муромца. И каждое княжество, когда ему удаётся прижать соседей, громко и на весь мир кричит, что вот оно-то теперь и есть настоящая и натуральная Киевская Русь.
Владимирские историки учат, что хотя они и не объединили все княжества, зато те территории, которые у них есть теперь, точно такие же по размеру. Новгородские идеологи пишут, что хотя они и не объединили все княжества, зато они завоевали много новых земель и явили силу русского оружия ранее неведомым племенам. Все они вместе пишут, что обстоятельства изменились и времена изменились, но в новых условиях именно их господин и есть настоящий князь всея Руси.
Снова вопрос: насколько правомерны и адекватны эти претензии?
Представим невозможное: описанная в предыдущем посте ситуация домонгольской Руси законсервирована на тысячу лет. Луки сменяются мушкетами, мушкеты - пулемётам, пулемёты - автоматами, но каждые сто лет владимирцы штурмуют Киев, киевляне осаждают Смоленск, рязанцы сжигают Тверь, черниговцы идут на Новгород и конца этому не видно.
Что бы вы ответили человеку, который бы сказал: ну ведь все эти люди патриоты! каждый из них очень любит свою родину! они верны, преданны, отважны, искрении, они борются за свою землю!
Кто может внятно озвучить претензию, если у вас есть претензии к этой позиции?
Вспомним Киевскую Русь домонгольского периода. Множество княжеств и князей, каждый со своей генеалогией, двором, рыцарской честью и претензиями. Благодаря их амбициям все эти княжества уже двести лет после Ярослава Мудрого непрерывно грызутся между собой. То князь владимирский штурмует Киев, то князь галицкий осаждает кажется тот же Киев или Чернигов или Смоленск, неважно. Важно, что люди одной веры и одной культуры идут друг на друга войной, проливают кровь друг друга, обращают друг друга в рабство и разоряют целые города и области.
Автор "Слова..." считает, что честолюбие князей и желание каждого жителя прославить и выдвинуть на первое место свою малую родину должны отступить перед ценностью более важной - перед единой страдающей русской землей.
Теперь внимание вопрос. Какое из описанных противостоящих чувств вы назовёте патриотизмом?
После этого вступления (это было вступление), перейдём к основному вопросу.
Началось всё с этого замечания. Именно к нему, а не интерпретации комментатора есть вопросы?
Иллюстративно как с фрейлиной получилось. Важно лишь то, что вызывает личную симпатию, важен лишь тот, кто ярко прописан. Место в структуре общества игнорируется напрочь. Это женщина, фрейлина, дворянка, ей по умолчанию полагается довольно значительное внимание и уважение. Но для нашего героя это всё невидимые структуры, фикции, которые не обязывают его ни к чему, чтобы он стал отличать человека от пустого места, нужно задеть его личные чувства.
Объясню, на что я здесь хотела обратить внимание. Я не имела в виду, что все русские одинаково относятся к родным и к чужим. Я хотела сказать, что в отличие от Ричарда, которого заставляет действовать только то, что касается его лично, что тронуло его чувства, за что он зацепился сердцем, нас может замотивировать и то, что наших чувств непосредственно не касается, а иногда и не имеет шансов коснуться. Родина например. Варастийская деревня. Воинский долг. Ответственность за людей, которых ты не знаешь и не любишь.
Последний момент ярко иллюстрирует Робер. Если Ричард может быть верен Алве только пока восхищается им лично, то Робер постоянно защищает людей, которых не знает, не любит и которые ему лично вообще неинтересны. Робер - друг Матильды и Альдо, и при том, что его сердце с ними, он не только понимает, что его долг отличается от его чувств, но и понимает иерархию - чувства ниже долга. Ричард же вообще с большим трудом может разделить эти две сферы и постоянно не замечает людей, которые не смогли затронуть его сердца. Это как если бы в магазине вы вежливо говорили только с той продавщицей, которая вам нравится, а той, что не нравится, даже не считали нужным сказать спасибо.
Так вот это особенности культурной принадлежности, которые только корректируются чертами характера и свойствами личности. Робер русский, а Ричард европеец.
Несколько банальных замечаний, из которых следуют небанальные выводы.
Культурная принадлежность, мировоззрение, ценности и идеи любого человека формируются не только предметами искусства, грубо говоря, не только тем, что он читает. читать дальше Вся жизнь немецкого городка 18-го века воспитывает из жителя - немца. Одни только городские часы на ратуше (об их символизме Шпенглер написал очень вдохновенные строки) так резко отличают европейца от человека другой культуры, как бронзовый щит Ахилла отличает человека племенной эпохи от современного горожанина.
Сам немецкий городок с его чудаками, бургомистром, музыкальными концертами по праздникам и частным образом по вечерам, гуляниями, улицами лавками, кнастерами, пивом, внутренним убранством комнат заключает в себе бездны смыслов. Каждый такой предмет или отношение требует столетий для своего формирования и больших усилий жителей для своего налаженного функционирования. Лежащая на столе связанная хозяйской дочерью кружевная салфетка есть проявление всего немецкого духа в одном маленьком рукотворном шедевре. Попробуйте доказательно объяснить, почему современные девушки не вяжут больше салфеток - вы непременно коснётесь и прогресса, и модерна, и двух мировых войн, и глобализации и кто знает чего ещё. Такие же масштабные темы затрагиваются, если надо объяснить, почему девушки вяжут салфетки, и все те идейные сущности, о которых вы упомянете, живут и действуют в маленьком немецком городке.
Можно сказать, что вся многолетняя история немецкого народа породила и провинциальный городок, и вдохновенного поэта с его пугающей поэмой, и маленького мальчика, способного эту поэму понять. Девятилетний ребёнок узнает в этих стихах те ценности, проявление которых в других вещах и отношениях он наблюдает каждый день, живет в них, впитывает их, формирует по их образу свою душу, встречает их, на что бы он ни посмотрел, куда бы ни пошёл, в чем бы ни принял участие. Та же самая сила, которая заставила Клопштока выбрать именно эту тему, заставила ребёнка понять её.
И немецкая поэма, и жизнь немецкого городка, и духовный мир маленького немецкого мальчика являются равноценными следствиями одной и той же причины. Таким образом являет себя в истории дух немецкого народа.
В автобиографическом произведении "Поэзия и правда" Гёте рассказывает, что когда ему было девять лет, он со своей младшей сестрой прочитал "Мессиаду" Клопштока.
"Мессиада" это эпическая поэма, посвященная биографии Мессии. Восемнадцатый век открыл для себя Гомера, его переводили на все европейские языки, и в подражание "Илиаде" писали множество эпических поэм на античные и современные сюжеты. Так во Франции появились "Телемахида" о приключениях сына Одиссея, "Генриада" о Генрихе Четвертом, в России были созданы "Петрида" Кантемира о Петре Великом и "Россияда" Хераскова о взятии Казани Иваном Грозным. Немцы разумеется не могли замахнуться на что-то меньшее, чем сам Мессия, так и появилась поэма Клопштока.
Судьба всего этого жанра была печальна. Вне своего времени он не нашёл читателей и в оперативной культурной памяти не сохранился, некоторые скажут, к счастью. Найти в сети перевод "Мессиады" я не смогла (вполне может быть, что на такой подвиг никто не отважился), но русский аналог доступен: читать дальше Пою от варваров Россию свобожденну, Попранну власть татар и гордость низложенну; Движенье древних сил, труды, кроваву брань, России торжество, разрушенну Казань. Из круга сих времен спокойных лет начало, Как светлая заря, в России воссияло.
О ты, витающий превыше светлых звезд, Стихотворенья дух! приди от горних мест, На слабое мое и темное творенье Пролей твои лучи, искусство, озаренье! rvb.ru/18vek/heraskov/01text/02poems/61.htm
Итак, девятилетний Гёте и его младшая сестра были в полном восторге, они читали эту поэму день и ночь, они от постоянного чтения выучили её наизусть и представляли её в лицах во время своих игр.
Чем по-вашему можно это объяснить? Девятилетний ребёнок просто физически не успел прочитать столько книг, чтобы воспитать в себе любовь к античной героической поэзии, то есть восторг и очарование этой поэмы не были следствием предыдущего чтения. Чем же тогда они были вызваны?
Мой ответ в следующем посте, этот и так получился очень длинный.